Убийство – дело житейское

– А ты, похоже, в душе партизанка! Ты, случайно не воевала?

– Не довелось, дружок. Но боюсь, что скоро придется наверстывать упущенное. Не перевелась еще фашистская нечисть в нашем краю!

Через два дня после начала занятий с Авдеечем, Лина отнесла большую часть денег, что держала в коробке за книгами в сберкассу, так как поняла, что все ее запоры – просто символ, преграда для и без того честных людей.

В тот же вечер, обговорив с Заминовой сумму, необходимую ей на новый гардероб и на подарки столичным родственникам, Лина впервые после смерти Фаргина задумалась о том, на какие средства придется жить дальше. Пока она трудилась, ей и заработанного хватало. Когда же она, оказавшись не у дел, заболела и поняла, что долго не протянет, то посчитала, что денег Жени ей хватит и на свою короткую жизнь, и на достойные похороны, и на небольшое наследство для Тани. Младшая дочь, судя по ее редким звонкам, жила нормально и ни в чем не нуждалась, а потому ни советские деньги, ни половина родного дома ей были не нужны. И вот теперь, почувствовав в себе огромный запас жизненной энергии, Пазевская подсчитала, что наследство Фаргина растает довольно скоро. После этого ей с Таней придется жить на свои пенсии.

Неожиданно Эвелина Родионовна осознала, что в тот период, когда она работала, ей для удовлетворения амбиций вполне хватало творческого общения с учениками и ежегодных выступлений с сольными концертами. Они приносили ей столь глубокое удовлетворение, что она не замечала ни скромности своего быта, ни заурядности своего гардероба. Ко всему, Лину всегда так заполняла музыка, так согревала привязанность друга и родственников, уважение коллег и учеников, что и без высокой должности, значительного дохода и влиятельного супруга, она ощущала себя состоявшимся человеком.

Теперь же, потеряв по милости Джамили почву под ногами, Пазевская почувствовала нужду в иных средствах, которые помогли бы ей сохранить привычное ощущение собственной значительности. Впервые в жизни Эвелина Родионовна до конца осознала, насколько обычной, среднестатистической женщине необходимы настоящие деньги и солидный муж, имеющий вес в обществе. Внезапно ей пришло в голову, что именно за то, что она не принадлежала к подобной категории, ее так и ненавидела подруга.

– Возможно, в этом и состоит суть того, что Миля выбрала именно меня в качестве жертвы, когда надумала самоутвердиться. Скорее всего, ее бесила моя независимость от самых, что ни есть естественных потребностей нормальной советской бабенки.

Получив приглашение Алкиса временно взять на себя заботу о зяте и его дочери, Лина с новой энергией стала готовиться в дорогу. Накануне отъезда в столицу Эвелина Родионовна, навестив Таню в больнице, обрадовалась: дочь похудела, помолодела и в ее манерах снова стала сквозить утраченная после лечения у Миликова живость.

Татьяна беспрестанно повторяла матери все, что знала о членах своей семьи, подробно описывала их вкусы, манеры, привычки. Впервые в жизни Эвелина Родионовна пожалела о том, что так редко навещала своих столичных родственников. И вот теперь, чтобы наверстать упущенное, ей приходилось интересоваться всем – от любимого цвета носок зятя, до размера бюстгальтера свахи.

Лина показала дочери подарки, которые собиралась вручить Рийденам и спросила, не вызовут ли они у тех презрение за ее провинциальный вкус и бедность. Таня расхохоталась, а после пояснила, что о таких «шмотках» эти скряги только мечтают. Купить себе нечто подобное они, разумеется, в состоянии, но жмутся: переплачивать перекупщикам не желают, зато день и ночь злятся, что в спецмагазинах, куда они прикреплены благодаря должности Алкиса, таких вещей не продают

Перед уходом, немного смущаясь, Лина обратилась к дочери с вопросом:

– Прости меня, родная, за цинизм… Умоляю, скажи как на духу, ты не передумала разводиться? Еще не поздно! Полечишься здесь полгода, за это время Валя получит паспорт, окончит школу и покинет дом. Ну, а ты останешься при муже-профессоре и при хорошей квартире. К тому же будешь жить в достатке и не здесь, а в столице… Ты же понимаешь – Михаил сам по доброй воле от тебя никогда не отступится. Ну, а потом, может, ему станет стыдно, и он покается? Верующие говорят, будто сам Всевышний прощает грехи людей, испытывающих муки совести.

