Убийство – дело житейское

… Через полчаса телефонный звонок взорвал сонную тишину дома Урмановых. Проснулся и заплакал малыш, сладко спавший на руках у Наили, вздрогнул Исмаил, дремавший в кресле около тихо ворчащего телевизора, приоткрыл глаза Мурад, прикорнувший на диване в окружении книг, по которым готовился к предстоящей сессии. Иса поспешно взял трубку.

– Господи, почему я ее послушался? Почему не застеклил эту проклятый балкон? – прохрипел он и рухнул в кресло. – Сынок, поговори ты. Я не могу…

Мурад взял трубку, выслушал сообщение и пообещал приехать. От неожиданности он стал заикаться. Однако, первое, что пришло ему в голову, так это то, что теперь он спокойно сможет уйти из училища и высоко держать голову, появляясь в любом обществе – ему больше не придется сталкиваться со снисходительными ухмылками начальства, слышать за спиной насмешки коллег и наглое хихиканье студенток. Он почувствовал, как устал делать вид, будто не понимает, что над ним издевается вся их музыкальная братия, включая тех, с кем он вместе учился.

– Бедная мамочка… Как все это ужасно… Она так страстно мечтала, чтобы у меня было все самое лучшее, – подумал Мурад, а вслух произнес:

– Знаешь, Наиля, мама чем-то занималась на балконе… Она перегнулась через перила и упала… В общем, сама понимаешь… Все кончено… Мы с отцом сейчас поедем туда… До утра нас не жди. Укачай малыша и позвони Пазевским. Сообщи, что произошло.

– Боже, как все непредсказуемо! – думала молодая женщина, набирая номер телефона соседей. – В голове не укладывается… Как сейчас вижу Милю – холодную, подтянутую, в этом роскошном французском костюме… Как она тогда меня допрашивала в кабинете Исы… Точно в гестапо… Интересно, что будет с этим костюмом? Вероятно, в нем и похороним. Мне-то он на дух не нужен, хоть и стоит целое состояние… Лично я к нему не притронусь!

Таня, услышав о случившемся, заплакала.

– Это я должна была умереть полгода назад. Я – никчемная, жирная корова. А она – умница, деловая, здоровая, обязана была жить и работать еще много лет!

Пазевская утешала дочь, как могла, но в ее голове звучали слова Пифии о том, что Аджину убьет любовь.

– О Белорожка, скажи, неужто Миля погибла от любви? Наверняка, все случилось не из-за нее! – недоуменно бормотала Лина. – Прорицательница обещала столкнуть Джамилю с ее собственной космической сущностью, и это больше похоже на истину. Господи, как же она хотела блистать на моих похоронах. Сумасшедшие деньги выкинула на костюм. Говорят, он от какого-то знаменитого французского кутюрье. Потратилась и на гарнитур из натурального морского жемчуга. Теперь он перейдет невестке. Той самой, о которой она даже слышать не желала…Господи, что же будет дальше…

Тяжко вздыхая, она обратилась к дочери:

– Танечка, родная, пойди, поставь свечки перед иконами, они у меня в книжном шкафу на полке. Одну за упокой Мили. Другую – о нашем здравии… И помолись за нас, грешных. Ты ведь у меня теперь настоящая христианка. Сама я не смею. Мой покровитель – отец муз. Мне негоже ему изменять… Хотя мне часто кажется, что у Создателя много лиц. Уверенна, сквозь нахмуренные брови Зевса древние греки тоже различали взгляд Творца… А твоя молитва меня утешит… Я ведь тоже не безгрешная овечка…

10

Эвелина Родионовна на похороны Азархановой Таню не пустила. Договорившись с Исмаилом, она оставила ее присмотреть за его внуком.

В пять часов по полудню Лина поехала на кладбище вместе с Ириной и Андреем Гавриловичем. Хоронили на Коммунистическом. С утра распогодилось, выглянуло солнышко и так пригрело, что выпавший накануне снежок растаял, превратив дорожки между могилами в непролазное месиво. Откладывать похороны на следующий день не стали – все необходимое для почетного погребения усопшей сделали за полдня.

