С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Зима – это хорошо, – подразнивала Катя. Она знала, как легче всего разговорить Марину. А потом можно спокойно лежать и слушать. Марина тут же, не замечая подвоха, отреагировала со свойственной ей горячностью:

– А! Так тебе хорошо! Ах ты, эгоистка! А обо мне кто думать будет? Я – создание теплолюбивое. Да и учиться уже надоело. Я хочу лето и Крым.

– Так прямо сразу лето? И Крым? – Катя хихикнула в одеяло, но на этот раз Марина не взорвалась, а серьёзно задумалась.

– Да, правда, сразу лето – это как-то нехорошо. Как же это я про весну забыла? Это самое красивое время года – весна, май… всё в цвету… а знаешь, я хотела бы умереть весной, и чтобы земля цвела.

Катя приподнялась на локте:

– Эй, ты чего? При чём здесь смерть?!

– Не знаю… Я часто думаю о смерти. Мне она представляется не страшной, а загадочной, таинственной и манящей. Как вход в другой мир, в другое измерение, как новые возможности, которых я лишена здесь, на земле, и я от этого страдаю! Я не могу летать, не могу передать тебе то, что чувствую. Не могу вдруг оказаться там, где мне хочется. Я так много времени трачу на сон и на еду! А когда я умру…

– А когда ты умрёшь, девяностолетней бабулей, между прочим, потому что у тебя отличное здоровье и закалённый, натренированный организм, то будешь спокойненько лежать в своём гробу и летать тебе уже не захочется!

– Девяностолетней бабулей? – переспросила Марина с недоверием и так комично, что Катя от души рассмеялась. Не удержалась от смеха и Зиночка, которая до этого момента удачно притворялась спящей. Ей всегда ужасно нравилось слушать, о чём говорят подруги, но по опыту она знала: стоит ей вмешаться, и разговор иссякнет.

Но Марина продолжала совершенно серьёзно:

– Ну, уж нет! Я долго жить не хочу… Я бы хотела умереть молодой, в самом расцвете сил, на взлёте и обязательно весной!

– Эх, ты, Маринка, всё у тебя наоборот, не как у людей. Нормальные люди весной не помирают, а влюбляются.

– Влюбляются? – и снова дружный смех подружек. – Ну, пусть они влюбляются. А я не доверяю любви… даже боюсь. Боюсь полюбить, потому что боюсь поверить. Это что-то слишком ненадёжное. Сегодня ты для него – всё, он и клянётся, и на руках носит, а пройдёт время – и ничего нет. Помнишь, как у Цветаевой: «Вчера ещё в глаза глядел, а нынче всё косится в сторону»… как Юрка! И что станешь говорить? Человек не волен над своими чувствами, и заставить любить невозможно. Так везде и всюду: месяц-другой.

– Ты с Юрой уже дольше.

– Ну, год-другой…

– А тебе надо?

– Вечно!.. Но вечной любви не бывает. Поэтому лично я предпочитаю дружбу. Мне нужен мужчина-друг, который мог бы принять меня – такую. Мог бы понять в любой ситуации, защитить. Не был бы слишком раним, уязвим, как это бывает с пылко влюблёнными. Прощал бы мои глупости и капризы, даже увлечения – жизнь ведь длинная… Не знаю, может быть это ещё что-то более нереальное, а?

– Ничего, Марин, если и не Юра, найдётся другой, кто и тебя успокоит.

– Да! Мне нравятся сильные мужчины с несгибаемой волей, с которыми я могу скрестить своё оружие, – неожиданно она выскочила из постели и сделала изящный выпад, точно пронзая неизвестного противника невидимой шпагой.

Катя снова рассмеялась, одновременно любуясь подругой, её лёгкими грациозными движениями, и почему-то жалея её, а Зиночка так, чтобы видно было только одной Кате, слегка покрутила пальцем у виска.

