Столик на двоих. Сборник рассказов

– Пуф, пуф, пуф!

Случилось то, что должно было случиться: собака тут же поджала хвост, уши и, громко звеня цепью, умчалось в будку. Сначала в воздухе повисла пауза, а потом раздался дикий хохот раскачивающегося на лошади пограничника. Отец стоял обескураженный и зло поглядывал на соседского пацана.

Я перехватила взгляд отца. В ту же секунду Сашка был схвачен моими цепкими руками и ему «навалено» было ровно столько, сколько он заслужил. Больше он не приближался к нашему дому. Вдоволь насмеявшись, пограничник поехал дальше, бормоча себе под нос:

– Ну, надо же, чуть не вляпался с этой собакой.

Но участь Джульбарса все же была предрешена. Ровно через месяц мимо нашего дома проходили геологи. Они взяли Джульбарсика без всяких уговоров для охраны. Сашки в тот момент поблизости не было. Так решилась судьба этой красивой, но пугливой собаки.

Но, видимо, жить нам без собаки, была не судьба.

Как-то отец с братом возвращались домой с охоты, и услышали в сгустившихся сумерках протяжный вой. Щенячий визг доносился с военного стрельбища. Было уже довольно темно. Но папа и Сережа нашли щенка. Его голова изуверским образом была просунута в отверстие доски, и оттуда он уже не мог ее высунуть. Папа исхитрился и вытащил его из отверстия. Щенка принесли к нам домой.

Сначала решили маме ничего не говорить и спрятали его в кладовке: еще свежа была в памяти эпопея с Джульбарсом.

В первый же вечер щенок, оставленный в кладовой без присмотра, залез четырьмя лапами в кастрюлю с борщом и оставил всех без ужина. Позже он доедал этот борщ сам.

Найдёныш маме понравился и остался жить у нас. Назвали его Дельфин, потому как он умело «плавал» в борще. Впоследствии Дельфинчик вырос в прекрасного пса. Мы его все очень любили. Он так смешно просил лапками что-нибудь из еды, что все умирали от хохота и всегда одаривали его вкусненьким кусочком.

Зимой я каталась на нем на санках. Возил он меня легко и с удовольствием. Всегда ходил с отцом на рыбалку, охоту. Первый чуял землетрясение и начинал выть, предупреждая нас об опасности.

В последний год нашего пребывания в поселке какой-то злыдень ударил Дельфина по спине и перебил ему позвоночник. Дельфин сам приполз домой. Он долго ползал, таща за собой перебитые ноги и… медленно умирал. Похоронили мы его в тундре, на воле, которую он так любил…

Кусочек сливочного масла

Это было в далекие шестидесятые годы. Вечером мама затеяла печь печенье. Кинулась, а масла нет.

– Доченька, вот тебе рубль, сбегай в магазин и купи триста граммов сливочного масла.

Мама была в прекрасном настроении, и оно передалось мне. Зажав бумажный рубль в кулаке, я выбежала вприпрыжку из дома. Я летела по улице вихрем, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге…

Стояла теплая осень. Из садов частных домов доносился сладковатый запах спеющей изабеллы, тянуло дымком жженных листьев.

Дом, в котором наша семья недавно получила новенькую двухкомнатную квартиру, находился на отшибе. До ближайшего магазина нужно было идти три квартала.

В гастрономе я рассмотрела, где на прилавке лежал большой прямоугольник из желто-белого сливочного масла, который только что тонкой проволокой разделили на небольшие бруски продавцы. Не замечая очередь из взрослых, утомленных людей, подлетела к прилавку и бодро выпалила:

– Мне триста граммов сливочного масла!

Продавщица, не смотря на меня, вернула мой рубль и будничным, усталым голосом произнесла:

– Девочка, встань в очередь.

Я упрямо молчала и даже не подумала сдвинуться с места.

«Как она не понимает, что мне нужен только один кусочек масла. Всего триста грамм. Зачем мне из-за одного кусочка стоять целую очередь? Я же маленькая…»

Очередь медленно двигалась мимо меня, никак не кончаясь… Я упорно стояла рядом с меняющимися покупателями, наблюдала, как уменьшается в размерах большой прямоугольник со сливочным маслом, от которого то и дело большим ножом отрезали увесистые кусочки продавцы. Продавщица упорно меня «не замечала»…

В мою обиженную голову стали приходить мысли:

«А хватит ли мне масла? Вон, сколько народу и все не кончаются и не кончаются…».

К прилавку подходили все новые и новые люди, уставшие, проделавшие неблизкий путь к этому прилавку: за куском колбасы, масла, ветчины.

Теперь уже дородная женщина, поравнявшись со мной и став первой у прилавка, нравоучительным и ядовитым голосом, прошипела громко, чтобы вся очередь слышала:

– Не упрямься! Встань в очередь, как все! Вот встала бы и давно все купила!

– Да пусть стоит, раз ей так нравится, – вторил ей пожилой мордатый дядька с красным носом.

Я упрямо тянула вверх прозрачного прилавка свой скомканный рубль и шептала:

– Мне… триста…

Меня никто не замечал. Я продолжала стоять. За окном сгустились сумерки. Часы на стене в гастрономе показывали время начала вечерней сказки для малышей. Прямоугольник с маслом стал маленьким, но еще виднелся из-за стекла прилавка.

«Бросить все и уйти? А что я скажу маме? А вдруг это последнее масло, а их вон сколько и не кончаются».

Эти мысли стали проноситься в моей усталой головушке.

Я отлепилась от прозрачного прилавка и встала в конец очереди. Через тридцать минут уже протягивала свой мокрый от пота рубль и срывающимся голосом выдавила из себя:

– Мне… триста… масла…

На что вдруг повеселевшая продавщица ответила:

– Вот и умница. Вот и молодец. Встала бы в очередь раньше, уже бы дома была и сказку смотрела. Надо же уважать старших.

Я с ревом выбежала на улицу, где сияли уже вечерние фонари. Шла быстро и ревела в голос. Около дома метались перепуганные папа и мама. Когда я подошла к подъезду, уже выплакавшая весь свой запас влаги, мама спросила:

– Где ты так долго была? Тебя не было три часа!

Они не знали, что и думать. Где меня искать.

– Я за маслом в очереди стояла, – тихо прошептала я.

Мама меня прижала к себе, обняла, гладила по волосам и недоумевала:

– Где же ты нашла такую длинную очередь, доченька?

Цунами

На Камчатке я очутилась благодаря своему отцу. Военная стезя привела его туда служить. Оказавшись на долгие четыре года в самом центре полуострова, мы обжились, приспособившись к превратностям местного климата.

Зима длилась нескончаемо долго – последний снег таял в начале июня. Одноэтажный коттедж на четыре семьи, в котором мы жили, заносило липким снегом по самый конек крыши, где виднелась только оконечность печной трубы. Отец всегда старался откопать ее в первую очередь, так как подтаявший снег своей массой мог снести печь в одночасье, подобно лезвию бритвы, рассекающей лист бумаги.

Пурга могла мести по три дня, не давая жителям, в прямом смысле слова, высунуть нос из дома. Наружную дверь откапывали или сами жильцы, или команды из солдат, приходившие на помощь жителям поселка.