Народу на кладбище пришло видимо-невидимо. Было много речей, цветов и венков. Присутствовали и убитые горем родители Мили, на рассвете прилетевшие из столицы. Они вместе с зятем, внуком и его женой принимали соболезнования без слез. Многие подходили и к Пазевской – Эвелина впервые после болезни появилась на людях. Все дружно шептались, будто она кошмарно выглядит и на себя не похожа, толковали, что хорошо, мол, вообще осталась жива.

Между тем, Лина была не настолько страшной, чтобы в ее адрес говорили подобное. Просто теперь выглядела она довольно экзотично: вместо модно остриженных темных волос ее лицо обрамляла шапка седых кудельков, линия подбородка и нос утратили прежнюю округлость, а глаза – золотисто-карий блеск. Однако резко обозначившиеся скулы и проступившую на носу крошечную горбинку многие посчитали бы обычным следствием болезненного похудания, если бы ее лицо не освещалось гипнотическим взглядом жгуче-черных глаз, сверкавших сквозь густую поросль серебристых ресниц.

Эвелина раньше, смеясь, говорила, что у женщины пенсионного возраста все видят только нос, который обрамляют складки кожи, уложенные либо плиссе, либо гофре, в зависимости от типа лица. Никто не ответит, какого цвета глаза у подобной тетки, возможно, потому что считают, будто у такой старой «дрымбы» эта часть тела уже имеет исключительно утилитарное значение.

Собираясь в первый раз после выздоровления показаться в общественном месте, она долго смотрелась в зеркало и пришла к выводу, что у нее нормальное, моложавое лицо, на котором выделяются выразительные глаза. Вызывает удивление только серая щетка ресниц и седые, негритянского типа волосы.

– Будет настроение – окрашусь в свой естественный цвет, и тогда все подумают, будто просто похудела и сделала завивку.

На кладбище к Пазевской подошла Заминова и, как всегда, стала нашептывать последние новости. Слушая ее болтовню, Лина про себя отметила, с каким восторгом Диля отзывается об Исе. Оказалось, что Урманов, обнаружив, что сын женат, поехал к ней и предложил любую помощь, лишь бы она и Зухра не чувствовали себя обиженными. Дильбар, конечно ответила, они– де ни в чем не нуждаются, и тогда Исмаил взялся исхлопотать для ее старшего сына, два года назад прилично окончившего местный вуз, место в целевую аспирантуру в один из престижных институтов столицы. Заминова была в восторге от столь широкого жеста: он означал, что на следующий учебный год она снимет в столице для детей квартирку, и они три года смогут жить под одной крышей, приглядывая друг за другом.

– Если честно, – добавила Диля, – я бы с большей охотой отдала Зухру за Ису, чем за его сына. Мурад парень несобранный, прогульщик и выпивоха. Он ненадежный муж, не то, что его отец. Клянусь, я и на разницу в возрасте не посмотрела бы!

Внезапно, Эвелина Родионовна подумала о дочери, и у нее выплыла мысль:

– Будь Таня здорова, она никогда не упустила бы такого замечательного поклонника.

… Новый год Эвелина Родионовна и Татьяна встречали у Ирины. Обстановка в доме была умиротворенной, и у Пазевской затеплилась в душе надежда, что жизнь еще не окончилась, и в ее семье еще может произойти что-то хорошее. Уже под утро она предложила сестре положить Таню к себе в отделение и попробовать полечить ее по тайскому методу.

– Как я поняла, микстуру ты для нее давно сделала. Наверняка, она безопасна. В аннотации написано, будто через пять недель наступает стойкое улучшение. Если это, правда, то уже к весне Танюша будет практически здорова.