Глава пятая. Лыжный поход

Вы, наверное, тоже заметили? Годы прибывают, постепенно отбирая у нас способность радоваться простым вещам. Когда вас в последний раз привело в несказанный восторг появление первого снега – и не с той точки зрения, что теперь носить, а просто, само по себе? Или когда вы в последний раз с замиранием сердца ждали наступления Нового года, будучи уверены, что он ни в коем случае не будет походить на предыдущий? И ещё, ещё… мало ли чего, я уж и позабыл, сколько различных поводов для счастья дарила нам молодость. Сколько всего она унесла с собой! Не знаю, как с вами, а я почти разучился мечтать. Я всё время должен о чём-то думать, что-то успеть, то-то не упустить из виду, а для мечты нужна блаженная раскованность. Да, когда-то и я был чудаком, а теперь вот, что называется, научился жить. Что толку мечтать о том, чего нельзя достичь, а то, чего достичь можно – повод не для мечты, а для действия. Но, скажу вам по секрету, одно видение, одна мечта с давних пор не покидает меня. Я даже не могу точно сказать, началось ли это после или было ещё до. Я так же точно не могу сказать, что именно вызывает к жизни это видение. Для этого надо, чтобы солнце под особым углом заглянуло в окошко, и чтобы один луч его упал бы на дверь, ещё чтобы голоса, доносящиеся со двора, слившись в единый гул, приобрели бы оттенок того гула, знакомого гула зеленоградской поры, чтобы на душе не было суеты, а было ожидание и предчувствие чего-то… чего-то, словами невыразимого. И тогда бесшумно откроется дверь, и она проскользнёт в комнату, тряхнёт лыжной шапочкой, взбив в воздух снежную пыль. Потом она улыбнётся своей особой открытой и детской улыбкой, как будто всё хорошо, и всегда будет хорошо, присядет на краешек кровати и скажет:

– Серёга-лежебока, а ну вставай!

Иногда при этом она заливисто смеётся, а иногда долго и задумчиво смотрит на меня, и я даже не знаю, что мне нравится больше.

Я отлично помню, что в тот день, той зимой, с которой я начал, когда мы пошли в первый пробный лыжный поход, даже не в поход, а так, погулять и покататься с гор, проверить форму, то все мы встретились на остановке, но почему-то мне всегда кажется, хочется и верится, почему-то я слышу и вижу, как она зашла к нам в комнату, присела на мою постель и, тряхнув лыжной шапочкой, сказала: «Серёга-лежебока, а ну вставай!» Вполне возможно, что мне это только приснилось, но на правах автора я позволю себе это маленькое отступление от действительности.

Марина тихо прокралась в комнату, присела на постель и, тряхнув лыжной шапочкой, шепнула в самое ухо:

– Серёга-лежебока, а ну, вставай!

Сергей вздрогнул и открыл глаза. Идти ему никуда не хотелось – болело горло, да вроде и договорились уже обо всём, но, взглянув на Марину, понял: на этот раз не отвертеться. Он что-то ещё вяло бормотал и усиленно хрипел, передвигаясь по комнате, но она наблюдала за ним со снисходительной улыбкой, а в глазах прыгали упрямые смешинки. Потом сказала, разом оборвав его нытьё:

– Ну, чего ты разохался, как кисейная барышня. Худосочный ты какой-то, Серёга. Я так подумаю-подумаю, и найду себе другую связку.

– Да, пожалуйста! Я не держу! – откликнулся он почти радостно, но начал собираться быстро и беззвучно. Через несколько минут они уже стояли на остановке, где был назначен сбор.

Погода с утра была отличная и, попавшись в эту ловушку, ребята решили поехать на дальние горки, чтобы кататься там допоздна, благо еды и питья они с собой взяли предостаточно – просчётов в этом вопросе Старшой не прощал.

Против ожидания народу и здесь было предостаточно, но самые заядлые лыжники, как будто нисколько не утомившись долгим переходом, сразу же ринулись в бой. Фамилии этих славных героев стоит перечислить: Славик Новиков, Пижон, Юрка, Василий Резников, Марина и Сергей. Остальные тем временем присели под ёлочками и принялись с завидным упорством изничтожать содержимое своих и чужих рюкзаков.

Герои катались с азартом, мастерски группируясь и подпрыгивая на трамплинах, чувствуя приятную лёгкость и пружинистость во всём теле. Компания под ёлочками жевала и посматривала на них с восхищением, как на признанных корифеев. Поначалу всё шло отлично, но не зря говорится: одна паршивая овца всё стадо портит.

Не знаю, чем Маринке не приглянулся Резников, но с первого дня между ними как будто чёрная кошка пробежала. Она всё время бурчала, завидев его, заражая и меня своей неприязнью. Юрка тоже отзывался о нём весьма неблагосклонно. А Резников – нет бы затихнуть, приглядеться, как и полагается в первое время новенькому, – словно нарочно нарывался на неприятности. Марина каталась с гор не хуже любого из нас, но был один крупный недостаток, в котором она сама (что было большой редкостью для неё) признавалась: она не умела резко тормозить и поворачивать на большой скорости. Справедливости ради стоит отметить, что Василий, конечно, мог этого не знать, вернее, не заметить, но сыграл он именно на этой Маринкиной слабости.

