Джокер в пустой колоде

– Этот человек мне жизнь подарил. – Она скромно улыбнулась. – Когда я заболела, он сам меня прооперировал. Конечно, здоровье полностью ко мне не вернулось, но я могу работать.

– Как долго Шнайдер работал с Берсеневым?

– Берсенев впервые приехал сюда, когда уже немцы оставили наш город. Они сразу же стали вместе оперировать.

– С Шаргиным Берсенев тоже работал?

– Да, но не так часто. Пару раз я видела его – это было незадолго до гибели Шаргина.

– Как вы думаете, был ли Берсенев знаком с неизвестным в маске? – в очередной раз Калошин решил проверить слова Хижина и уточнить, не мог ли сам Берсенев скрывать свое лицо.

– Наверное, он ведь приезжал в то же время, что и неизвестный. По крайней мере, я видела это однажды. – Майор удовлетворенно кивнул – волнующий его вопрос отпал.

– Вы знаете о том, что он погиб? – Калошин постарался сказать это как можно мягче, тем не менее, реакция женщины его поразила – она буквально побелела, схватилась за сердце и, тяжело дыша, откинулась на спинку скамьи. Едва прошептала:

– Не может быть!..

Доронин вынул платок и кинулся обмахивать лицо женщины, не зная, что делать дальше. Калошин тоже растерялся, но быстро взял себя в руки:

– Анна Григорьевна, вам нужна помощь? Кого-нибудь позвать? – заглядывая в посеревшее лицо, спросил он, но она отрицательно замахала рукой:

– Нет-нет! Я сейчас… сейчас… – достала из кармана халата пузырек с таблетками, кинула одну в рот и, виновато взглянув на мужчин, сказала:

– Простите меня, это так неожиданно… – Потом глубоко вдохнув и задержав дыхание, как перед прыжком в воду, выпалила: – Нет, я говорю неправду – это было ожидаемо. Я подозревала, что подобное может случиться с ними со всеми. Да, я боготворила Шнайдера – он творил чудеса с памятью солдат, Берсенев, безусловно, помогал ему в этом – он оперировал этих раненых. Они проводили операции на мозге, я это точно знаю. Как медик, я понимала, что эти операции были скорее экспериментальными работами этих докторов – я слышала их разговоры – они говорили в основном на латыни, но я вполне разбиралась во многих определениях. Да и прооперированные ими больные возвращались в строй. Умер только один, первый. Но ведь была война, и я понимала, как и все другие, что главное – время. Спешить приходилось везде и во всем. – Она тяжело сглотнула, дотронувшись до груди. На вопросительный взгляд Калошина в очередной раз отрицательно помахала рукой:

– Не волнуйтесь, все нормально.

Тогда Калошин попытался задать ей очередной вопрос:

– Анна Григорьевна, но, согласитесь, что ваша реакция на мои слова, как бы это сказать помягче, была слишком… – он никак не мог подобрать правильного слова, но женщина его выручила:

– Не утруждайте себя, я бы на вашем месте тоже удивилась, ведь Берсенев, если разобраться, не был мне близким человеком. А моя реакция на ваши слова – это, скорее, страх.

– Вот как? Перед чем? Кем? – спросил Калошин, Доронин, вторя ему, добавил:

– Вы что-то еще узнали о них?

Женщина задумалась. Василий, проявив нетерпение, хотел было что-то сказать, но майор жестом остановил его. Он понимал её состояние – сегодня она, наверное, впервые после всех прошедших нелёгких лет признавалась в неких преступных деяниях, невольным свидетелем которых была и даже в чем-то ощущала свою вину. И, как будто услыхав мысли Калошина, произнесла тихо, но с каким-то надрывом:

– Я не боюсь признаться в том, что знала и молчала. Причину этого я вам уже вполне объяснила. Если сочтете нужным меня наказать, я приму это как должное. В конце концов, за все на этом свете надо платить. Вот и они заплатили сполна. Я не спрашиваю вас, как погиб Берсенев – поверьте, для меня это непринципиально. А тот человек, что скрывал свое лицо, нес какую-то угрозу для всех, кто был рядом с ним. Я это сразу почувствовала. Думаю, что смерть Шаргина на его совести. Скажу больше: я слышала, как этот человек говорил с ним – очень грубо. Вначале я не разобрала его слов, но когда доктор спросил его: «А вы не боитесь?», он ответил так: «Страх – удел тех, кто ползает по земле, не пытаясь взлететь. А у меня за плечами крылья!» – это было сказано так, что могло бы вызвать даже улыбку. Но, когда я услыхала эти слова, меня буквально парализовало – я уже слышала их однажды – так сказал доктор Шнайдер, когда мы с ним как-то говорили о смерти, и я спросила, не боится ли он умереть. Тогда его слова меня так поразили, что я даже не успела обидеться. В тот момент мне показалось, что это был кто-то другой – он как будто надел чужую маску, но это быстро прошло и все забылось, тем более что он сумел как-то оправдаться передо мной. Но когда я второй раз стала невольным слушателем одного и того же монолога с разницей в десять лет, я поняла, что все это непросто. Да, тогда доктор Шнайдер сказал еще кое-что, может быть, это как-то поможет вам в расследовании: «Даже если я умру – я вернусь». И вот именно это я вспомнила, услыхав слова незнакомого человека. У меня мороз прошел по коже – я будто наяву увидела выходца с того света. Это, поверьте мне, очень страшно. – Она вдруг резко повернулась всем телом к Калошину: – Наконец-то я поняла, что меня так мучило – голос немца, что стоял тогда с доктором Шнайдером – это голос незнакомца в маске. Да, теперь я в этом уверена. Вы спросите, смогу ли я узнать его по голосу? Смогу. Я обязательно помогу вам. Может быть, хоть как-то искуплю свою вину перед погибшими. – Её вдруг стало заметно трясти от возбуждения. – Как же я раньше не вспомнила это? Чувствовала ведь, что этого незнакомца видела где-то раньше, но никак не связала с тем человеком. – Она провела ладонями по лицу, как бы снимая пелену со своих глаз. Покачала осуждающе головой и надолго замолчала.

Доронин, наклонившись к Калошину, тихо сказал:

– По-моему, она совершенно измучилась этими воспоминаниями.

Но майор снова обратился к Анне Григорьевне, выводя ее из задумчивости:

– Ещё пара вопросов, и мы оставим вас в покое.

Она согласно кивнула, хотя было заметно, что весь разговор действительно чрезвычайно утомил ее, выбив совершенно из колеи привычного уже давно существования. Будто призраки прошлого потревожили ее душу.

– Анна Григорьевна, я не медик, но понимаю, что такие сложные операции, какие делали ваши коллеги, два человека провести не могут. Значит, были и другие участники этих экспериментов? Кто они, вы знаете? Почему не приглашали вас?

– Вы правы, другие были всегда. Из здешнего персонала не участвовал в этом никто. Берсенев всегда привозил их с собой – двоих, но разных. Я не видела одних и тех же никогда. Почему они так делали, не знаю.

– Что вы скажете про медсестру Кривец?

Женщина посмотрела Калошину прямо в глаза:

– Вы ведь не верите в то, что сказал вам Хижин? Он заблуждается в том, будто все думают, что она сбежала с любовником. Но, наверное, это и к лучшему. Ему так спокойнее. А она слишком много знала. Но умела, что называется «делать хорошую мину при плохой игре». Я думаю, что ее нет в живых. – Она сокрушенно покачала головой. – И еще: при всех своих замечательных талантах, Шнайдер меньше всего был психиатром. Но он умело это скрывал, как и всё остальное. Была в нем какая-то способность убеждать в том, что было выгодно ему. Он будто гипнотизировал своими словами. А лечением занимался Шаргин. Ну вот, выводы делайте сами.

Мужчины встали, учтиво попрощались и направились к главному корпусу. По дороге Калошин сказал Доронину, что немедленно отправляется в Энск, а ему поручает поговорить с мужем Кривец и ещё некоторыми ее сослуживцами. Сам же должен срочно доложить все Дубовику. Слишком серьезные сведения они получили сегодня в этой клинике.

– Похоже, Василий, это дело выходит за рамки нашей компетенции. Но здесь необходимо довести все до конца. Тебе доверяю собрать всю возможную информацию, какую удастся еще добыть. Кто сюда приедет – не знаю, но необходимо провести здесь опознания по фотографиям. Пусть Дубовик с прокурором решают.

Уже у крыльца они спешно попрощались с Хижиным и, сев в машину, уехали.

Глава 20.

Был уже поздний вечер, когда машина Калошина пересекла городскую черту. Но он не удивился, застав Дубовика в своем кабинете. Тот печатал что-то на стареньком «Ремингтоне», причем делал это дольно проворно. Увидев Калошина, даже не удивился, лишь, хитро улыбнувшись, спросил:

– Накопал-таки?