– О чем ты говоришь, мама? Да разве слепой может страдать от вспышек молнии? А глухой от раскатов грома? У Миши совести нет. А если и была когда-то, он ее выжег каленым железом. Он считает, что совесть – признак идиотии. Он убежден – гениальность и добродетель несовместимы. По его мнению, только абсолютные бездари специально надевают маску порядочности, чтобы заполучить хоть чье-то признание. Даже у молоденьких девушек Михаила не привлекает ангелоподобная внешность. Ему подавай такую, за которой угадывается натура Мессалины! С другими ему скучно. Полагаешь, он один такой? Да, когда Рийден привел меня в свою компанию, то Агин и Миликов тут же во всеуслышание заявили, будто я «удручающе естественна». Правда позже посоветовались и пришли к выводу, что на данном этапе жизни Миши я именно то, что ему надобно. Ты, мама, даже представить себе не можешь, как я их ненавижу! И совсем не за то, что они подонки. Это их проблема. Дело в том, что по их милости, я стала сама себе отвратительна… Я презираю себя за свое простодушие! Пойми, в течение десяти лет я, как форменная идиотка, преклонялась перед ними. Себя считала тупицей, пригодной лишь на то, чтобы обслуживать Рийденов… Рийденов – элиту нашей интеллигенции – таких образованных, талантливых, известных! И все это рухнуло в одночасье. Теперь я задыхаюсь от бессилия. А все потому, что не в состоянии ничего изменить ни в своем прошлом, ни в настоящем. Я бы могла всю жизнь проходить с высоко поднятой головой, держаться с достоинством, а я вечно унижалась. Как преданная собака старалась выслужиться, чтобы получить одобрение. Чье одобрение? Преступников? Мне так больно, говорить не могу…Прошу тебя об одном – помоги мне избавиться от этой компании. В тот день, когда я сменю фамилию, я стану здоровой!

Вечером Пазевская заглянула к Урмановым и попросила их приглядеть за ее домом. Сказала, если бы заранее планировала свой отъезд, то непременно сделала в заборе калитку, и тогда ее просьба не была бы для них обременительна. Внимательно приглядевшись к Исмаилу, Эвелина расстроилась. Ей показалось, что после смерти супруги он резко сдал. Иса, конечно, нянчился с внуком, но даже во время игры с ребенком его взгляд оставался безжизненным.

Сам Урманов в глубине души тоже считал, что очень постарел. Еще осенью, познакомившись с досье на жену, он почувствовал, что сник. Миля своей ложью ударила его по каким-то уж очень чувствительным струнам – он потерял интерес к жизни, охладел к женщинам и завял. Иса стал много нервничать, беспрерывно есть, неумеренно пить, и за несколько месяцев превратился в обрюзгшего, несимпатичного и неухоженного пожилого человека.

– Я присмотрю за Вашим домом и сделаю дверь, – пообещал Урманов. – Мне будет приятно наведываться к вам. Вспомню наши с Таней летние посиделки.

– Исмаил-ака, Вы же знаете, что по субботам и воскресеньям в нервном отделении остается только дежурный врач. Если попросить Сидоренко, он сможет договориться, чтобы Таню на это время отпускали домой. Вам обоим не повредит возобновить вашу дружбу. А соорудите калитку, так и знать об этом никто не будет.

– Хорошая идея! – оживился Иса и взгляд его потеплел.

На рассвете, услышав клаксон подъехавшего такси, Пазевская вышла на крыльцо и помахала рукой шоферу. Тот вышел из машины и помог Эвелине погрузить в багажник два больших новых чемодана и огромный пакет. Заперев в комнатах двери, Лина еще раз оглядела себя в большом зеркале, висящем в прихожей.

– Пока была местной знаменитостью, одевалась, как домработница. Теперь еду к Рийденам домработницей, а вырядилась, как провинциальная дива! Смех, да и только! – прошептала Пазевская, грустно покачала головой, вышла из дома и, глубоко вздохнув, решительно захлопнула за собой тяжелую входную дверь.

Часть II

Одержимые мщением

1

В аэропорту Пазевскую встречал Рйден-старший. Увидел он ее издали, но, к своему стыду не узнал. Многие годы, он отдавал должное свахе, как женщине живой и обаятельной. Однако в последнее время думал о ней только, как о милой пожилой провинциалке. Это впечатление укрепилось у него во время поездки за невесткой, когда он застал Лину дома с неокрашенной головой и в старой одежде, висевшей на ней, как на вешалке.

Алкис Степанович обратил внимание на изысканно одетую темноволосую даму, приветливо помахавшую ему рукой, однако, ему в голову не пришло, что это его сваха. Только когда она подошла к нему вплотную, улыбнулась и чмокнула в щеку, он сообразил, что перед ним мать Тани.

– Вы уж простите меня, Алкис, за этот маскарад. Просто решила не демонстрировать у вас здесь, в столице свой возраст и свои болячки.

– Это Вы извините меня, Линочка…Я тогда, как форменный медведь, ввалился к Вам, даже не предупредив заранее!

– Полагаю, Ал, у Вас это профессиональная привычка. Наверное, очень интересно заставать людей врасплох. Такого наглядишься!

– Язва, похуже моей Фроси, – решил Рийден, впервые осознав, что при Пазевской даже в душе не может величать супругу Евой.

Жестким взглядом профессионала, оглядев свою собеседницу, Алкис мгновенно оценил все, что придавало ей столь элегантный вид: роскошное темно-серое пальто с серебристой ламой, шапку-ушанку из платиновой норки, слишком изящную чтобы ее мог носить мужчина, черные сапоги на достаточно высоких каблуках, дорогие модные аксессуары – черные кожаные сумка, перчатки и большой алый пакет. Рийдану понравилось, что на Лине не было шарфа – из-под пушистого серого воротника выглядывал ворот черного свитера.

– Все очень дорогое и почти новое, – пришел к выводу Алкис, с любопытством вглядываясь в темные волосы, выбившиеся из-под ушанки. Они были почти такими же черными, как и огромные, сверкающие глаза, освещающие ее раскрасневшееся гладкое лицо с перламутрово-розовыми губами.

– Мороз или косметика? – на мгновенье задумался Ал, но отбросил эту мысль, решив, что ответ на этот вопрос вне его компетенции.

– Лина, познакомьтесь – это Николай – мой шофер и товарищ, – отрекомендовал Рийден своего спутника.

– Эвелина Родионовна, – дружелюбно протянув руку, представилась Пазевская.

– Ал Степанович, я в справочном узнал: недавно приземлился большой самолет из Москвы, так что багаж Эвелины Родионовны прибудет минут через сорок, не раньше, – оповестил начальника Коля.

– Что же нам делать? – пробормотал Рийден, нерешительно взглянув Лине в глаза.

– Наверняка, постоянно торчит в мужской компании, вот и смущается, – решила Эвелина и предложила: – А что, Ал, если нам вдвоем где-нибудь выпить по чашечке кофе? По-моему, нам всем незачем здесь сидеть, ожидая мои чемоданы. Мы с вами можем спокойно посидеть в баре, а когда прибудет багаж, Николай нас позовет. Я, полагаю, Алкис, для Вас, с Вашим пропуском везде зеленый свет!

Оставив Коле квитанции на чемоданы, Пазевская уверенно взяла свата под руку и направилась с ним в кафе «Интуриста».

– Ай да мадам! Не то, что его Фроська! Та за чашечку кофе удавится. А эта может еще и Алкиса угостить, да так, что он и отказаться-то не посмеет! Эта дамочка держится с достоинством и, явно, не мелочится! – с одобрением подумал Николай, пряча в карман багажные квитанции Эвелины Родионовны.

Через час Коля, появившись в дверях кафе с чемоданами, застал картину, от которой его прошиб пот. Он работал с Рийденом уже много лет и как все его подчиненные знал, что тот в принципе, человек не курящий. Ал затягивался крайне редко и только в критических ситуациях, предпочитая тянуть самую, что ни на есть крепкую дрянь. Сам Николай столкнулся с этим только раз, оказавшись под началом Алкиса, когда тот руководил операцией по захвату крупной партии наркотиков. И вот сейчас он наблюдал, как его шеф с сигаретой «Мальборо» в зубах пытается прикурить от зажигалки, которую Лина держит перед его носом. Чтобы пламя не дергалось, Рийден крепко придерживал руку своей спутницы за запястье.

– А она красиво выглядит. Наверняка, последний писк моды! – решил Николай. И действительно, на Лине было надето очень эффектное платье из плотного серого трикотажа с черным воротом и такими же манжетами. Ее прическа тоже отличалась оригинальностью – походила на кудрявую темную шапочку.

Лина, погасив зажигалку, кинула на шофера огненный взгляд и помахала рукой. Алкис затянулся сигаретой, выдохнул дым и оглянулся. Коле показалось, будто на лице начальника блуждает идиотская улыбка.

– Ну, все, спекся босс, – заключил водитель и, покачав головой, пошел к машине. И действительно, Рийден так расчувствовался, что уступил Эвелине Родионовне место рядом с Николаем.

– Вы город давно не видели, так что приземляйтесь впереди. Мы с Колей столько наездили, что я могу подремать и на заднем сидении.

Пазевская села рядом с шофером, аккуратно поправила пальто и шапку, передала пакет назад Алкису, улыбнулась и с затаенным волнением прошептала:

– Ну что, дружок, трогаемся?

Николай утвердительно кивнул головой и врубил на полную скорость. Он гнал, как сумасшедший. Если бы не служебный номер на машине, его бы останавливали на каждом перекрестке. Доехали с ветерком, дорога до дома Рийдена не заняла и пятнадцати минут. Поднимая на третий этаж чемоданы Пазевской, Коля шепотом матерился, как бывший зэк

– Что с тобой? Ты просто трясешься, – тихо поинтересовался Ал.

– Да черт его знает, что происходит! Около этой бабы начинаешь дурить, сам не зная почему. Посмотрит своими фарами – и конец. Чувствуешь себя, точно кролик перед удавом. По-моему, и Вы не в форме, Ал Степанович!

– И не говори, друг… Мне тоже как-то не по себе. Такое впечатление, что наркоту курнул.