Хотя все вышеозначенные и были отличными ездоками, но поначалу, забравшись на самую крутую горку, все хотя бы по разу, но повалялись в снегу. Избежали этой участи только Максим и Марина. Золотилова не скрывала своего злорадного восторга, и тут к ней подъехал Резников.

– Спорим, ты упадёшь? На что спорим?

– Мг, счас, специально для вас! – и Марина наградила Резникова таким взглядом, что другой на его месте сразу бы всё понял и стушевался. Но он – ничего, только заладил своё: «Давай, спорим!» и при этом тянул Маринке руку. Та снисходительно хмыкнула, и надо было видеть, каким королевским жестом она отодвинула его руку, и как медленно, вся дыша величавым презрением, подъехала к началу спуска. Крутизна была такой, что, едва оттолкнувшись палками, Марина сразу же исчезла из виду наблюдателей, как в воду нырнула. А дальше – никто не успел толком ничего сообразить: Василий только что стоял наверху, и вдруг тоже исчез. Все подъехали поближе, чтобы видеть трассу, к ребятам из секции присоединилось ещё несколько любопытных. И в это время раздался пронзительный Маринкин крик:

– Уйди с лыжни! Лыжню!!!

Все увидели, как Резников, перегнав Марину, изящно мелькал у неё на пути. «Суперкласс!» – восхитился кто-то из посторонних. «Супер-балда-с!» – выругался Юрка.

Вокруг были деревья, не умея резко затормозить, Марина с бешеной скоростью неслась прямо на Резникова. Его наглая, смеющаяся физиономия стремительно приближалась. До наблюдателей долетело испуганное: «Мама!», и оба, столкнувшись, полетели в снег. Над местом их падения взметнулся белый вихревой столб.

– Помянем рабов Божиих Марину и Василия, – проворковал Пижон. Теперь на постаменте остался он один. Но остальные наблюдатели были ни на шутку встревожены.

Марина глубоко провалилась в снег, шапочка слетела, правая рука крепко сжимала конец голубого шарфа. Марина потянула его, пытаясь встать.

– Ты же меня задушишь! – прохрипело совсем рядом, и довольная физиономия Резникова приблизилась к её лицу. Весь он был залеплен снегом, по щекам стекали ручьи, а рот улыбался. Марина с силой оттолкнула его, чувствуя, как в душе закипает злоба. Она попыталась встать, но мешала нога – лыжи глубоко увязли в снегу, а шевелиться было почему-то больно. Она попробовала ещё раз, но что-то стрельнуло в коленке, и она невольно вскрикнула.

– Что? Ушиблась? Пустяки, дело житейское!

Он наклонился, желая помочь. Он всё ещё улыбался, будто не понял по Маринкиному лицу, что теперь его песенка спета. И тут подоспел Юра. Оттолкнув Резникова плечом, так что тот опять чуть-чуть не бухнулся в снег, он отстегнул лыжи, легко поднял Марину на руки, но не проехал и пару шагов, как она вырвалась и, хромая, увязая в снегу, заковыляла в сторону, таща за собой свои лыжи. Юра откопал её палки, поднял шапочку и при этом, не отрываясь, смотрел на Резникова. Этот взгляд не предвещал бедняге ничего хорошего, но Василий пожал плечами, улыбнулся и, как ни в чём ни бывало, произнёс:

– Да, ничё, оклемается.

Пирогов продолжал смотреть, губы его шевелились, но он сдержался и сказал почти спокойно:

– Ты зря теряешь время: лечение у нас бесплатное, а потом может быть и поздно.

Часам к четырём погода начала ухудшаться – подул ветер, который со временем делался всё крепче и холодней, клубилась мелкая позёмка, солнце спряталось за тучами.

– Пора в дорогу, – скомандовал Миша, и все двинулись в обратный путь. Теперь впереди ехали самые слабые – Аллочка Жураева, Таквоша, Аня и Игорь Рыбкин, а за ними остальные в прежнем порядке. Двигались гораздо медленнее, а темнело быстро. Миша, посоветовавшись со старейшинами, решил, что лучше будет вернуться домой на автобусе.