В погоне за солнцем

– Что произошло? – Дима холодеет.

– Мы точно не знаем, что вызвало приступ… – отвечает медсестра. – Да не волнуйтесь вы так. Вы прямо побледнели. Присядьте.

Дима отказывается, но медсестра, обеспокоенная его видом, настаивает, чтобы он сел.

– Соседка по палате сказала, что у Агаты из носа стала хлыстать кровь, – продолжает медсестра, – а затем начались судороги. Это случилось вскоре после вашего ухода. О чем вы говорили? Не ссорились?

– Нет, конечно! Я привез ей альбом, как она просила. Когда я уходил, она рисовала. Была в прекрасном настроении.

– Она так сильно любит рисовать?

– Агата не расстается со своим альбомом! Постоянно делает наброски. Вдохновение к ней приходит, даже если она смотрит на трещину в стене.

– Не знаю, как приходит вдохновение, но боюсь, что придется с ним повременить, – медсестра демонстрирует Диме альбом Агаты, залитый алыми пятнами крови.

– Я даже подумать не мог…

– Ну, разумеется. Откуда вам было знать, что такой пустяк спровоцирует приступ? Но самочувствие Агаты ухудшилось настолько, что пришлось перевести ее в отделение интенсивной терапии.

– Можно ее увидеть?

– Пока нет. Я попрошу врача, чтобы вас пропустили, когда Агате станет лучше. Договорились?

Дима кивает и пытается оправиться от шока. Он достает мобильник и звонит Анне, чтобы сообщить об ухудшении состояния ее дочери. Однако, женщина почти не реагирует на известие, а когда Дима просит ее приехать, безо всяких объяснений кладет трубку. Дима сжимает челюсть и злобно отбрасывает телефон; опираясь локтями на колени, запускает пальцы в волосы. Белые стены коридора и тихое гудение ламп превращают минуты ожидания в бесконечность. Наконец, кто-то кладет Диме руку на плечо. Он поднимает глаза.

– Агата проснулась, можете войти на минутку, – с улыбкой сообщает медсестра, и по тишине, царящей в отделении, Дима понимает, что уже глубокая ночь. Он идет за медсестрой, заходит в палату Агаты.

– Я только что разговаривала с мамой по телефону, – Агата говорит слабым голосом. – Она хотела приехать, но я сказала, что у меня все хорошо, чтобы она не беспокоилась. Ей тяжело бывать в людных местах, понимаешь? Она больна. Ты не злись на нее и не звони ей больше. Мама просила тебя завтра заехать. Хочет что-то передать для меня…

Дима ничего не отвечает, только тяжело дышит и не моргая смотрит на бледное лицо Агаты:

– Не пугай меня так больше, хорошо?..

Глава 15

В последующие дни врачи теряются в догадках и не могут с уверенностью сказать: что именно вызывает приступы Агаты?

– Скажите прямо, Лев Петрович, что с моей девушкой? – спрашивает Дима. Лечащий врач Агаты лишь разводит руками:

– Откровенно говоря, в моей практике такое впервые. Показатели анализов в пределах нормы, а состояние Агаты ухудшается каждый раз…

– Каждый раз, когда она пытается рисовать, – договаривает Дима. – Как это понять? Разве существует такая болезнь?

– Действительно очень странно. Ведь обычно любимое занятие действует как панацея – исцеляет от болезни, а не наоборот. Но в случае с Агатой… Стоит ей сделать набросок в альбоме, как возобновляются головные боли. И больше всего меня беспокоят судороги и кровотечения… Если у вас есть знакомый специалист, которому вы доверяете больше…

– Да нет, что вы! Я доверяю вам, просто объясните, как нам быть дальше?

– Мы подождем и понаблюдаем. Для начала, попробуем сбавить нагрузку на глаза с помощью коррекционных очков. Кроме того, я прописал Агате витамины и глазные капли. Ну, и, как бы парадоксально это не прозвучало – Агате следует воздержаться от занятий рисованием.

Глава 16

Переступив порог, Дима и Агата натыкаются на груду пустых бутылок. В квартире спертый воздух, сильно накурено. Дима старательно делает вид, будто ничего не замечает, тем временем из комнаты орут сразу в несколько глоток:

– Какая сволочь там еще пришла?

– Воды налей, падла!

– А по зубам не хочешь? Твою мать…

Взглянув на Агату, Дима понимает, что она воспринимает все как неизбежное, а она уже в сотый раз сожалеет, что разрешила проводить себя «до двери».

В коридоре появляется Анна. Глядя перед собой невидящим взглядом, она проходит мимо Димы и Агаты и, не сказав ни единого слова, запирается в своей комнате. Лицо Агаты искажается, словно осененное страшной догадкой, она бросается в свою комнату. Дима не сразу понимает в чем дело, а когда заходит следом, видит с каким отчаянием Агата снова и снова ощупывает какую-то шкатулку.

– Ты здесь деньги хранила, да? – без труда догадывается Дима. – Много он взял?

– Да там и брать было нечего…

Дима подходит и садится рядом с Агатой. От ее волос все еще пахнет больницей.

– Ты прости, Дим, так неудобно…

– За что я должен простить? – Дима с ненавистью косится в сторону соседней комнаты, из которой доносится мат и возмущенный, что-то настойчиво доказывающий, мужской голос. Разумеется, Дима знает обо всем, что происходит в этой семье, но одно дело – знать, а другое – соприкоснуться самому, почувствовать кожей…

– Да, он не силен в естественных науках. Его привлекает другое. Например, Димуля обожает живопись, литературу, иностранные языки, – настаивает Вероника.

– Вообщем, всякую ерунду.

– Почему ерунду?

– Потому что тем, кто работает, не до музыки и не до литературы, – жестко заявляет Сергей. – Я тащу на себе все проблемы компании, а Димка до сих пор в игрушки играет! Вкалывать надо! И заниматься тем, что приносит реальный доход. А в свободное время – пожалуйста, занимайся, чем хочешь.

– Сережа, гуманитарные науки – это вовсе неплохо, – протестует Вероника. – Например, тяга к изучению языков. Не сомневаюсь, что Димуля станет дипломатом, как и его дед – мой покойный отец…

Единственного наследника Сергея Афанасьевича Лазарева никогда не волновали те планы, которые строил на его счет отец.

«Мне не нужно дело отца. Мне нужно свое дело…» – уверенно заявлял мальчик, не собираясь симулировать интерес к семейному бизнесу. На его счастье, во всех затеях и прихотях его поддерживала мать, имевшая на людей гораздо больше влияния, нежели могло показаться на первый взгляд.

В 1985-м году, узнав о своей долгожданной беременности, Вероника Лазарева оставила сцену и успешную карьеру балерины. С тех пор она полностью посвятила себя любимому сыну. Ее супруг Сергей – владелец строительной компании, почти не бывал дома и принимал мало участия в воспитании ребенка, но Вероника, наотрез отказавшись от детских садов и посторонних женщин в доме (в виде нянек и гувернанток) стала для сына и няней, и учителем, и другом.

Вероника много читала Диме, много говорила с ним. Ей удалось с детства завоевать доверие своего прелестного ребенка. Он был единственным смыслом ее жизни, она постоянно обнимала его.

Стараниями матери Дима отлично развивался: свободно изъяснялся на трех языках, изучал уклады и обычаи других стран, с малых лет (под влиянием матери) мечтал о карьере в дипломатии. В конце концов, даже Сергей свыкся с мыслью, что сын пойдет по стопам своего деда.

Когда Дима стал подростком, они с матерью по-прежнему хорошо понимали друг друга, пока однажды Дима не рассказал матери о том, что влюбился в свою одноклассницу и целовался с ней. Вероника долго не могла разобраться в своих ощущениях по поводу услышанного. Она скорее бы умерла, чем признала, что ее чувства к девочке, укравшей первый поцелуй ее прекрасного сына, основаны на ревности. С тех пор Вероника демонстрировала еще больший энтузиазм по поводу профессиональных устремлений сына, лишь бы он не отвлекался от учебы, как можно дольше оставался холостяком и не связывал себя серьезными отношениями с женщинами. Если Вероника и видела кого-то в роли своей будущей невестки, так это дочь близких друзей семьи – Наташу Новикову. Отец Наташи был успешным дипломатом Российского посольства в Токио и мог посодействовать намеченной карьере Димы. Но, главное, Вероника не видела в Наташе прямой соперницы, так как чутко предвидела, что дружба, связывающая Диму и Наташу, так навсегда и останется дружбой; потому не находила ничего страшного в сближении детей, в их будущем союзе, не сомневаясь, что подобные отношения никогда не перерастут в сильное, полное страсти чувство – и Веронику это вполне устраивало. Она демонстрировала симпатию к Наташе лишь для того, чтобы обеспечить неизменное присутствие девушки в своем доме и незаметно навязывала сыну мнение относительно будущей женитьбы.

Как только Дима понял, что происходит, свет доверия, соединяющий его с матерью, мгновенно угас. Диме стало трудно делать вид, будто он не замечает, как мать контролирует каждое его движение. Он задыхался от избыточности материнской опеки и после окончания школы, выразил твердое намерение жить вне родительского дома.

В отличии от супруги, Сергей не нашел в желании сына ничего предосудительного, потому купил Диме квартиру в центре Москвы, а также посодействовал поступлению на факультет международных отношений.