Лихомара

Горошина закивала, будто и вправду представляла.

– Мы пойдем, – шепнула Моня Бабуле, но Алевтина Семеновна услышала.

– Как! А розы? Ты еще не видела, какой у меня сорт! Все время забываю, как называется. «Барбара Остин», или что-то вроде того… А Альбертик знает стих про сороконожку?

– Мы в лесок…

– Вы подумайте! Им в лесок! Ну, идите, деточки. Пока!

– Да. Пусть гуляют, пока не застроили! – заметила тетя Валя. – На розы еще насмотрятся.

– А чего это она нас деточками все время зовет? – проворчал Носков.

– Забей! – сказала Моня. – Зато ее на дух не выносит Буланкина.

– Вот тут я познакомилась с тетей Машей со второго сектора, и она мне подарила душистый горошек, целую охапку, – сказала Моня, когда они с Носковым дошли до болота. – А эта дура Буланкина только что заявила, что тетя Маша – лихомара, и теперь она по этому горошку найдет наш участок и утащит Горошину в болото!

– Ты еще не знаешь, что мне заявила Ба, – отозвался Носков. – Что меня назвали Альбертом в честь Эйнштейна!

– Кого? – переспросила Моня.

– Эйнштейн, фамилия такая. Он тоже был Альбертом и придумал теорию относительности. А зачем мне быть Альбертом, если я Носков, а не Эйнштейн?

– Эйнштейн, пожалуй, получше, чем Нарский, – заметила Моня. – Может, тебе на него потом Носкова поменять…

Они обошли болото, поднялись на бугор и стали спускаться на дно бывшего пруда.

– И что ж мне тогда – еще одну теорию относительности придумывать? – сказал Носков.

– А это что такое?

– Ой-й… я такое не изобрету. Я только запомнил, что если я, допустим, лежу и спокойненько сплю, то относительно кровати я не двигаюсь. Но при этом относительно Солнца я лечу. Земля же вокруг Солнца вращается, и моя кровать вместе с ней. Но это не помешает мне свалиться с кровати на пол, потому что, Ба говорит, закон гравитации никто не отменял, хоть мы его еще не проходили, и все, что падает, всегда падает вниз.

– Прикольно.

– А может, относительно настоящих лихомар твоя тетя Маша – человек, – продолжил Носков, – а относительно нас с тобой – лихомара.

– Это Буланкина относительно нас с тобой лихомара, а с тетей Машей все в порядке! – возразила Моня.

Они прошлись вдоль речки, высматривая хоть какой-нибудь мостик. Напротив большого острова над водой были перекинуты две жердочки, довольно хлипкие с виду. Моня с Носковым посмотрели на них и решили, что сойдет: все равно, в этом месте мелко и пиявок нет.

Тот берег Моне сразу не понравился. Во-первых, можно было подумать, что по нему походила бреховская корова, нарочно продавливая землю копытами. Во-вторых, очень не хватало цветов. В-третьих, остров вблизи напоминал дикобраза, только вместо иголок из него торчали прямые и длинные красновато-коричневые стебли каких-то кустов. Правда, на концах у них были все-таки листья, но это не спасало: кому захочется гулять по дикобразу! Местами среди дикобразных кустов краснели кисти бузины, а в середине острова росли ивы, так что он казался не только колючим, а еще и лохматым.

– Давай обойдем его – и домой, – предложила Моня.

– Да по такой дороге ты его сто лет будешь обходить! – нахмурился Носков.

«Где это он увидел дорогу?» – подумала Моня.

Ни дороги, ни тропинки не было в помине. Они побрели по кочкам, огибая остров с левой стороны. Носков сделал три шага и разворчался:

– Не-ет, это какой-то относительный остров. Его открывать неинтересно. С нашей стороны речки он лучше смотрится. Давай обойдем не полностью, а частично, чего на него время тратить!

– Сам ты относительный! – возмутилась Моня.

