Джокер в пустой колоде

– Возьмем это за основу. Где этот черт, Моршанский? – майор опять дошагал до двери, выглянул, но увидел только скучающего Каретникова. Тот повернул голову и резко спросил Дубовика, долго ли ему ещё прикажут здесь сидеть. На что получил довольно вежливый ответ с извинениями.

– Слушай, Андрей Ефимович, получается, что Берсенев был изначально задействован в их игре? Или случайно попал в эту мясорубку? – задумчиво произнес Калошин.

– Думаю, что таинственный незнакомец эту тайну нам все-таки откроет, если, конечно, попадет в наши сети, – добавил скептически Дубовик.

– Попаде-ет, не таких ловили. Это дело нашей чести.

В этот момент в кабинет ввалился красный, как рак, Моршанский. Грубо матерясь, налил воды, хлебнул и тут же выплюнул:

– Вы ее что, из болота набрали? Тёплая и тухлая! – добавив несколько крепких слов, упал на стул, который отозвался противным скрипом. – Электричка опоздала, застряла в пути, что-то там на путях случилось. Духота невероятная в вагоне, толчея. Хорошо, что хоть машину послали вовремя. Ну пить-то дайте! – взмолился следователь.

– У меня коньяк, – произнес свое заветное Дубовик.

– Давай! Черти! – выпил залпом и запил водой.

Дубовик посмотрел на него с напускным огорчением:

– Кошмар, какой извращенец! Калошин, ты видел это? – и первым, не выдержав, громко расхохотался, сняв тем самым напряжение уже не одного дня. Моршанский и Калошин тоже не сдержались. Передохнув немного, стали обсуждать необходимость проведения обыска у Каретникова. Моршанский объяснил, что его алиби подтвердила только жена, падчерица же справляла свой день рождения на даче у подруги. Там же был и пасынок. Таким образом, подозрение оставалось, если ещё учесть, что машина у Каретникова все-таки была, хотя он ею не пользовался, и это было также странно.

Но обыск не дал ничего. Дом Каретникова был стерильно чист. Даже на рабочем столе в углу комнаты каждая бумажка занимала строго свое место. Стояли небольшие приборы, назначение которых Каретников, ехидно улыбаясь, пытался объяснить молодому милиционеру, перебирающему бумаги на столе. Парнишка был шутником, не растерялся и стал задавать вопросы по физике, которые запомнил из экзаменационных билетов за десятый класс. Дубовик, улыбаясь про себя, слушал этот диалог, просматривая стоящие на полке журналы. Каретников, наконец, понял, что над ним подшучивают, и обиженно замолчал. Потом начал бурчать, что ему придется писать жалобу прокурору на действия оперативников, если над ним продолжат издеваться. Дубовик успокаивающим жестом остановил его ворчание, извинился за нетактичное поведение подчиненного, парнишке незаметно показал кулак, и даже похвалил хозяина, признав, что в таком доме делать обыск одно удовольствие. «Ordnung ist ordnung» как бы, между прочим, произнес он по-немецки, и, незаметно бросив взгляд на Каретникова, увидел, как тот внезапно напрягся. Но майор быстро перевел разговор на другую тему. На веранде он обратил внимание на вазу с картинами из жизни бюргеров. Была она необыкновенно изящна, не смотря на большое количество картинок. Не сдержавшись, Дубовик протянул к ней руку, но тут же перед ним возник Каретников и довольно твердо попросил не трогать хотя бы фарфор. Объяснил, что ваза старинная, и подарена его отцом умершей матери. Та дорожила подарком, и просила его сохранить. Дубовик смиренно отступил, хотя почувствовал, как что-то царапнуло в мозгу, но сразу отпустило. Когда все направились на выход, майор в очередной раз заметил в глазах хозяина скрытый блеск – это было явное облегчение. Как ни странно, подобное испытал он сам. Но на прощание все-таки подкинул шпильку, спросив внезапно:

– А почему вы не ездите на своей машине?

Тот смутился от того, что его поймали на лжи, но тут же нашелся:

– Машина принадлежит жене, она ею пользуется, она же её и водит, – и вызывающе посмотрел на Дубовика.

На улице майор подошел к молодому милиционеру, который покаянно стоял в стороне, ожидая разноса от начальства.

