С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

Василий сел и, вдохнув воздух, произнёс:

– Как вкусно у вас пахнет!

– Хороший у тебя нюх, Резников, – заметил Юра. – Учуял даже то, чего уже нет.

Сытые и довольные, ребята радостно захохотали, но несколько поутихли, когда Катя поставила перед гостем чашку чая и тарелку с двумя бутербродами.

– Так не идёт! Нас этим не кормили!

– А это, Паша, для дорогих гостей, – не растерялся Резников.

– А я какой?

– А ты серенький!

Все опять засмеялись, только Марина презрительно сощурилась и в полголоса произнесла:

– Жутко остроумен. Он меня утомляет.

– Перестань, Марин, – испуганно зашептала Зиночка, одновременно улыбаясь Резникову. – Уж если ты не в духе, так все вокруг должны ходить на цыпочках и разговаривать шёпотом.

Марина на время притихла и даже вовсе исчезла, спрятавшись за занавеску. Но не прошло и нескольких минут, и Резников ещё не успел доесть свой бутерброд, как она появилась опять и командным голосом произнесла:

– Ну, поели-попили, а теперь пора бай-бай.

Гости нехотя зашевелились, заскрипели стульями. Один за другим они покидали комнату. Марина вышла в коридор вместе с ними, но в дверях она обернулась, и на лице её изобразилось удивление: Резников, как ни в чём ни бывало, продолжал жевать свой бутерброд, прихлёбывая из чашки горячий чай.

– Тебе что – особое приглашение надо?

– Зачем приглашение? Я сам пришёл, сам и уйду. Ты иди, иди, я дорогу знаю!

Марина молча перевела взгляд на Зиночку, но та обиженно поджала губы и отвернулась к окну, а Катя попробовала внести ясность:

– Надо же ему доесть, Марин. А потом он уйдёт.

Марина успокоилась, но тут Резников, который ещё плохо знал её характер, весьма некстати улыбнулся и подмигнул ей.

– Что б через две минуты это здесь не сидело! – Марина ткнула пальцем в Резникова и, возмущённо сопя, вышла из комнаты. Вслед за ней куда-то отправилась и Зиночка, Василий тоже неожиданно заторопился.

После его ухода комната сразу опустела. Стало слышно, как за окном шумит ветер. Катя в одиночестве расхаживала из угла в угол, и ей было грустно, как будто что-то хорошее, предназначенное ей, прошло мимо, лишь коснувшись. Какая тоска! И лицо в огне. Почему всегда всё кончается ничем? Он словно нарочно дразнит, манит, ласкает, а потом исчезает, и никогда не известно заранее, когда он появится вновь. Нет, так дальше невозможно. Говорят, девушка тоже может сделать первый шаг. Наверное, надо быть решительной, надо не ждать, а действовать, но как?

Кто-то тронул ручку двери. Катя обернулась, ничего не ожидая и одновременно чувствуя, что вот сейчас, может быть…

Да, он вернулся, но, испугавшись этого сосредоточенного, устремлённого на него взгляда, замешкался в дверях, будто тоненькая занавеска, отделявшая коридор от комнаты стала вдруг непреодолимой преградой. И опять эта глупая, словно не к месту приклеенная улыбка. «Зачем она теперь, ведь я видела тебя другим, и я знаю…» Но он осмотрелся, шагнул уже смелее, и уголки тонких губ опали вниз, словно кто-то отпустил невидимые нити. «Какой у тебя взгляд, сухой и испытующий. Спроси, что хочешь, и я тебе отвечу!» Но он сделал ещё шаг и сказал совсем простое:

– Шарф свой забыл.

Катя огляделась. Его голубой шарф был завязан бантом на спинке Зиночкиной кровати, как раз возле того места, где та сидела некоторое время назад. Катя торопливо развязала шарф и, с тайной благодарностью милой Зиночке, протянула его хозяину, но он, вместо того, чтобы просто взять, наклонился и подставил ей шею с таким простодушно-самоуверенным видом, что Кате ничего не оставалось, как, рассмеявшись, сделать всё самой. А он ещё не торопился уходить: некоторое время с ласковой полуулыбкой смотрел на Катю, а потом, как бы вспомнив о чём-то, спросил:

– Да, а кто тут у вас этим занимается? – он кивнул на рисунки.

– А! А мы уже все так привыкли к ним… Это Марина. Тебе нравится?

Василий с задумчивым видом несколько минут бродил вдоль стен, словно забыв о Катином присутствии, а та, воспользовавшись возможностью, рассматривала его лицо – умное и всегда готовое к перемене выражения, неизменно весёлое, даже когда он не улыбался, с массивным выдающимся вперёд подбородком, в центре которого красовалась симпатичная ямочка.

– Какие разные картины. Даже трудно поверить, что их нарисовал один и тот же человек.

– Человек? хм… я сомневаюсь, по-моему, Маринка – это что-то другое… а ты что – хорошо разбираешься в живописи?

– Нет, но я неплохо разбираюсь в людях. А где она сама?

– Маринка? Пошла гостей провожать.

Он явно не торопился уходить.

– Она художником быть собирается.

– Интересно. И что же она тогда в МИЭТе делает? Здесь, кажется, другому учат!

– Это для нас с тобой другое, а для неё – всё одно. Она как-то очень по-своему воспринимает мир, но я тебе этого объяснить, наверное, не сумею.

– А Зиночка где?

– Наверное, у подружек, делится впечатлениями. Она у нас вообще…впечатлительная.

– Я заметил.

Они улыбнулись друг другу.

– Ладно, пойду я. Пока! Можно, я буду иногда заходить?

– Да, заходи, конечно!

– А эта косоглазая мегера не будет против?

Катя мысленно оскорбилась за подругу, но не смогла удержаться от улыбки, заметив, как одновременно с вопросом на его лице промелькнуло одно из Маринкиных кислых выражений.

– Ты смотри, при ней так не сделай, не простит. Вообще-то она хорошая и гостей любит, просто у неё сейчас неприятности.

– В институте?

– Нет, личные. И, кроме того, она имеет привычку заводить себе врагов. Говорит, что они помогают ей быть всегда в форме. А ты, если судить по её высказываниям, подходящая для этого кандидатура.

– Ничего! – отмахнулся он беззаботно, пожимая на прощание её руку, и Катя с неприятным удивлением ощутила лёгкий запах алкоголя. «Ты что, выпил? Когда ты успел?» – почти спросила она, но его глаза смотрели пристально и куда-то мимо. – Как говорят знающие люди, от любви до ненависти один шаг.

Вечером Марина была в прекрасном расположении духа. Ей не спалось, напротив, тянуло порассуждать, пофилософствовать.

– Сколько зиме этой длиться?