Осколки сознания. История не одного психического расстройства

– Нет, я просто ухожу.

И почему меня так взволновало его появление, я не понимала. Мне даже не хотелось уже уходить. И я ляпнула первое, что мне пришло в голову, лишь бы как-то растянуть разговор:

– А Вы почему ходите во время занятий?

– Иду в аудиторию.

– Не поздно ли?

– В самый раз! Даю возможность студентам наговориться.

Странно, но он совсем не походил на педагога, какими они все были. В нем не было этой отстраненности, высокомерия, всезнания и напущенности, которыми блистают все высшие над нами умы. Про него можно было сказать «В доску свой». Но было в нем еще что-то, что я не могла разгадать. Что-то холодное и пугающее, что шептало моему разуму: «Он не такой, как кажется». Но я гнала от себя эти мысли уже потому, что с этим мужчиной было приятно общаться, вот так – ни о чем, в то время, когда любое общение с людьми мне всегда тяжело давалось.

– До свидания! – сказала я, на прощание, поймав его улыбку, и скрылась на лестнице.

Покинув это гранитное здание (так я называла любое учебное заведение, где приходилось грызть гранит науки), я попала в совершенно другой мир – мир музыки. Мое лицо прятал козырек бейсболки, максимально натянутый на глаза, а городские звуки, заглушала музыка, играющая в больших наушниках, ограждая мой мир от реальности. Я шла по любимому Киеву, сжимая в руках сотовый телефон, боясь пропустить долгожданный звонок подруги, СМС которой я послала еще на паре. Вскоре телефон в руке завибрировал, показывая такое желанное имя.

– Привет, Карин, – радостно воскликнула я, прислонив телефон к уху, с которого чуть сдвинула наушник.

– Лиза, ну что опять случилось!? – начала она. – Ты снова прогуливаешь?

– Ты же знаешь, что я не могу там долго находиться, – с тоном обиженного ребенка ответила я. – И ты даже не поздоровалась.

– Извини. Привет.

Я еще несколько минут выслушивала нравоучения лучшей и единственной подруги, которая выразила протест моему нездоровому образу жизни, пытаясь объяснить, что необходимо учиться жить среди людей. Сколько раз я слышала от нее эту лекцию, экзамен по которой постоянно проваливала. Еще через несколько минут я подходила к одному из многочисленных корпусов Политехнического института, в котором училась Карина. Встреча должна была состояться сразу по окончании пары, которая у нее на сегодня была последней.

Мы жили с ней в одном подъезде (я на первом, она на пятом этаже) и дружили с детства, но лучшими подругами стали только в старших классах. Когда все девчонки стали активно интересоваться противоположным полом, ходить в клубы, выпивать на лавочках в парках, мы этого сторонились, что нас и сблизило. Потом к этому добавились общие увлечения литературой, музыкой, из которых формировались общие жизненные принципы и установки. Мы настолько хорошо друг друга понимали, что могли общаться и без слов. Я любила выражать свои чувства с помощью рисунков, которыми она восхищалась, она – с помощью музыки, которой восхищалась я. Карандаш и фортепиано стали нашими словами.

Выбежав на улицу, Карина нашла меня в тени дерева, где я пряталась не столько от солнца, сколько от цивилизации, обманывая свой разум. Она обняла меня в знак приветствия, и мы пошли в институтский парк, где расположились на одной из лавочек.

Карина сидела, а я легла, положив голову ей на ноги. Наушники и бейсболка были конфискованы в первые же минуты моей укротительницей, которая в глубине души надеялась, что я когда-нибудь перестану бояться людей и прятаться от них таким глупым способом.

– Как прошел день? – спросила подруга, заставив меня занервничать, от чего я стала чесать руку сквозь рубашку с длинным рукавом. – Опять!? – возмутилась она моей дурной привычке и задрала рукав, обнажив расчесанную руку.

– Я не хочу учиться.

– Надо, Лиза.

– Знаю.

Больше мы не говорили. Я закрыла глаза, хорошо представляя каждую мелочь в ее чертах лица, пытаясь мысленно нарисовать портрет. Меня привлекали выразительные глаза цвета неба, в которых очень часто отражалась печаль и светлые локоны, которые Карина всегда собирала в пучок, а я бы нарисовала их спадающими на лицо.

Она в этот момент должна была играть на фортепиано.

3. Опять он

Ранним утром мы ехали с подругой в институт – она в свой, я в свой! Родители не позволили нам поступить в один ВУЗ, решив за нас, какое учебное заведение нам стоит закончить. Но наши институты находились в шаговой доступности друг от друга. Поэтому на занятия мы часто добирались вместе. Наш трамвайчик третьего маршрута медленно бежал вперед, постукивая колесами по рельсам, а мы сидели рядом, держась за руку. Вся информация передавалась через сплетенные пальцы, которые сжимались в момент, когда нужно было что-то сказать. Как ни странно, но мы понимали друг друга без слов.

Выйдя на улице Полевой, мы направились вверх к Смоленской, где нам предстояло разойтись в разные стороны. На развилке мне демонстративно вручались мои атрибуты ежедневного ритуала – бейсболка и наушники, плеер от которых лежал в кармане джинс. Я подключила шнур и включила музыку, повесив наушники на шее, до момента когда их нужно будет надеть. Кепка была зажата в руке, когда я обнимала подругу, как будто бы прощаясь с ней навсегда – так мне было тяжело с ней расставаться даже на несколько часов.

Стоя перед входом в гранитное здание, я собиралась с духом, чтобы провести еще один день в этом адском заведении. После нескольких минут я решилась зайти внутрь.

Идя по длинному коридору, вспоминала, в какой аудитории у меня занятия. Возвращаться к расписанию, которое уже прошла, и у которого всегда собирается народ, не хотелось.

Неожиданно сзади нарисовался Александр Эдуардович, который стремительно запустил руку мне в волосы, подтянув меня к себе и вдохнув запах моих волос. После этого он так же стремительно отпустил меня и скрылся в аудитории. Я так и стояла перед закрывшейся дверью в растерянности, не сумев понять, что сейчас произошло? Мое сердце безумно колотилось в груди, а разум на мгновение остановил ход мыслей.

Все оставшееся время я сидела на парах, как мумия, не видя и не слыша ничего вокруг себя. Мне не нужны были даже наушники для этой цели. Писать лекции в таком состоянии я не могла, делать записи в дневник тоже, т.к. мозг блокировал отдел, где хранился весь багаж разученных с рождения слов. Оставалось только рисовать, поэтому в моей тетрадке вырисовывался сюжет непривычным для руки инструментом – шариковой ручкой.

Вечером я снова сидела рядом с подругой в парке на лавочке, положив ей на плечо свою больную голову. Моя непривычная реакция на ее повседневные вопросы, рикошетом била в мозг:

– Лиза! Да что с тобой!? – Карина отстранилась от меня, чтобы четко видеть мои глаза, которые должны были дать ей ответ, но его не было.

Она залезла в мою сумку, которая лежала рядом с нами на лавочке и достала мой дневник, который ей всегда дозволялось читать без особого на то разрешения.

– Кто это?

Я заглянула в тетрадку, будто бы пытаясь вспомнить, кто в ней изображен, и увидев зарисовку на лекцию по культурологии, растерялась.

– Наш культуролог.

– Зачем ты его нарисовала?

– Заняться не чем было на паре, – первый раз сказала не правду я, и Карина это почувствовала.

– Он тебе нравится? Лиза, не молчи! Скажи мне правду!

– Не знаю. Честно.

– Значит, нравится, – с огорчением подытожила подруга, которая знала меня лучше, чем сама я. – Но они же все одинаковые! Мужики эти. Ты же знаешь?

– Конечно, знаю, – улыбнувшись, ответила я, вспомнив нашу нелюбовь к мужскому полу.

– Вот и хорошо! И даже не смей в него влюбляться! Ему лет, кстати, сколько? – вглядываясь в рисунок, пыталась понять Карина.

– Не знаю, где-то за сорок.

– Он же старый! Фу!

И мы рассмеялись.

4. Героев Днепра

Моя учеба шла настолько хорошо, что меня единогласно выбрали старостой, как самую преуспевающую студентку. Никто даже не заметил, что я каждый день прогуливала половину занятий, главное, что хорошо училась, да еще и не бегала на каждой перемене курить, нарушая регламент института, а сидела прилежно в аудитории.

Это назначение, от которого мне не удалось отбрыкаться, сулило мне большие проблемы – дополнительное общение. Карина сказала, что это даже хорошо, и так я смогу побороть свою замкнутость и страх перед людьми.

Но я не была замкнутой, наоборот, иногда чересчур активной и болтливой. Мне и самой порой было непонятно, как во мне уживалась эта болтушка и затворница? Как я порой готова была заговорить с первым встречным, лишь бы тишина и мрачные мысли меня не поглотили, а порой бежать ото всех без оглядки? Да и люди мне казались всегда то хорошими, то плохими, и я никогда не могла определиться с точным их описанием. Я не понимала людей ровно настолько, насколько они не понимали меня. И все это глубоко ранило меня. И даже то, что я доставляла другим неудобство своим непонятным поведением, меня ранило тоже. Поэтому, предпочитала прятаться за наушниками, в которых создавалась иная реальность, затягивающая без остатка мое реальное пребывание в этом мире, где мне не было места. Мне так казалось.