– Я об этом тоже думаю. Понимаешь, после несчастья с Азархановой у нас в больнице скандал. Из Горздрава позвонили, сказали, будто мы Джамилю у себя недодержали… В общем, раньше времени выбросили без необходимой врачебной помощи, потому она и погибла. Но ты-то знаешь – это же абсолютная чушь! У «мадам» был нервный срыв! Представляешь, она в одиночестве неделю гадала при свечах, не выходя на свет божий. Дурацкое развлечение! Был бы рядом кто-нибудь из близких, все бы не закончилось так ужасно… Но начальство решило иначе. Короче, нам спустили приказ: госпитализировать всех, кого мы лечим стационарно. Понятно, боятся повторения подобной ситуации, из-за этого Тане, в любом случае, предложат лечь к нам. Но в нервном отделении уже нет мест. Нашу терапию обязали отдать в их распоряжение несколько палат. Думаю, я найду возможность устроить там и нашу девочку.

В первых числах января Ирина Родионовна уложила Татьяну к себе в отделение, приступив к ее лечению по тайскому методу, а через несколько дней к Пазевской нагрянул Алкис Степанович Рийден собственной персоной.

Формально он прибыл в город на сутки, в командировку, но по существу, приехал забрать невестку. Обнаружив, что та в больнице, куда ее уложили на неопределенный срок, он растерялся, сказал, будто имеет достоверные сведения, что Таня практически здорова и даже вышла на работу. Эвелина Родионовна сообщила свату о новом предписании Горздрава, в соответствии с которым ее дочь госпитализировали. Рийден долго оправдывался, объяснял Лине, что Ева болеет, устала, а Мише с Валентиной давно пора не паразитировать на его супруге, а жить собственным домом.

– Я Вас поняла, Алкис…Скажите, а как Выпосмотрите, если я поеду им помочь? Все-таки Вашему Мише я не чужая…Теща – это тоже родственница. Сейчас я уже оклемалась, полна сил и смогу наладить им нормальную жизнь. Если, конечно, они согласятся.

– Вы очень любезны, Лина. Но как Вы решитесь оставить Таня одну?

– За ней присмотрит моя сестра, а я ей доверяю больше, чем себе.

Рийден поблагодарил сваху за заботу, пообещав через несколько дней сообщить ей ответ Миши на это предложение.

Мгновенно уловив симпатию в голосе Алкиса, Эвелина решила сделать все возможное, чтобы в его лице заполучить искреннего болельщика. Она тут же принялась обхаживать гостя, пустив в ход все свое обаяние. Лина целый день поила и кормила его, а вечером играла для него на рояле отрывки из классических оперетт и рассказывала смешные байки из жизни известных артистов. Впервые за много лет Алкис Степанович был так весел и доволен. До эого дня, он даже не подозревал, насколько устал от вида постоянно поджатых губ и саркастических сентенций в свой адрес, изрекаемых его умной и холодной женой. Ему даже пришло в голову, что было бы здорово иметь рядом образованную и заботливую подругу, не отягченную неудовлетворенными амбициями и жадностью.

Уже ночью, лежа на отглаженном, кипенно-белом белье, он думал:

– Эвелину просто не узнать – исхудала, поседела, да и прическа у нее стала дурацкая. Но все-таки она необыкновенная женщина. Живая и зажигательная. А какая компанейская! И так артистична! Интересно, почему она всегда избегала моего общества? Приезжала не чаще двух раз в году, да и то, когда я был в отъезде. Наверняка, моя благоверная ее отвадила от нашего дома. Понятно, не хотела, чтобы я их сравнивал. Еще бы! Лина так доброжелательна. К тому же хорошая хозяйка: и дома порядок, и готовит прекрасно… Не чета моей Фросе!

За всю свою долгую семейную жизнь, Ал впервые назвал собственную жену не Евой, а Фросей. Сам-то он не обратил на это внимание, но если бы задумался, что за этим стоит, то был бы крайне обескуражен.

По утру, проводив разомлевшего свата, Пазевская стала названивать Заминовой. Наговорив Диле кучу комплиментов, Лина попросила приятельницу привести в порядок ее внешний вид и обеспечить новой одеждой.