И тут они все-таки совершили открытие, хоть Носков и ворчал. Выяснилось, что остров был не круглым, – а ведь если смотреть на него с бугра – с бывшего берега пруда, то он формой напоминал пирог, который испекли в круглой сковородке. То есть, может, он и был бы круглым, но с одной стороны у него не хватало части, похожей на большой кусок пирога, от которого острый конец уже отъели.

– Вот видишь! – сказала Моня. – И даже времени почти не потратили.

– Бухта! – обрадовался Носков. – Значит, сюда при графе на лодках приплывали. Пошли!

И устремился в эту самую бухту, как будто был и сам лодкой. Но все-таки лодкой Носков не был, и плавно войти в бухту ему не удалось. Бухта вся заросла какой-то высокой и жесткой травой, и вмятины среди этой травы оказались даже глубже, чем у речки. Можно было подумать, что там причаливало целое стадо коров, а не одна бреховская, хотя про стадо Моня только слышала – от Бабули и мамы. Так что Носков спотыкался о траву и проваливался в ямки и, будь он, в самом деле, лодкой, пожалуй, перевернулся бы.

Моня молча ковыляла следом и думала, что, в конце концов, не каждому доводится обходить острова не по берегу, а по дну.

В самой глубине бухты над берегом нависала ива. Под ней кусты не росли – а может, просто еще не выросли. На свободном от кустов месте сидела тетя Маша в блузке с рюшами, обхватив руками колени, накрытые длинной серовато-белой юбкой.

Лихомара в то утро засиделась в бухте дольше обычного. Она думала о том, что скоро все станет по-другому. О том, что придется привыкать к ямищевскому пруду, который при первом знакомстве показался ей ужасно неуютным по сравнению с домом. Что Ямищевская – доброе, конечно, существо, но очень уж общительное, и после переезда не даст ни минуты побыть в одиночестве. Солнце поднялось довольно высоко, и Лихомара понимала, что пора к себе, но все не улетала, потому что еще немного – и никакой тебе бухты. «Да, и в Ямищеве не цветет голубая герань, – вспомнила она, – а тут цветет!» Голубая герань цвела, впрочем, не везде, а только в том месте, где бреховские огороды доходили до бывшего пруда. Лихомара взглянула в ту сторону и увидела, как из-за мыса, которым оканчивалась бухта, выходит Маша, внучка Бабушки Домашней Обыкновенной, с каким-то мальчиком.

Компания Лихомаре не требовалась, вот уж нет, особенно сейчас, но она подумала, что надо, наверное, сказать насчет душистого горошка. И осталась сидеть под ивой. Они ее заметили не сразу, потому что смотрели под ноги. Только в середине бухты, когда земля стала поровней, подняли головы, Маша заулыбалась и помахала ей рукой. Лихомаре захотелось помахать в ответ, но получилось какое-то невнятное шевеление. «Надо еще попробовать дома», – решила она.

– Здрассте, тетя Маша! – воскликнула Моня, подойдя ближе.

Остров сразу показался ей симпатичнее, потому что когда в незнакомом месте встречаешь добрых знакомых, оно становится немного уютнее.

– Ммм… здрассте, – повторил за ней Носков.

– Это Носков, – представила Моня. – А это тетя Маша, я тебе говорила.

«Вот Зайцевская меня ругает, а насколько лучше в человеческом виде, – подумала лихомара. – Есть лицо, и можно улыбнуться!»

– Доброе утро! – улыбнулась она.

– А вы тут часто бываете? – спросила Моня.

Она, конечно, предпочла бы спросить, не была ли тетя Маша накануне в Ямищеве. Но вдруг папа прав, и все это просто померещилось от жары.

– Да… – Лихомара вздохнула, подумав о том, что еще чуть-чуть, и «часто бываете» останется в прошлом. – Но ранним утром здесь лучше.

– Меньше кочек? – уточнил Носков.

– Не так жарко.

Носков оглядел бухту.

– А вы как идете, – как мы, или по острову?

– Как вы. – Лихомара не стала объяснять, что не столько идет, сколько летит. – Тут кругом заросли. Чаща.