Смерть под вуалью

Вышедшая из комнаты женщина оказалась такой же полной и румяной, как дочь, только коса её была обернута вокруг головы на малоросский лад, что оказалось не простым подражанием украинкам – жена Черных была родом из Житомира, что подтверждал и её специфический говор. Начав, было, разговор на своем языке, она, перехватив укоризненный взгляд дочери, спохватилась, и в дальнейшем старалась говорить только по-русски. Представилась просто: «Ганна».

В комнате было тепло и чисто, но явно чувствовался запах валерьянки. Калошин внутренне содрогнулся, подумав о том, что никогда не сможет смириться с подобным. Присев к круглому столу, застеленному вязаной скатертью, он, дождавшись, когда хозяйка устроится напротив, спросил:

– Как самочувствие вашего мужа?

– Сказали, что пока без изменений. Но не пускают к нему. Может быть, вы посодействуете? – она просительно заглянула в лицо Калошина.

– Увы! Мои полномочия на больницу не распространяются, да и меня самого, честно сказать, погнали оттуда, – майор развел руками.

– А что он сделал? Почему вы интересуетесь им? – в голосе женщины уже ощущалась тревога.

– Он оказался очень ценным свидетелем. Понимаете, когда он ехал в субботу на автобусе на работу, – он ведь в «Красной Заре» служит бухгалтером? – женщина кивнула, – с ним в автобусе, возможно, ехал преступник. Он мог бы нам описать его. Это очень важно. – Успокоив немного её таким образом, Калошин продолжил: – Ваш муж каждый день ездил на работу и возвращался? Или оставался там ночевать?

– По-всякому было. Вот и в субботу он не вернулся, у его друга агронома Суслопарова был день рождения, так он сразу предупредил, что вернется только в воскресенье. Приехал пьяненький, в кармане – чекушка. Он её и допил дома. Сразу лег спать. Потом, ближе к ночи стал кашлять. Поднялась температура. Я ему горчичники делала, спиртом растирала. Хотела «скорую» вызвать, да он не разрешил, а к утру вроде полегчало, но кашель не прекращался. На работу, правда, не поехал. А вечером вдруг совсем стал падать, глаза закатывать… – женщина громко всхлипнула, но сумела взять себя в руки.

– Ганна, пусть мои вопросы не покажутся вам странными, просто поверьте, что мне надо это знать. Хорошо?

Она, опять внимательно посмотрела в глаза Калошину, и тихо произнесла:

– Да-а, видать не простой он свидетель. И вопросы ваши непростые, и слушаете слишком внимательно. Но скажу, что надо. Спрашивайте.

Калошин от её слов почувствовал некоторую неловкость и мысленно похвалил себя за то, что пошел сам, а не перепоручил это дело молодому Воронцову.

– Ваш муж воевал?

– Да нет, у него с детства близорукость – с дерева упал, головой ударился, зрение и повредилось.

– А где он был во время оккупации?

– Он вместе с колхозными пастухами скот угонял на восток. Почти все стадо сохранили, а когда немцы ушли, так же и вернулись, своим ходом. Его за это даже наградили именными часами.

– Что ж, это очень похвально. – Немного помолчав, продолжил: – Скажите, а сам он ничего вам не рассказывал, с кем ехал, о чем говорил? Мало ли…

– Он говорил только о колхозных делах. – Она сидела, опустив голову, и трепала пальцами носовой платок – чувствовались её переживания. – Знаете, он ведь много не пил, только вот так, если праздник или день рождения. Да и то, в основном вино. У меня свое, ягодное. Вас угостить? – Калошин отрицательно покачал головой. – Когда он приехал, я забрала у него плащ, чтобы просушить. Дождь хоть и закончился, но все было сырое. И увидела в кармане чекушку водки. Я удивилась. Он никогда так не носил бутылки. Спросила его, зачем купил, он удивился, сказал, что ничего не покупал, а это, видимо, Суслопаров положил. Но это для мужа было как-то не… – она запнулась, подбирая слово.

– …характерно? – помог ей Калошин.

– Да-да, так. Я хотела её убрать, но он настоял, сказал: «Раз друг угостил, надо выпить».

– А бутылка сохранилась? – с надеждой спросил майор.

– Да, конечно, – женщина пошла на кухню, говоря: – я её помыла, пригодится в хозяйстве. Но если она вам нужна…

– Можете не нести, – расстроено махнул рукой Калошин. – У вашего мужа есть шёлковые сорочки?

– Шёлковые? – она удивленно посмотрела на майора. – Есть. Одна. Показать?

– Да, если это вас не затруднит. – Только взглянув, он увидел, что на голубой рубашке в синюю полоску были пришиты простые пуговицы.

– Муж одевал её всего лишь раз, на Первое Мая, – женщина аккуратно повесила сорочку на место.

– Какие сигареты курит ваш муж?

Ганна с ироничной улыбкой покачала головой:

– Вы как думаете, какие сигареты может курить бухгалтер с грошовой зарплатой?

– Я понимаю, но вопрос остается.

– Самые дешевые папиросы, иногда и самокрутки делает, – она достала из комода пачку папирос «Дымок», – вот то, что он курит.

Посидев ещё немного для приличия, Калошин ушел, пообещав придти ещё раз.

Моршанский ждал Калошина в отделении. Нетерпеливо стал расспрашивать про Черных.

– Я, Геннадий Евсеевич, признаться всю ночь думал над твоими словами. Как думаешь, это вагнеровский след?

– Я думаю, что в первую очередь надо исследовать анализы Черных. Карнаухову я уже дал задание. Он сейчас отправился в больницу «добывать материал для исследования», – повторил Калошин слова эксперта. – Доронин проверит Суслопарова, и если тот никакой бутылки Черных в карман не клал, то… – майор развел руками. Посмотрел на Воронцова – у того на лице явно читалась озабоченность.

– Что, Костя, у тебя опять приключилось?

– Лапшина умерла – мать Олега, убитого Чижовым паренька. Не выдержала всё-таки гибели сына. Мать у меня сильно расстроилась. Всю ночь сегодня не спала – Лапшина была её подругой, – Воронцов отвернулся к окну.

– У неё что, сердце? – участливо спросил Моршанский.

– Да она давно болела туберкулезом. Ослабла совсем. Конечно, сердце и не выдержало. Девчонка пятнадцатилетняя без матери осталась.

– Ладно, Костя, жизнь продолжается. Нам работать надо. У нас вон у Богдановых двое сирот теперь. – Калошин похлопал Воронцова по плечу. – У меня мысли вокруг этой Риммы крутятся, вернее, её прошлой жизни. Если убийство совершила всё-таки женщина, то след, скорее всего, лагерный. – Он присел на краешек стола. – Значит так: лагерь захватили немцы, многих расстреляли, всем остальным предложили сотрудничать. Кто-то согласился, кто-то нет. И вот те, кто не согласился, явно знают, кто, все-таки, пошел на сотрудничество. Отказавшихся увозят в Германию. У предательниц руки развязаны – свидетелей нет, и вряд ли, когда вернутся. Проходит время, и вот одна из тех, что увезли в Германию, встречает ту, что работала на немцев, а, может быть, и продолжает работать. Так какими же будут действия обоих? – Калошин вопросительно посмотрел на своих собеседников. – Вам не кажется, что при таком раскладе, все детали преступления ложатся точно в лузу. Трудно допустить, что преступница могла специально приехать в колхоз вслед за Богдановой, чтобы убить её. Проще сделать это в городе: мест для совершения преступления значительно больше, тогда и шансов, что труп быстро обнаружат – меньше. А здесь она заходит, не таясь, в овощехранилище. Почему? Да именно потому, что даже не предполагает встретить там Римму: шла-то она по своим делам. А увидев, сразу выходит. И идет не в деревню, а за хранилище, поняв, что Богданова её узнала, значит, может пойти следом, в чем и не ошиблась. И, когда та её нагоняет, у преступницы спонтанно рождается замысел убийства. Возможно, что они успели даже переговорить, судя по окурку. Ведь не станет же она, убив человека, спокойно раскуривать сигарету? Как вам такая картина? Кстати, надо точно определить, какие именно дела, кроме покупки продуктов, могли привести преступницу в деревню. Зачем она шла в овощехранилище? Ну, что думаете?

– Ну, майор, ты как всегда на высоте! Но пока это только твои домыслы, ничем не подкрепленные, – Моршанский хлопнул ладонями по столу: – тем не менее, я согласен с тобой. Но… – он повертел указательным пальцем, – … другие версии не будем сбрасывать со счетов.

– А это какие? – простодушно спросил Воронцов, – мы ведь никаких других ещё и не выдвигали, – пожав плечами, он вопросительно посмотрел на Калошина: «Я чего-то не знаю?»

– Вот и давайте думать, что ещё могло быть причиной этого убийства, – ответил ему Моршанский и добавил, строго сдвинув брови: – это и будет твоим заданием!

– Есть, выполняю, – пряча улыбку, козырнул Воронцов.

– Распустились, – проворчал Моршанский, но заострять внимания на этом не стал. – Так что будем делать с твоими соображениями, товарищ майор?

– Архив нам лагерный нужен. А тут уж без Дубовика не обойтись. Буду звонить ему.

Дубовик откликнулся сразу и пообещал содействия.

– Кстати, на днях приеду к вам по своему делу. Но эта информация пока только для тебя, Геннадий Евсеевич! – закончил он разговор.

Доронин позвонил и доложил, что Суслопаров никакой бутылки Черных не передавал, тем более, что пили они самогон. Водку агроном не покупает «принципиально» – как он сам сказал.

– Так я и думал, – резюмировал Калошин, а в голове в очередной раз возник вопрос: «Кто и где ему подсунул эту злосчастную бутылку? Скорее всего, в автобусе на обратном пути». Но без самого Черных ответа не найти.