– Ты, Андрей Ефимович, носом чувствуешь?

– И им тоже. – Он прокрутил с треском валик машинки и вынул отпечатанный лист из каретки. Потянулся, зевнул и, вытянув из портсигара папиросу, повернулся всем телом к Калошину:

– Со мной здесь, Геннадий Евсеевич, провели интереснейший экскурс в науку. Наш эксперт из ученых мужей оказался весьма словоохотливым, да еще при этом и психологом. Многое он мне поведал о наших фигурантах. Каретников для нас пока закрытая, но любопытная личность. У меня к нему теперь масса вопросов. Сам я его еще не видел, но что-то мне в нем уже не нравится. Надо бы нам побыстрее определяться с подозреваемыми. Четыре дня толчем воду в ступе. Гулько ничего не нашел интересного на пресс-папье. Там только отдельные слова, похожие на конечную часть письма. На чемоданчике Чижова с инструментами полно отпечатков, но все принадлежат хозяину. Тот, кто брал его, тщательно протер всю поверхность. Эксперт обнаружил следы спирта. Отпечаток голой ступни довольно размытый. Но когда появятся подозреваемые, попробуем его идентифицировать. Прокурор рвет и мечет. Даже Мелюков побывал здесь, этакий огнедышащий дракон – заволновалась партийная верхушка. Мешаться теперь будут. Но одна польза от них все же есть – держат журналистов на расстоянии от нас, хотя бы ради себя. Ну, теперь давай выкладывай, что там у тебя? Глаза горят, руки ходуном ходят. Волнуешься? – Он протянул Калошину папиросу, прикурив ее от своей, добавил: – Для успокоения.

Выслушав подробный доклад майора, Дубовик буквально преобразился. Он возбужденно потер руки, прихлопнул:

– Слушай, друг Калошин, что у нас с тобой получается! – Взяв чистый лист бумаги, он жестом подозвал поближе майора и стал размашисто писать фамилии, соединяя их стрелками:

– Шнайдер, Берсенев, Шаргин делают операции во время войны. Шнайдер умирает, но есть некто, кто приезжал к нему в то же время, но участия в экспериментах, в то время, похоже, не принимал. Потом этот некто через десять лет появляется, и Шаргин с Берсеневым снова оперируют, надо полагать, что теперь уже под его руководством. Как там Шнайдер сказал: «Я умру, но я вернусь», по всей вероятности, имея в виду своего приемника. Найти этого человека наша первоочередная задача. Дальше. Полежаев получает от Каретникова некое предложение, на которое отвечает отказом. Но перед этим он встречается с Шаргиным и узнает от него нечто, что его настораживает. Через некоторое время погибает Шаргин, и Полежаев, безусловно, связывает эту смерть с тем, что передал ему Шаргин. При чем здесь Каретников? – Дубовик вопросительно посмотрел на Калошина, тот решил высказать свое предположение:

– А может быть, Каретников – это отдельная история? И ничего общего со смертью Полежаева не имеет?

– И такое возможно. Но Чижов… Этот-то напрямую связан с Шаргиным. И если допустить, что Шаргин сообщил Полежаеву некие сведения об этом «фрукте», то Чижова уже можно привязать к этим событиям. Будем делать у него обыск. Орудие преступления принадлежит ему, и вся история с кражей инструментов может быть изощренной выдумкой. Незнакомца из клиники он тоже видел, когда тот заходил к нему в палату. Согласен?

– Но у нас есть ещё одно лицо, которое необходимо найти – некто Туров, второй оперируемый, – добавил Калошин. – Необходимо составить его фоторобот, ведь в клинике его видели многие. Этим займется Доронин.

– Так-так-так! Верно! Ты сказал – тебе и карты в руки. Фотографии Полежаева и Каретникова у нас уже есть. Дождемся Моршанского, он должен привезти все материалы из архива, тогда и проведем опознание. Сейчас, думаю, пора отдыхать.

Калошин полистал записную книжку, в которую заносил все необходимые сведения и, жирно подчеркнув какую-то запись, обратился к собеседнику:

– Андрей Ефимович, попроси своих ребят разыскать один любопытный журнал. Возможно, что его удалили из подшивки намеренно. – Он показал название и номер исчезнувшего журнала.

Дубовик одобрительно посмотрел на майора: