Сибирский папа

Редким мужчинам идут длинные волосы, но Кащею идут. В сочетании с его худобой, беспокойными движениями, мгновенно вспыхивающим неровным румянцем на обычно бледном лице, бескровных губах, которые он нервно кусает, они делают его похожим на поэта эпохи декаданса. Девушкам Кащей нравится. Мне тоже. Чем? В нем есть что-то мужское, несмотря на худобу и экзальтированность, в его сути, в том, что руководит его поступками и поведением. А в большинстве мальчиков, окружающих меня, нет. И в Гене нет. Как бы откровенно он ни пытался выразить свои чувства, особенно с помощью песенок на разных языках, которые он мне присылает, и картинок.

Жмурящиеся, фыркающие, злобные, скачущие от радости, царапающиеся от обиды, лающие от гнева, шипящие в бессильной попытке отстоять свое достоинство коты, щенки, лисята, медвежата – вот набор Гениных любимых картиночек, которыми он меня забрасывает с утра до вечера и которыми подменяет большинство слов. Слова у него получаются гораздо хуже. Картиночки он умудряется посылать очень точно к ситуации.

Вот сейчас он, сидя рядом со мной, показывал, подсовывая мне прямо под нос, телефон, на котором розовый пушистый кот сердился, поднимая дыбом шерстку. «Сэр кот сердится» – была подписана картиночка на всякий случай, для того, кто не сможет разобрать картинку, а буквы знает. «Мальчик, который кажется себе похожим на розового сэра кота – это поклонник, которого ты заслужила», – сказала я сама себе.

– Ты мне мешаешь слушать! – Я отодвинула телефон, которым Гена пытался перекрыть мне обзор.

– Чё их слушать – китайцы…

– Ты дурак. За ними – будущее. Они дисциплинированные, их – полтора миллиарда, они способные, обучаемые, терпеливые. У них древняя богатейшая культура.

– Ага, и они хотят нас завоевать.

– В том состоянии, в котором сейчас находится наша страна и мужчины призывного возраста, это несложно. Да и зачем нам просторы, которые мы не используем? Даже зря Ермак Тимофеевич в свое время так далеко дошел. Не было бы столько земли, может, и проблем было бы меньше. Зачем нам столько земли, если всё равно все в нескольких городах живут? Москва, как черная дыра, засасывает всю Россию.

Гена вытаращил глаза.

– Ты хочешь сказать – ты за то, чтобы нас завоевали?

– Я тебе потом объясню, – стараясь сильно не раздражаться, ответила я. – Сейчас я слушаю доклад, это очень интересно. Обрати внимание – все, кроме тебя, заняты делом. Я на конференцию сюда приехала.

– А я думал, чтобы погулять со мной… – шлепая большими губами, сказал Гена.

Я даже не стала отвечать. Почему так? Почему у меня такие ограниченные поклонники? Зачем тогда они ехали сюда, если их ничего не интересует? Кащей, который поселил меня в одноместный номер и лезет с объятиями, и Гена, ведущий себя, как будто у него прогрессирующая деменция, слабоумие. Слабоумный поклонник ревнует тебя, как свою собственную собачку, которая вдруг побежала ластиться к чужим.

Я вызываю у мужчин такие низменные чувства? Почему? Я одеваюсь просто, почти не крашусь, не смеюсь над их скабрезными анекдотами и матерными рифмами, вылетающими якобы случайно, особенно у Кащея… Гена учится, кстати, хорошо, три дня назад получил из рук ректора красный диплом, это не так сложно теперь, треть всех выпускников получает красные дипломы, преподаватели сами говорят, что это понятие обесценилось, но тем не менее – надо было продержаться без троек четыре года, связно отвечать на экзаменах, сдать госы на отлично… Дальше Гена будет поступать в магистратуру – и поступит, я уверена. А в обычной жизни ведет себя просто как мои школьные ухажеры Трясов и Панюськин, которые вместе увивались за мной, с одинаковыми дебильными шуточками, совершенно не смущаясь, что их двое.

Китайские студенты тем временем включили маленький фильм, который они сделали к конференции. Они снимали заводы, где выпускается пластмассовая продукция, показали карту Китая, карту Евразии и всего мира, обозначив все точки производства. Показали миллионы тонн мусора – на свалках, в водоемах, показали людей, весело открывающих бутылки, коробочки, пакетики, бросающих их, не задумываясь, потом – больную Землю, несчастную, замотанную в пластиковые пакеты, задыхающуюся, отравленную… Ребята сделали очень хорошую анимацию. А потом прилетела фея, похожая на одну из девочек из их группы – невысокого росточка, с густой челкой, невероятно милую, в больших нежно-фиолетовых очках, и стала лечить Землю – размотала пакеты, взмахнула рукой и – грязные реки стали чистыми, потом собрала маленькой ручкой все ярко-красные точки, которыми были обозначены заводы по производству пластика, бросила их за спину, они вспыхнули яркими иероглифами в черном небе. Кто-то в зале захлопал.

Гена, который тоже смотрел фильм, пробурчал:

– Закорючки свои переведите!

– Попробуй хотя бы один иероглиф выучить, Ген, – сказала я.

– Зачем мне? Пусть они русский учат.

– Так они учат. Они и русский, и английский выучили.

Я решила не тратить время на Гену – это его любимый способ: задраться ко мне с какой-нибудь глупостью, отвлечь мое внимание, я начинаю спорить, что-то доказывать, а ему и хорошо. Он добился своего – я больше ни о чем не думаю, всё внимание – на него. Я увидела сообщение на экране телефона: «Ближе к концу напиши, я подъеду». Это Сергеев, он меня в контактах до сих пор был обозначен как «тот человек», как Вадик назвал его, так я и записала. Надо переименовать. А как? Просто и ясно – «отец». Какие тут могут быть сомнения?

– Это кто? – тут же вскинулся Гена. – Вольдемар? Что ему надо от тебя? Почему он стоял у твоих дверей?

Я засмеялась:

– А ты как это увидел?

– Я мимо шел.

– Он дверь охранял, чтобы ты не вошел. Всё, отстань.

Я написала Сергееву «Хорошо», подумав, что правда хорошо, что он подъедет. Мы ведь так толком ни о чем и не поговорили. Я как-то растерялась, он оказался совсем неожиданным для меня, да и он сам тоже, мне показалось, не знал, как и о чем говорить со мной. И был рад. Это не спутаешь, не сыграешь. А это самое главное – что ему так же нужно узнать меня, как и мне его.

После конференции ко мне подошли трое китайцев – две девушки и парень – и стали задавать вопросы по моей теме. Мне показалось, что они хотят просто познакомиться. Говорили они не так хорошо, как во время своего доклада, но я понимала, что именно их интересует – где можно взять те цифры, которые были у меня в докладе, просили электронную ссылку. А мне-то хотелось поговорить о мировом правительстве, поэтому я кивнула им: «Пошли!» и быстро подошла к индийской делегации, состоящей всего из двух человек – парня и девушки, рядом с ними стояла Байхэ, которая это предлагала.

Китайцы, невозмутимо улыбаясь и кивая, пошли за мной. Они познакомились с Байхэ, которая приехала сюда самостоятельно, и перекинулись с ней парой слов. Я, слушая их разговор, подивилась, насколько китайский язык – другой. Можно сто раз читать про то, что в китайском устном языке главное – это тоны, без них самим носителям ничего непонятно. Но нужно один раз внимательно послушать китайскую речь, больше похожую на мелодекламацию, чтобы ощутить настоящую разницу языков.

Зря мне казалось, что конференция – дело бессмысленное и формальное. Если бы не тот человек, я бы, может, и не поехала сюда. Но, оказывается, когда ты встречаешь людей, которые плохо говорят на твоем языке или вообще не говорят – индусы не говорили, их переводили – но при этом думают совершенно так же, как ты, это необыкновенное ощущение. И пусть конкретно сегодня мы ничего не изменим. К экологам обычно относятся как к немного неполноценным. Занимаются непонятно чем, пристают ко всем с какими-то скучными проблемами – мусор и мусорки, помойки, свалки, дым, грязь… Даже у меня на факультете есть люди, которые чуть не с брезгливостью отмахиваются, когда заходит разговор о проблемах экологии, к предмету относятся совершенно небрежно, полагая, что они занимаются наукой, а я – ерундой, «помоечной темой».

Индусы говорили по-английски, но с таким непонятным акцентом, что я сначала растерялась, но помогла Байхэ, которая начала переводить с индийского английского на китайский, для своих соотечественников, и еще на русский… Мы смеялись, к нам стали подходить другие ребята и тоже смеяться, просто потому что мимо пройти было невозможно.

Постепенно вокруг нас собралась большая группа людей, девушка-индианка забралась на стол и громко, отчетливо сказала что-то на хинди и сама перевела на английский: «Давайте продолжим!» При всей моей нелюбви к «ценностям» американской субкультуры, я понимаю, что проще всего общаться с миром на этом элементарном языке. Все согласились, крикнув «Да!» на разных языках, причем так бурно, что к нам уже направились охранники. И мы решили продолжить наш разговор в парке, потому что в большую поточную аудиторию, где у нас только что проходила конференция, начали стягиваться абитуриенты на консультацию. Несколько человек задержались около нас, видя, как весело мы смеемся. Возможно, так и должно образовываться мировое правительство – а не в бункерах, тайно от всего мира, и не в тот момент, когда на Земле произойдет катастрофа, и, кто выйдет вперед и скажет: «Я главный», тот главным и будет. Пока его не съедят те, кто будут сильнее или хитрее, чем он.

Мы пошли в парк, располагавшийся неподалеку. Я шла с некоторым сомнением, потому что хорошо знала наши законы – вряд ли кто-то разрешит нам такое несанкционированное мероприятие. Порядка пятидесяти молодых людей, разных национальностей, шумных, энергичных, собираются в одном месте, чего-то требуют… Пусть даже у нас требования очень хорошие и правильные. Еще мне мешала мысль о том, что где-то сейчас рядом меня ждет Сергеев. Что ему сказать?

Гены и Кащея почему-то не было видно. Кащей, скорее всего, собирал всю нашу делегацию – это у него получается лучше всего, он прирожденный администратор. Всё, что можно делать по формальному признаку, он делает хорошо, если, конечно, не хандрит. Тогда он вообще ничего не делает, и все дела сыпятся. Однажды я попробовала поговорить с ним насчет этого. Он лишь пожал плечами: «Так я же русский человек. Непредсказуемость и свободолюбие – мои главные качества». Странно, вот я тоже русский человек, но у меня совсем другие главные качества, либо я пока не умею их анализировать.

Сергеев, о котором я только что подумала, позвонил мне, словно услышал мои мысли:

– Ты еще занята?

– Да, у нас продолжается конференция, но на улице.

– Звони, когда освободишься.

Удивительное чувство. Мне кажется, я так хорошо знаю его голос… Просто забыла его. И вспомнила.

Меня схватили сбоку, я обернулась, увидела страшно довольного Гену. Он включил музыку в телефоне и пытался на ходу впихнуть мне в ухо наушник, второй был у него.

– Ген, – я отвела его руку, – сейчас некстати.

– Да ты послушай, какая песня, слова послушай!

– Я другим занята!

– Не понимаю, – рассердился, мгновенно покраснев, Гена. – Неужели тебе это на самом деле интересно? Интересней, чем наши отношения?

Вот почему я такая? Я не могу сказать Гене, что у меня с ним нет никаких отношений. И продолжаю эту странную вялотекущую дружбу. Гена присылает мне песни – то в своем исполнении, то в чьем-то еще (певцов в мире много, найти в сети можно что угодно за пару секунд – старое, новое, на любом языке), или же картинки рисованных животных, выражающие его эмоции и чувства. Картинки, которые кто-то нарисовал, а Гена ими разговаривает.

Иногда меня просто переворачивает от затянувшегося детства некоторых моих однокурсников или Гены, который вот уже год постоянно присутствует в моей жизни, в основном виртуально, но очень настойчиво. Я понимаю теперь, что такое инфантилизм. Надеюсь, что я сама не такая. Ведь это, если серьезно, проблема. И у нас, и в других странах мира даже идут разговоры о том, чтобы изменить формальные границы взросления. Продлить возраст, когда родители должны помогать финансово, увеличить границу, когда можно официально заводить семью, начинать платить налоги и выбирать президента. При этом никто не говорит, что нельзя заводить себе любовника с двенадцати лет. То есть живи в открытую с парнем, а родители будут обязаны тебя кормить до двадцати трех лет, до двадцати семи, до тридцати пяти… Тебя и его… Мне кажется, Гене бы такое подошло. Мне – нет.

Хотя Гена никогда энергично не намекал на интимные отношения. Иногда он пытался фотографироваться со мной, сильно приваливаясь ко мне боком, и пару раз как будто случайно задевал меня рукой и руку не убирал. Это было бы трогательно, если бы Гена мне так же нравился, как и я ему.

Познакомились мы с ним случайно, в прошлом году, на концерте, где Гена пел сольно, а я – в академическом хоре. На хор я ходила ровно год и перестала, потому что хор занимал слишком много времени, часто ездил на гастроли и репетировал иногда до ночи, даже в сессию, если предстояло ответственное выступление. Мне тогда понравилась Генина песня и сам Гена, голос показался резковатым, но Гена смотрелся хорошо – высокий, стройный, романтичный, много волос такого необычного цвета – медного, глаза небольшие, но яркие… И при этом веснушки по всему лицу.

За кулисами он всё посматривал на меня, потом, после концерта, подошел и спросил:

– Тебе понравилось, как я пою?