– Что, ждешь наказания, шутник? – Дубовик дружелюбно похлопал его по плечу. Тот вытянулся в струнку, взяв под козырек.

– Виноват, товарищ… – начал было парнишка, но майор остановил его жестом и сказал:

– Наказание тебе будет такое, – не поворачивая головы, незаметно для других кивнул в сторону усадьбы Полежаева, – пройдешь огородами, перелезешь через забор, пройдешь к дому. Заходи – не бойся, тебя там ждет домработница профессора. Будешь следить за Каретниковым, не спуская глаз. К ночи пришлю еще кого-нибудь. Спать только по очереди. Любое передвижение здесь докладывать по телефону. Никто не должен знать о твоем присутствии в доме профессора. Пока покрутись на улице. Уедем – пойдешь туда. – Снова похлопав парня по плечу, запрыгнул в ожидавшую его машину

Глава 23.

У крыльца их встретила секретарь Сухарева Машенька. Она энергично помахала рукой Дубовику:

– Товарищ майор, вам звонят! Из Москвы! – она скрылась в дверях. Дубовик быстрым шагом прошел в кабинет Сухарева. Тот стоял у своего стола, держа в руке трубку:

– Да, да, товарищ генерал! Он уже здесь! Да, передаю, – протянул ее майору и тут же вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

После разговора с генералом Дубовик сообщил, что на расследуемое ими дело налагается гриф секретности, и количество исполнителей должно быть ограничено. Истинные причины преступления могут быть известны только работающей группе. Для всех остальных, в том числе и для Мелюкова, – убийство профессора, как и молодых людей, совершено неизвестным, страдающим психическим заболеванием. Тем самым, якобы, и объясняются частые поездки оперативников в клинику в К***.

– Если нам удастся доказать причастность Чижова к преступлению, это объяснение будет выглядеть совершенно логично – Чижов проходил там курс лечения, – согласился Калошин.

Дубовик подробно изложил Сухареву и Моршанскому все добытые за эти дни сведения. Моршанский в свою очередь познакомил всех с привезенными документами. О Полежаеве ничего нового он не узнал – все были единодушны в характеристиках о нем. Этот человек заслуживал похвал, и его сослуживцы очень сожалели о случившемся. В то, что он мог иметь отношение к каким-то сомнительным экспериментам, не верил никто. Каретников же вызывал самые противоречивые чувства у всех, кого о нем спрашивали. Одни пожимали плечами, говоря, что мало его знали, другие, не желая лицемерить, старались уйти быстрее от разговора. Были ещё и третьи. Они открыто не любили его. Но всех объединяло только одно – настораживала двойственность его натуры – то это был энергичный, приветливый человек, буквально фонтанировавший идеями, предлагая воспользоваться ими бескорыстно, то вдруг менял маску, закрывался и уходил в себя, проводил какие-то эксперименты, прячась надолго в лаборатории. Для семьи он был источником приличных средств существования, хотя, надо отдать должное этому семейству – они по-своему его любили. Но ни жена, ни дети никогда не интересовались его внутренним миром. То, что он много времени проводил на даче, вполне устраивало всех. Здесь было его личное пространство, в которое он не впускал никого. Даже порядок наводил сам. Каким был на самом деле этот человек, сказать не мог никто. Дубовику это было вполне понятно, он только кивал головой, слушая Моршанского.

– С гибелью Берсенева, оказывается, все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Он вышел из квартиры рано утром. В этот час даже консьержка спала. Жена доктора сказала, что часов в пять утра ему позвонили. Но в этом-то, как раз, не было ничего необычного – подобные звонки норма для каждого практикующего врача. Во всяком случае, женщина ничего не спросила у мужа, он просто собрался и ушел. Она тут же уснула дальше. Утром ее разбудили крики консьержки. Муж лежал внизу в подъезде с переломанной шеей. Следствие пока не пришло ни к какому выводу. Следов на лестнице предостаточно, но это многоквартирный дом, и странно, если бы их там не было. Правда, одна старушка из дома напротив в этот час не спала по причине старческой бессонницы, глядела в окно и несмотря на то, что ещё не рассвело, она видела, как из телефонной будки напротив вышел мужчина и быстро прошел в соседний подъезд.

– Она как-то его описала? – поинтересовался Дубовик.

– Ничего особенного, обычный среднестатистический мужик – пиджак, кепка, низко надвинутая на глаза, широкие брюки. Единственное, что ее удивило, это то, что в доме том живут врачи, актеры, музыканты. А этот человек никак не подходил под их уровень – он был несколько простоват.

– Но ведь кто-то мог прийти именно к врачу за помощью, – вставил Сухарев.

– Достаточно, по-моему, было просто позвонить и ждать у подъезда, – возразил Дубовик. Сухарев тут же согласился.

– Надеюсь, что эта старушенция останется жива, когда нам будет кого предъявить ей для опознания, – в несколько шутливом тоне произнес Моршанский, – у нас постепенно исчезают все фигуранты.

– Типун тебе на язык, Герман Борисович, – махнул в его сторону рукой Сухарев. – Я с этим делом совсем забросил остальные дела. Прокурор дергает, мое начальство шею мылит. Я каждый день отчитываюсь, но пока никаких видимых сдвигов. И лишних людей привлечь нельзя, – сокрушенно вздохнул он.

В этот момент зазвонил телефон внутренней связи. Сухарев едва поднял трубку и, тут же бросив ее, ринулся на выход, крикнув:

– Быстрее!

В камере на жесткой тюремной кровати умер сантехник Чижов…

Прибывший вскоре судебный медик Карнаухов констатировал смерть от инсульта.

– Кто здесь был в последние полчаса? – кричал Сухарев, тряся дежурного за грудки.

Тот, заикаясь, пытался что-то сказать, но у него получалось нечто нечленораздельное. Дубовик твердой рукой отодвинул взбешенного подполковника от испуганного милиционера, взял его за локоть и решительно увел в кабинет, закрыв за собой двери. Моршанский отирал потное лицо и тоже не мог произнести ни звука. Калошин тихо разговаривал с Карнауховым:

– Что скажешь, Иван Леонидович?

Тот пожал плечами, отходя от умершего Чижова, прикрыв его простыней:

– А что тут можно сказать? – Он повернул голову в сторону кровати: – Пил много, может быть, разволновался чрезмерно. Знаешь, Геннадий Евсеевич, сделаю вскрытие – скажу точнее.

– Ему, кстати, делали операцию на мозге. Это могло повлиять?

Карнаухов ошарашено посмотрел на Калошина:

– Да ну?! Так-так-так! – и, как ищейка, взявшая след, бросился к покойному, сдернул простыню и, схватив его голову одной рукой, стал вертеть ее, как мяч, перебирая пальцами другой руки, взбитые в сальные клочки, волосы. Потом повернулся к Калошину: – А ведь точно, есть! – разогнувшись, потер руки: – Надо скорее отправить его ко мне. Распорядись, Геннадий Евсеевич! Чем раньше, тем лучше, – и пошел, бормоча про себя: – Ну-с, голубчик, посмотрим, что там в твоих мозгах, оч-чень интересно!

Некоторое время спустя все снова собрались в кабинете Сухарева.

Моршанский, отдуваясь, пил крупными глотками минеральную воду, которую перед ним поставил хозяин кабинета. Дубовик насмешливо, через прищуренные ресницы, посматривал на потеющего толстяка. Калошин про себя отметил, что немного завидует майору, который умеет в любой ситуации быстро взять себя в руки и разрядить любую обстановку. Впрочем, и сам мог похвастать своей выдержкой, но иногда все же сдерживался с трудом, хотя явно не показывал этого перед подчиненными, чем и снискал у них уважение к себе. «У него школа другая, более высокий уровень подготовки» – тут же мысленно успокоил себя майор и подключился к разговору.

– Что бы мы сейчас не говорили, пока не узнаем результатов вскрытия, все может быть пальцем в небо. – Дубовик пристукнул обеими ладонями по столу. – Так! Предлагаю не распаляться, а взять тайм-аут на это время. Передохнем?

Моршанский хотел было возразить, но только вяло махнул рукой:

– Валяйте! Делайте, что хотите! – и прилег на кожаный диван, положив толстую голову на жесткий валик.

Через некоторое время позвонил Карнаухов и, прервав их кратковременный отдых, предложил приехать в морг.