Джокер в пустой колоде

– Да что вы! Во-первых, во-вторых, и, даже, в-третьих, Полежаев в вопросах морали и нравственности был намного выше Каретникова, так что предположить такое просто невозможно, – Городецкий, говоря это, все пожимал толстенькими плечами, чувствовалось, что этот вопрос его удивлял. – Уж скорее Каретников предложил бы что-то Полежаеву, а тот, если это выходило за рамки дозволенного этикой ученого, мог напрямую отказать.

– И Каретников мог обидеться?

– Да еще как! Так что, думаю, слукавил он перед вами.

– Хорошо. А что может включать в себя понятие дозволенности в физике? Должен сознаться, что это несколько далековато от моих познаний об этике.

– В этом вы не одиноки. Многие считают, что физика и математика – это наука цифр и формул. Разубеждать не стану. Но согласитесь, что вся наша жизнь состоит сплошь из законов этих наук, следовательно, они призваны работать на благо человека. И общие принципы профессиональной этики, которую мы призваны соблюдать, основываются на общечеловеческих нормах морали. Приведу вам грубый пример: ученый А предлагает ученому-физику Б помочь в создании аппарата для самогоноварения, что является творческой составляющей ученого-физика. Согласится Б – наступят некие последствия от совместных действий этих ученых, и окажут влияние на жизнь и судьбы людей. Вот вам и физический аспект вопроса этики. Чем не пример? – Городецкий внимательно смотрел на Дубовика, пытаясь понять, насколько доходчиво он объясняет. Майор, поняв его взгляд, в очередной раз чуть заметно улыбнулся, встал из-за стола, прошелся по кабинету, лихо развернулся, щелкнув каблуками до блеска натертых ботинок:

– Поверьте, мне абсолютно все ясно. Теперь нам есть о чем поговорить с Каретниковым.

Глава 17.

В то же время Калошин с Дорониным вслед за Хижиным шагали по асфальтированной дорожке по направлению второго корпуса психиатрической лечебницы. В походке впереди идущего доктора чувствовалось какое-то напряжение, как будто он готовился к прыжку в холодную воду. Калошин почти не сомневался в том, что им с лейтенантом предстоит узнать еще немало интересного.

На крыльце им встретилась худенькая пожилая санитарка, подметавшая ступеньки от опавших листьев растущих рядом кустов сирени. Увидев подошедших мужчин, она выпрямилась и доброжелательно поздоровалась с ними.

– Это наша всеми любимая Пескова Анна Григорьевна, – любезно представил ее оперативникам доктор, приобняв за остренькие плечи, прикрытые шерстяным жилетом ручной вязки. Женщина заметно смутилась и постаралась уйти, но Калошин, представившись, спросил ее, как давно она здесь работает и хорошо ли знала доктора Шаргина. Анна Григорьевна вопросительно посмотрела на Хижина, тот утвердительно кивнул, приглашая всех присесть на скамью у дверей:

– Вы можете рассказать все, что знаете.

Оказалось, что лет десять назад она работала медсестрой в этом корпусе. Тогда заведующим здесь был уже ныне покойный доктор Шнайдер (фамилию этого неизвестного оперативникам человека женщина произнесла с каким-то благоговением), но после его смерти она заболела, и ей пришлось оставить свою любимую работу, но из клиники она не ушла, оставшись тут на должности простой санитарки. Шаргин был, по ее мнению, весьма профессиональным врачом-психиатром, но, к сожалению, о личных качествах доктора она ничего особенного сказать не может – был он предельно вежлив, но всегда очень сосредоточен. На обслуживающий персонал без особой надобности внимания не обращал, а по работе они сталкивались не часто – он лишь иногда просил ее о небольших услугах.

– Скажите, Анна Григорьевна, кроме пациентов доктора Шаргина, в последний год встречались ли вам здесь незнакомые люди? В том числе, врачи? – осторожно задал вопрос Калошин.

Женщина как-то странно посмотрела на него, потом перевела взгляд на доктора.

– Анна Григорьевна, я ведь вам сказал, что вы можете говорить абсолютно все, – с какой-то нервозностью в голосе сказал Хижин. Она, зябко поежившись, запахнула жилет, обхватив себя худенькими руками. Немного помолчала и произнесла:

– Появлялся здесь очень странный человек. Он приезжал всегда вечером, когда было темно, и всегда в пальто с поднятым воротником и в низко опущенной на глаза шляпе, а когда уезжал, мне неизвестно.

– В чем же заключалась странность? – удивленно спросил Калошин.

– Раза два я видела, как они вместе с доктором выходили из кабинета и шли в палаты, какие – не скажу, не знаю. Но этот человек всегда был в халате, в медицинской маске, очках и шапочке, так что лица его не было видно совсем, тогда как другие консультирующие специалисты ни от кого не прятались и бывали здесь всегда днем.

– Это оч-чень интересно, верно, товарищ майор? – возбужденно сказал Доронин, Калошин же добавил:

– Так ведь, наверняка, и другие могли это видеть. – Обратился к Хижину: – Кто еще работал непосредственно с Шаргиным? – Доктор, похоже, отвечать в присутствии санитарки не хотел, и, находясь в некотором замешательстве, предложил:

– Может быть, мы уже пройдем в помещение, если у товарищей оперативников нет больше вопросов к Анне Григорьевне? – при этих словах он опять заметно покраснел – это выдавало его волнение.

– Согласен, пойдемте. – Калошин поднялся. – А вас, – обратился к женщине, – если будет необходимо, вызовем еще раз. – Та согласно кивнула и, спустившись по ступенькам, ушла.

В довольно просторном светлом кабинете, расположенном недалеко от входа, сидел молодой человек в белом халате, Хижин представил его, как приемника Шаргина, заступившего на должность не так давно. Знаком с погибшим тот не был, а из объяснений доктора, последовавших уже после того, как молодой человек оставил их одних в кабинете для приватной беседы, они узнали, что назначен тот был исключительно по чьей-то протекции, хотя обладал неплохими знаниями в области психиатрии. Калошин решил, что нервозность Хижина объяснялась именно тем обстоятельством, что место Шаргина изначально предназначалось для него, и теперь он чувствовал неловкость, являясь подчиненным столь молодого заведующего. Наверное, это было несправедливо, но вопросы карьеры здешних докторов его занимали сейчас меньше всего. Но при последующей беседе Калошин узнал истинную причину волнения Хижина.

Так же, как и в своем кабинете, тот принялся нервно расхаживать:

– Извините меня, но я не мог там ответить на ваш вопрос. Дело в том, что с Шаргиным работала старшая медсестра Кривец Любовь Архиповна, прекрасный специалист, знаток своего дела. До войны она училась в медицинском институте на врача, но время было такое, что внесло свои коррективы, и она осталась с незаконченным высшим образованием, что не мешало ей быть профессионалом в самом широком смысле этого слова. Но… – Хижин повернулся к оперативникам и, разведя руки в стороны, как-то жалобно, понизив голос почти до шепота, сказал: – Она пропала! – это заявление в очередной раз повергло в шок Калошина с Дорониным. Они некоторое время сидели молча, ошарашено поглядывая друг на друга.

– Борис Иванович! Товарищ Хижин! – почти простонал Калошин. – Каких скелетов в шкафу вы еще скрываете? Что вы нам еще приподнесете? очему вы не сказали об этом сразу? Вы что, скрываете этот факт? Почему такая секретность? Давайте выкладывайте все до мелочей! – Калошин со злостью стукнул тяжелым кулаком по столу.

Хижин совершенно сник, стал даже ниже ростом, и, потоптавшись у окна, опасливо выглянув за дверь, наконец, сел и стал рассказывать:

– Это случилось через несколько дней после гибели Шаргина. Она просто ушла с работы, домой не вернулась, и больше мы ее не видели. Муж сначала хотел написать заявление о ее исчезновении, но потом вдруг пришло письмо от нее самой, в котором она признавалась в любви к другому мужчине и сообщала, что уехала с ним навсегда. Это было полным бредом, поверьте мне. Я очень хорошо знал эту женщину, они с мужем воспитывали дочь, и просто так оставить семью она ни за что не смогла бы, если даже допустить адюльтер. Это очень честная женщина – она бы просто призналась в этом мужу открыто. Но я даю голову на отсечение – ни о какой любви речь не шла. Она боготворила своего супруга, обожала дочь и очень ценила и любила работу. Есть еще две причины, по которым я отказываюсь верить в ее предательство. Первая – я читал это письмо. – Доктор устало замолчал, но Калошин не терпел подобных пауз – с нажимом произнес:

– И?..

– Его писал либо другой человек, либо она, но под действием каких-то препаратов. Я по роду своей деятельности могу сказать это точно, тем более, что знаю и стиль ее письма и почерк.

– Что же муж?

– Представьте, он удивил меня – поверил этому письму! Я же был о нем гораздо лучшего мнения, хотя, как правило, женщинам с волевым характером всегда попадаются слабые мужчины.

– Ну, если он не оправдал себя в ваших глазах, так, может быть, в ее поступке как раз есть логика? И такое поведение вполне закономерно? – предположил Калошин.

– Я, наверное, засомневался бы, но есть еще одна причина, о которой я не сказал: из сейфа доктора пропали те самые истории болезни, которые он пытался скрыть. То, о чем вам рассказывала санитарка, правда. Я тоже однажды совершенно случайно видел этого человека. И, в отличие от Анны Григорьевны, я знаю, в палаты каких пациентов он заходил.

Калошин направил указательный палец на доктора:

– Туров и Чижов!

– Да, вы совершенно правы. Поэтому после всего случившегося с Шаргиным и Кривец, я сам пошел в милицию, но там даже разбираться не стали: письмо существует, муж заявление не писал, истории болезни обоих пациентов на месте, тем более, что я не мог бы доказать, что они поддельные, гибель Шаргина однозначно признана несчастным случаем. Так и была поставлена точка в этом деле. Поэтому для всех наших сотрудников Любовь Архиповна оказалась просто недостойной женщиной. Повздыхали, посудачили и успокоились.

– Да-а, дела у вас тут творятся, уважаемый Борис Иванович! – Калошин покачал сокрушенно головой. В этот момент на столе заведующего зазвонил телефон, Хижин автоматически ответил и с удивлением передал трубку Калошину:

– Это вас…

Звонил начальник местного отделения милиции, он передал поручение Дубовика. Поговорив с Муравейчиком всего минуту, майор сразу же задал вопрос Хижину:

– Вам известна фамилия Берсенев?

Тот, немного подумав, ответил:

– Это фамилия хирурга, который, судя по записям в истории болезни, оперировал тех двоих. Но я его никогда не видел.

– Если вы считаете, что операция была проведена в вашей больнице, то, надо полагать, Берсенев здесь бывал? Так?

– Да, конечно.

– Тогда логично предположить, что мужчиной с закрытым лицом мог быть именно он? – Калошин не столько задавал вопрос доктору, сколько пытался ответить на него сам, так как понимал, что Хижин, не будучи лично знаком с Берсеневым, на этот вопрос ответить бы не смог. – Вы могли бы узнать того человека по росту, комплекции, если бы увидели его? Каким он вам показался?

– Я видел его не так близко, но так как он шел рядом с высоким Шаргиным, могу сказать, что роста он невысокого, но шагал по-хозяйски, крупным уверенным шагом. Вообще, все в его фигуре мне что-то напоминало, но, сколько я не пытался понять, что именно это было, так и не смог. Но если бы увидел его – узнал.

– Ну, что ж, одно это уже неплохо. – Калошин встал, прошелся по кабинету, оглядел корешки стоящих в шкафу книг, прошелся по ним пальцем, как бы прочитывая, обернулся к Хижину:

– Эти книги принадлежали Шаргину? Или?.. – он показал рукой на дверь.

– Я всей литературы доктора, к сожалению, не знаю. Но здесь большая часть тех, что я видел раньше. – Он подошел к книжному шкафу и стал перебирать книги и журналы: