Мракобесия

– У меня тут сегодня должны были друзья выступать. Может быть, спуститься поискать их?

– Отличная идея. А во вторник к этому же времени приходите в «Карту». Вот только с вашей женщиной придется решать позднее. Вы должны понять, что так же быстро, как и с вами, уладить с ней не получиться. Вам нужно будет подождать несколько месяцев, Влад.

Ничто даже не дрогнуло, не колыхнулось в душе.

Наверное, внутри себя я все время знал об этом и просто не пускал это знание наружу, к поверхности разума.

Это будет достаточно тяжело. Но не смертельно.

– Мы подождем, – вслух сказал я.

И откуда же во мне такая уверенность, что мы действительно подождем, что эти долгие месяцы (а я ведь даже не знал, сколько их будет), вдали друг от друга, и я, и она жить будем только этим ожиданием, сомнамбулическим, нерассуждающим ожиданием встречи, и весь остальной мир будет как черно-белое кино, без ярких красок, острых запахов, звонких звуков?.. Откуда во мне вообще такая уверенность, что она непременно согласится, порвет со всем, среди чего выросла и что, несмотря ни на что, ни на какие оговорки и эвфемизмы, все же любит, пускай не слишком горячо, но все-таки вполне искренне?..

– Кстати, я правильно догадываюсь о том, кто эта женщина? – Маргарита назвала полное марийкино имя.

– Что?.. Ах, да, конечно же, это она, – послушно подтвердил я.

– Ну и хорошо. Тогда до вторника.

Я поднялся с кресла. Как же все оказалось просто… Кто бы мог подумать.

И, в общем-то, не очень даже похоже на шпионские романы. Странно.

Я пошел вниз: искать Крэша с Татьяной. Сейчас все это казалось каким-то нелепым, придуманным и чужим. Это была не моя жизнь. Не та, которую я себе выбрал, не та, в которой мне вообще хотелось бы жить.

Как будто кто-то проложил за меня дорогу, прямую линию, и я теперь слепо несусь по ней, вперед и вперед, не думая, не рассуждая, не имея никакого выбора, возможности свернуть или остановиться.

Скоро я буду дома.

Почему-то даже эта мысль не принесла никакой радости.

…Странно, но никого из своих (друзей? приятелей? ни на кого не похожих незнакомцев, с которыми на миг свела меня судьба на Стене?) я не нашел. Так что пришлось мне допивать свое пиво в одиночестве.

А Фил на мой вопрос о том, куда же все подевались, рассказал о том, что музыканты, отыграв положенное, вопреки обыкновению не стали оставаться на хмельные клубные посиделки, а сразу же собрали инструменты и укатили домой. Значит, не придется нам попрощаться, грустно подумал я.

Так что же это получается, я и остальных: Вадима, Клару, Гришку и Юленьку – больше не увижу? То есть вообще не увижу? Совсем? Никогда?..

Да ведь так не бывает. Да ведь это неправильно, невозможно – так насовсем терять всех этих разных, совершенно отличных от меня самого и тем не менее ведь очень хороших, очень нужных в этом городе, в этом мире – и в моей жизни – людей.

Ужас-то какой… Я даже поежился от этой мысли. Никогда не подумал бы, что будут у меня здесь друзья – личности весьма своеобразного толка, конечно, в месте, подобном Багрянцам их взгляды на жизнь да и они сами смотрелись бы дико, – но все ж друзья, какие ни есть… И женщина, что засыпает в моей постели, и о которой я знаю так мало.

Боже, а ведь я, кажется, начал любить все это – всерьез, по-настоящему, без всякой игры, взахлеб.

Тихие прогулки в засыпанном желтой листвой парке с Марийкой под руку, ее вечную послерабочую усталость до синяков под глазами и феназепама, украдкой глотаемого на ночь, нашу тесную и такую уже родную однушку на конце города, Стену и Архивы, те редкие дни, когда мы собирались все вместе, летние вылазки на природу, свою собственную непонятную работу, которая доставляла мне столько горя и радости, и без которой я, тем не менее, тоже не мог…

Стоп, стоп. Что-то здесь не так. Где-то тут в рассуждения вкралась ошибка. Любить то, что ненавидел когда-то?

Да, когда я только приехал сюда, все это меня как-то разом огорошило и оглушило, – и возненавидеть окружающую действительность оказалось на удивление легко и просто. Более того… Это было так естественно…

Но потом, когда я набрел на Стену, когда в моем одиночестве появилась Марийка…

Внезапно обнаружилось, что ведь черная готика – это может быть даже красиво.

Тихий сладостный мазохизм?

В такой обстановке у кого хочешь поедет крыша.

Не знаю. С появлением в моей жизни таких людей, как все та же Клара, Вадим, Крэш, Татьяна, я обнаружил, что в каком-то смысле не так уж и одинок, как мне это поначалу казалось. По всем моим меркам это были хорошие, замечательные в чем-то люди. И в это же время они были другие, совсем другие, что и понятно: им не довелось родиться в Багрянцах в нежной любящей семье, им не довелось получить воспитание, в котором вся жестокость прочего мира (кроме еще нескольких таких же островков гармонии и умиротворения среди всеобщего хаоса) рассматривалась лишь как некая физическая данность, константа, вроде отсутствия пригодного для дыхания воздуха на Венере, что ли. Они родились среди этой жестокости, среди противоречий, которым, кажется, не будет конца, они росли и взрослели с ними, а мы?! Ведь для нас это все было ужасно и дико, непредставимо… Теория оказывалась ничем в сравнении с нагло наваливавшейся на голову практикой.

«Лишь когда человек изживет в себе раба и гиену…», – вспомнились мне слова отца. Как хорошо эти слова звучали дома, на наших залитых лаской полянах, в наших светлых добрососедских домах! Наверное, родители знали, что это такое – гиена и раб, но мы – младшее поколение, воспитанное на музыке и книгах, представление об этих понятиях имели самое смутное, по большей части именно книжное…

Здесь-то я хорошо понял, о чем говорил отец.

Но когда же, когда они изживут в себе раба и гиену, папа?! Когда?!

…Неудивительно, что я возненавидел город, куда меня занесла судьба.

Удивительно то, что я, кажется, его полюбил.

Вот уж, правда, извращение… Впрочем, ведь черная готика – это может быть даже красиво…

Да уж, эстет, ничего не скажешь.

Я и сам не заметил, как подошел к нашему с Марийкой дому. На душе была тоска, такая же глухая и черная, как небо над головой: в городе не увидишь звезд – в царство электрических фонарей огни небесные пробиться не в силах.

Дом? Теперь дом всегда там, где она. А без нее – не будет мне дома.

Банально, да? Наверное, очень; в общем-то, я сам догадываюсь, что банально.

Но ведь это же правда, не самообман, не лукавство, не романтические бредни юнца-первокурсника, ведь это же правда, самая настоящая, потому что я так чувствую, потому что я это знаю… Потому что я просто еще привык себе верить.

И поэтому-то даже в Багрянцы, к родителям, Настене, Женьке, тете Лёне уезжать не хочется. Потому что все это, такое дорогое, такое любимое все-таки теперь не дом мне, не истинный мой, подлинный дом.

Впрочем, с чего это я, интересно, взял, что сразу в Багрянцы, к отчему порогу?

Наивно.

Сначала – в Центр, в один из наших сумасшедших, суматошных, всеми мировыми проблемами сразу озабоченных технополисов. С докладом-с.

А как же еще?

Ведь та работа, которую я делал, касалась не меня одного, ведь от результатов исследований, что я проводил, зависела судьба столь многого. И, наверное, в первую очередь – судьба моей страны и, значит, судьбы всех близких мне людей.

Конечно же, я был не один такой – рыцарь без страха и упрека, с обоюдоострым кинжалом у пояса, полами серого плаща подметающий грязный асфальт. Но, полагаю, что нас действительно было немного. Вероятно, даже не более десяти? Не знаю. Эта информация была для меня закрытой, – и я прекрасно понимал, почему.

Э-хе-хе. Как там писали классики? «Цена шпиону без резидента дерьмо»? Угу. Надо полагать, действительно дерьмо. И что бы я делал без Маргариты?

Чем-то она напомнила мне Витку – такая же холодная, уверенная в себе, такая же ощутимо находящаяся «на своем месте». Интересно было бы узнать, как она во все это ввязалась. Может быть, местная, а, может быть, тоже уроженка Анклава?