– Дорогуша, пойми, я похудела и постарела. Волосы у меня стали, как у старой негритянки, а одежда болтается, как на вешалке. Я, конечно, делаю все, чтобы побыстрее поправиться, но все равно, прежние наряды мне не подходят. Дней через десять, я отправляюсь к Рийденам. Хочу выглядеть так, чтобы вызвать уважение у зятя и у внучки. Учти, он доктор философии, а она эмансипированная и весьма неглупая девица. За твою заботу отплачу: летом, когда Зухра приедет на каникулы, буду с ней заниматься. А сейчас ты возьмись за меня. Мне нужно все на высшем уровне: полная экипировка плюс хороший парикмахер. Ты в столице бываешь регулярно, вращаешься в кругах людей влиятельных, их вкусы знаешь. В общем, я тебе доверяю. Учти, все услуги я оплачу.

Заминова была рада услужить Эвелине Родионовне, так как понимала – без ее опеки Зухра проведет лето, как стрекоза на лужайке. А этого Дильбар боялась больше всего на свете. За годы занятий ее дочери в классе у Пазевской, она поняла главное – в искусстве, как и в спорте каникул не бывает. Поэтому, рассыпавшись в любезностях, она пригласили Эвелину посетить ее тогда, когда той будет удобно.

Условившись с Заминовой о встрече, Лина позвонила на завод Андрею Гавриловичу и попросила его прислать к ней мастера, который у нее на веранде делал рамы и вставлял в них стекла. Эвелине он тогда пришелся по душе, особенно ее умиляло его прозвище – «Авдееч», связанное, как она впоследствии узнала, с его отчеством – полное имя этого умельца-золотые руки, похоже, знали только в заводском отделе кадров.

Авдееч пришел к Пазевской сразу же после работы и, услышав ее просьбу, стал хохотать так, будто попал в цирк на представление дрессированных обезьян.

– Зря ты смеешься, приятель! Сам же видел, я постоянно теряю ключи от всего, что запирается! Вот и на аптечке у меня висит замочек. Я ее закрываю – у меня там флакон сильнодействующего яда. Не дай Бог, Таня по ошибке примет, не откачаем! А у меня сердце шалит. Часто необходимо срочно принять лекарство, вот я в прединфарктном состоянии и бегаю по квартире. Ключ ищу. Научи меня замки открывать так, как делаешь ты! Тебе ведь для этого достаточно обычной шпильки! Я хорошая ученица, и руки у меня на месте. Платить буду, как за уроки музыки. Для тебя это забава, а мне пригодится. Высокой квалификации мне не надо, но на бытовом уровне просто необходимо. И не волнуйся, в жизни не проболтаюсь, чем мы тут с тобой будем заниматься!

– Видно тебе, Лина, это действительно, нужно. У тебя сейчас глаза, как у моего кореша. Он когда-то вытащил меня из огня… Я ведь воевал. Меня контузило… Друг он мне был настоящий. Слава Богу, оба живы остались…Так вот, я согласен, хозяйка. Заплатишь столько, сколько сможешь. Деньги лишними не бывают. Только я плохой учитель. Что не так, могу и послать… Ты уж на меня не обижайся… Это по привычке, не со зла… Я сейчас пойду домой, отдохну, возьму кое-какие вещички и вернусь.

– Жду тебя к восьми. Как, Авдееч, тебя это устроит?

– Пойдет, хозяйка. Буду вовремя. По такому делу ты бы мне сейчас рюмочку налила…Уж больно твой заказ необыкновенный. И как это ты разглядела, что я спец в этом черном деле?

Авдееч «опрокинул» рюмку водки, занюхал рукавом и, по-свойски подмигнув Эвелине, хихикая, удалился.

Вечером мастер явился в чистом костюме, наглаженный и побритый. В руках у него был потертый чемоданчик.

– Не смейся, подруга. Я сегодня, вроде бы, твой учитель. Потому при параде.

Глядя на блестящие, расширенные зрачки своей именитой ученицы, Авдееч рассмеялся: