Подкидыш, или Несколько дней лета

– Да. Но в нём, только в нём ты нащупаешь, найдёшь то, что тебя со всем связывает. Согласна?

Но Светка не ответила, может, не расслышала последнюю фразу отца, но также как он, полностью копируя его движения, она смотрела куда-то наверх – там облака приобрели форму двух ладоней. Потом ладони преобразовались в две волны, одна была побольше, другая поменьше. Потом волны превратились в верблюдов, а верблюды соединились и стали старцем с бородой, смотрящим прямо на Светку. Её было больно и пусто, а пустота стремилась заполниться. Она взяла на себя командование небольшой и шустрой компанией, и напустив на себя грозный вид, сразу снискала уважение и вечную любовь у ребятни. Они слушались её и бегали за ней, как утята за уткой. Светке сразу всё понравилось. Она водила детей на реку, играла с ними в догонялки и другие игры, читала, рассказывала на ночь страшилки. Когда Светка уставала от детей, то выдавала им книжки, а сама уходила к Зинаиде, у которой появилась очень странная родственница. Родственница гуляла по саду, а они с Зинаидой курили и на вопросы о Фёдоре, Светка отвечала односложно: «Уехал». Зинаида качала головой, щурилась и болтала ногой в тапочке:

– Говорят, у вас и без Фёдора жильцов прибавилось.

– Прибавилось, тёть Зин.

– Это хорошо. Любви-то накопила, а отдать некому. Тебе сейчас люди нужны. Ты скажи мне, как Антон.

– Повзрослел сразу, как решил жениться.

– А ты, как замуж выйдешь, так сорванцом и останешься.

– Не знаю… А что это за красота по саду твоему ходит?

– Сгубила я девку. Она рыбой была, и от жалости к рыбаку из воды вышла, человеком стала. Я её нашла у него в огороде. Одежды у неё не было никакой. Думала – одену, научу чему-нибудь…. Пожила она у меня денёк-другой и к Гавриилу отправилась. А там дом пустой. Ушёл он куда-то. Исчез. А она места себе не находит. Тоскует. Из одного места ушла, а в другое не пришла.

– Как зовут её?

– Розой назвали.

– Красивое имя. Дело ей нужно какое-нибудь придумать, пока место себе не нашла. Если овца рожает мёртвого и жить не хочет, ей подбрасывают живого новорожденного от другой овцы. Она о нём заботится и живёт. Надо бы в среду её к Бедову отвести.

– Попробуй, но сразу скажу, шансов мало. Чахнет девка.

– Роза! Здравствуйте, я – Света, – Светка улыбнулась женщине и раскурила вторую сигарету.

– Почему вы курите? – спросила Роза.

– Жизнь тяжёлая, – ответила Светка, – хочешь попробовать?

– Не хочу, – сказала Роза и встала поодаль. – Мне запах не нравится.

– Правильный ответ! Молодец, Роза. – Светка внимательно посмотрела на женщину. Роза была бледна и пышна. Её кожа отливала золотинками и серебринками. Глаза были зелёные и очень красивые. Роза была похожа на мадонну с картин Джотто.

– Тёть Зин, а что это на ней одето?

– Моё. Праздничное.

– А можно мне её переодеть? А то, что на ней – постираем и вернём?

– Только спасибо скажу.

– Роза, вы не хотите прогуляться со мной в одно местечко? Я хочу вас переодеть.

– Не хочу я одеваться. Устала в этих тряпках ходить. Не хочу больше жить.

– Да ты погоди, на тот свет всегда успеешь, попробуй за этот зацепиться.

– Мне страшно тут. Кровью всё пахнет. Земля, дома ваши и цветы. Не знаю, как мне общаться с вами. Тянет обратно меня река, да не вернуться туда, а здесь я чужая. Когда понимаешь это – глубоко твоё понимание и темнота деревень и городов и остального мира.

– Ну, Роза, немного философского взгляда на мир, совсем чуточку, и станешь абсолютно наша! – Светка сделала последнюю затяжку и затушила бычок, – мы ведь тоже умираем, и больно нам, и невозможно, и задыхаемся, и хотим обратно в воду. И мы из воды вышли. Но в воде, матушка, тоже есть свои хищники. Это ты была королева, не рыба, а артефакт, а твои братья-караси тоже не избалованны.

– Люди страшнее рыб.

– Согласна. Но вынес тебя Бог на берег – учись жить на берегу, не королевой может.

– Ты хорошая. Если бы я ещё умела желания исполнять, исполнила бы твои.

– Не хорошая я. Людей хороших нет. Все плохие в разной степени. Пошли.

– Куда?

– В одно место, не дрейфь, там тебе рады будут.

Перемены стремительно захлестнули Надежду Васильевну. Она стояла во дворе, когда её окликнул приехавший Антон. Сердце её прыгнуло, счастливо заколотилось: «Сыночек!». А за первым импульсом пришёл и второй – простота. Женщина Антона оказалась не страшной. Вблизи оказались не страшными и дети. С каждым следующим часом совместной жизни она всё больше привязывалась к ним, и через сутки Васильевна уже называла их «мои», «наши», и она уже бежала с огорода, чтобы взглянуть на них, а утром, встав и умывшись, заглядывала к ним в спальню и смотрела, смотрела…. И откуда что бралось?

Город Александров располагался на пяти невысоких холмах, как цветок с четырьмя лепестками. В середине обосновался старый город с древними одноэтажными особняками, парками, административными высотками, гостиницами, университетом, несколькими институтами и театрами, органным залом, церквями, магазинами, школами, центральным рынком, железнодорожным и автовокзалом, музеями… Спальные районы вытянулись вверх, а за лесом многоэтажек располагались кладбища, тюрьма, два сумасшедших дома, конноспортивная школа и много, много ещё чего. Судя по всему, на четыре из пяти холмов, направились приятели Андрея, ему же самому идти было некуда и не к кому, во всяком случае, среди живых никто не ждал его ни на мокрых улицах, ни возле фонтанов, ни в кафе, ни в домах. Кто был ему дорог, и кто любил его, ушли из жизни, а ему хотелось просто поговорить и может быть, поплакать. Недалеко от дома, где они жили с Анной, находилось кладбище, и там была могила тёти. У них с мужем долго не было детей и Андрей жил на два дома, она растила племянника, как сына. Тётя пела. Это Андрей помнил очень хорошо. Пела колоратурным сопрано арии из опер, теряла зонтики, кошельки и перчатки и безвозмездно дарила ему своё время. Они вместе путешествовали, рыбачили, ходили на лыжах…

На кладбище было мало посетителей. Дождь сеялся, как через мелкое сито. Дорожки разбухли, и казалось, что разбухли и деревья. Он без труда нашёл место, некоторое время побыл в молчании и начал говорить: «Прости, что пришёл с пустыми руками…. Спасибо тебе, что ты была в моей жизни, за это счастье, я благодарен…» – и по мере того, как он говорил, сердце согревалось, и по его невидимому лицу текли невидимые слёзы. Наверное, так же выглядят умершие. Их не видно для наших глаз, но они говорят с нами и плачут, глядя на нас: «…если сможешь и захочешь, помоги мне выжить», – закончил свою речь Андрей. Кладбище было густо населено птицами, которые видели его, несмотря на шапку, разлетались и смотрели с любопытством, обсуждая его со своими соседями и пернатыми братьями, но Андрей больше не понимал их языка. Весь день он ходил по улицам города, мок, обсыхал в магазинах и кафе, сидел на остановках трамвая, если там отсутствовали люди, крал фрукты в лавках – накрывал ладонями с двух сторон и уносил. Крал еду, которую можно было спрятать в ладонях, где придётся – в кафе, магазинах… Посетил выставку импрессионистов и планетарий, стоял на перекрёстках, пока мимо него не прошёл Савва Добрый. Прошёл и не увидел его.

Савва… Десять лет назад, ночью он направлялся к помойке с отравой в бутылке, чтобы свести счёты с жизнью. Как-то он себе поднадоел, и не придумал ничего лучшего. «Отбросы – к отбросам», – решил Савва, но на помойке нашёл трёх выброшенных котят. У них уже открылись глаза, они орали на всю помойку и мешали Савве осуществить задуманное. Вначале Савва хотел поделиться с котятами ядом, но потом в нём проснулся отец и благодетель, он сгрёб котят в охапку, выбросил яд и вернулся домой. С тех пор Добрый стал кошатником. Кошки заменили ему семью, и периодически Савве казалось, что у него у самого растут длинные тонкие усы, и он покрывается полосатой шерстью, урчит и выпускает когти. Так или иначе, но дома с кошками он был счастлив. Женщины, периодически появляющиеся у Саввы, видели, как он нежничает с кошками, и начинали ревновать, так как с ними Добрый не нежничал. Вообще, к людям Савва был холоден, возможно, от того, что рос без родителей – мать оставила его в роддоме по неведомым причинам. Он был детдомовский, но вылез, выбрался из среды несчастья и нищеты. Он доказал, и ежедневно доказывал себе и всем свою полноценность, но привыкший сдерживаться, глотать обиды, накопивший короб ненависти и не знавший любви, он не испытывал чувств ни к кому, даже к своим друзьям. Только к кошкам. Их было пятнадцать. Благодаря кошкам он с охотой возвращался домой и с неохотой покидал дом. Кошки всегда ждали, хотя кормила и убирала за ними сухая и аккуратная старушка, прежде она мыла подъезды, пока Савва не предложил ей работу. С тех пор баба Марта стала его семьёй наравне с кошками, но он умудрялся сторониться и её. Постоянной подруге он предпочитал проституток, ибо отношения пугали его. Он не знал, как общаться с женщинами так, чтобы у него не возникало желания им мстить, и чтобы не было больно. С проститутками было всё понятно. Он платил за удовольствие и закрывал вопрос. Когда-то Савва мечтал о деньгах. Он научился их зарабатывать и контролировать. Теперь он ставил перед собой цель и уже знал, что достигнет её. Всё было досягаемо, если двигаться к ней шаг за шагом. Но он не знал, как идти к счастью, и вообще даже не мог предположить, что такое существует. Возможно, он был счастлив, совершая очередную удачную сделку! Но нет. В голове работал калькулятор. Калькулятор считал и выдавал результаты. Вложения, потом, прибыль, и никаких эмоций. Институт свёл его с остальной компанией. У остальных не у каждого была полная семья, но родители были. Все они были баловнями судьбы, и втайне он презирал их. Вообще, его тошнило от близости людей, в том числе, собственных друзей. Этот долгосрочный союз тяготил его, но он вынужден был общаться, и тянул лямку – ездил в глупые путешествия, кивал, улыбался, играл и напивался вместе со всеми. Да, он, Савва Добрый, был жив, сыт и не знаменит, но славы не хотел бы, и боялся публичности, как огня. Он, тайно от всех остальных, любил тихие вечера пред телевизором в тесном окружении котов и кошек, которые боролись за место рядом с ним или на нём и вместе с хозяином объединялись в одну урчащую группу. Так звучат липы во время цветения, увитые пчёлами и шмелями. Добрый не знал, почему у него такая фамилия, и кто из его родственников её носил, но менять фамилию не стал. Не стал менять и имя, оно его вполне устраивало. Жить долго он не собирался, оставлять после себя детей-уродов тоже. Он прочесал район города, который назывался Подгорье. Никаких гор вблизи не было, и в этом месте не было гор никогда, но судя по всему, именование места не было никаким образом с самим местом, как и его имя и фамилия – с ним самим. Добрый зашёл в кафе с названием «Молочай» и заказал свинину с помидорами и пиво. День заканчивался. Следов Никитина он не нашёл, да и как его найти в большом городе, он же не собака, чтобы искать по запаху… Стоп. А вот собачку использовать было бы хорошо. Очень бы неплохо найти хорошую ищейку. Савва представил, как он идёт по следу Никитина с собакой, и волна отвращения накрыла его. Он ненавидел собак также сильно, как сильно любил кошек. С ними имел дело другой член их группы – Женька Демченко, полная противоположность Саввы. Жене везло, и у него всё было – дом, любящие родители, достаток. Сам же, остроумный и общительный, он всегда был в отношениях с женщинами, хотя имел жену. Жена Евгения, красавица с ужасным характером, истеричная и строптивая была всегда недовольна им. До замужества красавица подавала надежды, была любовницей режиссёра местного драматического театра и играла главные роли во всех его многочисленных постановках, но режиссёр неожиданно для всех влюбился в другую музу. Эта же стала ему неинтересна, но приходящая и нарастающая вместе с испытаниями мудрость не взяла в ней верх, вместо этого взыграла голимая ревность. Она начала закатывать истерики, дралась с новой музой, царапала ей лицо и рвала волосы на виду у всей труппы. Евгений был тайным поклонником её таланта и красоты. Ему нравилось, как она двигается по сцене, как выдавливает из себя слова, изображая волнение, как долго молчит, как в порыве страсти набрасывается на партнёра, и ему даже казалось, пожирает его. Словом, восторгов его не было предела. В минуту отчаяния, в ту самую, когда актриса заливала слезами заявление об увольнении и стояла у служебного входа театра, напоминая мокрую птицу, к подъезду подкатил тёмно-зелёный Бентли и оттуда вышел Женя с букетом белых роз и кольцом. Женька увёз Елену в большой прохладный загородный дом, где не было театральной кутерьмы, сплетен и склок, и стал обучать её женской доле, которая состояла из приготовления завтрака, проводов на работу, стирки и уборки, встрече с работы и организации ужина из купленных мужем по дороге продуктов. Обучение и дрессура шли сложно, но замкнутый мир пригорода, природа, одиночество и тоска по человеческому теплу делали своё дело – Елена изредка радовалась приходу мужа, а после выпитого за ужином бокала красного вина смеялась, болтала и была ласкова. Огородом Елена заниматься не захотела, разведением домашних цветов – тоже. Дети почему-то не стали оплодотворяться в Еленином чреве, и однажды Женя принёс прекрасную маленькую бежевую принцессу с яркими чёрными глазами, коричневым носом, мягкими ушами и виляющим хвостом. Этот щенок лабрадора, которого назвали Федра, открыл новую страницу в жизни Елены. А потом, понеслось – ветеринары, выставки, вязки, роды, щенки, корма, полочки с кубками и вымпелами, стены, увешанные дипломами, фотосессии собак. Через несколько лет у Евгения в доме зарегистрировали питомник, и Елена из актрисы переквалифицировалась в заводчика карликовых шпицев и лабрадоров. Она мечтала о ненадёжной и зыбкой любви публики, а нашла бескорыстную и самоотверженную любовь собак. Теперь вся округа наполнялась собачьим лаем по любому удобному случаю: когда что-то новое касалось собачьих носов, или чуткое ухо слышало подозрительный шорох. А когда приходил хозяин, к лаю добавлялось приветственное счастливое повизгивание. И только иногда, всё реже и реже, когда Евгений сообщал об очередной командировке, она бросалась на него с кулаками, и кусала в открытые места. Но теперь у Женьки были собаки, и никто бы не заподозрил, что кусается жена. Демченко отрастил животик, немного облысел и изменял Алине направо и налево, успокаивая себя тем, что жизнь с такой стервой, да ещё и в собачнике, требует компенсации.

Доедая свинину и глядя в окно, Савва думал о том, что поиск Андрея с помощью ищейки можно вполне возложить на Демченко. Пока Савва ел, за соседним свободным столиком сидел Андрей и смотрел на Савву. Потом столик заняли, и Андрей пересел подальше, но не ушёл, потому что кроме этих четырёх и Анны, в городе у него никого не было, а он, по сути, ничего о них не знал. Он изучал лицо Саввы – белёсые брови, светлые, как будто выцветшие глаза, крупный нос, широкие скулы, неровная бугристая кожа. Савва был большим, плотным и массивным, но Андрей пытался заглянуть за край фигуры, в тонкий мир мыслей. Савва был рыжим, но редко улыбался, весь его оптимизм сконцентрировался в его ярких рыжих волосах, и как ни странно, присутствие приятеля согрело Андрея, но в мысли Саввы Андрей так и не проник. Добрый допил пиво, расплатился, вышел из кафе и закурил. Дождь закончился и с улиц исчез глянец, они постепенно становились матовыми. Голова Саввы была опущена, он изучал трещины на асфальте, или думал о чём-то своём.

Андрей тоже вышел и постоял рядом, разглядывая трещины. Это было странное ощущение. Его не видели, а он видел. Хотелось снять шапку, зайти в ресторан, поужинать и заплатить за то, что ты ешь и пьёшь. Он слышал шорохи машин – они едут, останавливаются, хлопают дверцы, шаги прохожих сливаются с шелестом листвы, где-то смеются и голосят дети. Он развернулся и пошёл к тем дворам, где ещё не стёрлись стрелочки и линии от детских игр, где, может быть также, в палисадниках цветут яркие, остро пахнущие цветы и также бегает ребятня, одетая в простые майки, шортики и шлёпки. Он пришёл к дому, где жил в детстве, где бродила горбатая старуха между георгин и мальв, где посреди двора стриг и делал шиньоны местный парикмахер, а на веранде, в тени дикого винограда, крутила искусственные розы из тонкого поролона красивая пожилая еврейка, где бегал злой белый петух и щипал всех за ноги, где, в тени старой груши крутила обручи девочка Майя – мечта всех дворовых мальчишек. Двор изменился. Жилых помещении почти не осталось, в особняках помещались офисы, двор заасфальтировали, старые деревья спилили. Детство переместилось с этих улиц на совсем другие, он понимал, что вернуться туда, где ты был счастлив невозможно, хрупкий мир меняется быстро… Он переночевал в гостинице, а утром опять вышел в город. Савву он больше не встретил. Вообще, Добрый всегда держался особняком, и никому ничего не рассказывал о себе, но почему-то в компании всегда слыл добряком. «Этот добряк» – называли его за глаза, а Рыжим никто не называл. Утром «Добряк» вместо поисков Андрея решил пойти на работу. «Не хочу» – решил Савва и вошёл в разноцветные стеклянные двери компании под названием «Арфа». Почему фирму, изготавливающую кухни, так назвали, никто не знал, но имена так часто не совпадают с содержанием их носителей! Савва был последователен, но, если вдруг он раздумывал что-то делать, сразу менял направление движения не откладывая. Кухнями он занимался уже три года и в строящемся городе они хорошо продавались. В кухнях он не сомневался, как не сомневался в кошках, он всегда сомневался в чём-то другом.

Демченко шёл по центральной улице мимо правительственных зданий к мединституту. Игра в прятки и догонялки изрядно надоела ему, и если в первый день поисков его периодически посещал азарт, то во второй и третий день он уже не искал, а уныло слонялся по улицам и паркам, периодически заглядывая в кафе и отдавая распоряжения по работе. Когда компания собиралась впятером, они могли заставить гору сдвинуться с места или поменять местами моря. После происшествия с Андреем сил на реализацию общих идей стало меньше и Женька почувствовал, что близится распад их команды, ибо одно звено, выпадая, увлекает другие. Они часто играли со смертью, но чужими руками, и Андрей первый попал под колесо, которое они сами же совместно раскрутили. Каждый из них поодиночке не мог даже помыслить о том, что можно проиграть человека в карты или выслеживать его, как раненое животное, но, когда они были вместе, головы их посещали идеи о том, что, в принципе, они могут всё и им за это ничего не будет. А в одиночку? А в одиночку Демченко был осторожен и несвободен. Он знал, что есть правила, и он их соблюдал. В целом, он сам чувствовал и понимал, что юность закончилась также, как закончилась их игра в дружбу. Каждого посещали предательские мысли о том, что интерес к друг другу, приключениям и острым ощущениям, постепенно пропадал, и их затягивала рутина и скука. Доброго выручала отверженность и никому ненужность. Генку Белого – семейный остров, который он постарался оградить, оснастить и удалить. У него был дом в Испании, где тепло и вино, у него была дача под Питером, где безлюдно и красиво, но, попадая в домашний очаг, он чувствовал себя там чужим. Это была территория жены, и он незаслуженно там находился, как будто всё это было не для него – игры и шалости детей, их щебетание и всеобъемлющее присутствие Киры. У той было много лишней энергии, которую она тратила на усмирение школьников, ибо вела математику, а как вышла замуж, взрывалась беременностями и рожала детей, но Белый знал – чтобы удержать такую женщину, надо быть очень любящим и очень сильным. Такой силы он в себе не чувствовал и сбегал. Он бежал от страха потерять, будто бы зная, что потерпит поражение в борьбе за женщину, но пока всё шло хорошо. Кира родила уже троих, и ей пока некогда было задумываться и сравнивать, и Белый шалил и хулиганил с друзьями, чтобы на чашу весов с другой стороны семейного счастья положить саморазрушение. Белый искал Андрея с в спальном районе с дорогой в аэропорт. Со стороны аэропорта и туда, садились и взлетали самолёты. Гена останавливался и смотрел им вслед. Его всегда поражало то, как самолёты не сталкиваются в таком маленьком небе. Но там царил порядок, у него вроде бы в семье тоже был порядок – он мог улетать хоть на край света, его всегда ждала большая и тёплая Кира. До каких пор? Ему показалось, что силуэт Андрея прошёл мимо него, взлетел над дорогой и отправился в сторону аэропорта, но Белый не шелохнулся. Судя по всему, Гена и не собирался его ловить. Белый протёр глаза, и силуэт исчез. Когда он оставался в одиночестве, на него нападала апатия и страх конца – конца любви, конца благополучия, конца жизни. «Может всё бросить к ядрёной фене? Семью, бизнес, и уехать, уйти, улететь, начать всё с нуля? Но ведь с нуля не получится…» Белый стоял между двумя высотками, которые назывались ворота города. За высотками начинались дачные районы, поля, ботанический сад, зоопарк и пригородные озёра, в которых осторожные горожане не купались, мало ли что. «Пройдусь ка я», – подумал Белый, и пошёл вдоль дороги в сторону откуда взлетали лайнеры со счастливцами на борту. Вскоре его подобрала попутка со странным водителем больше похожим на шоумена, который всё спрашивал его о чём-то, лез в душу, но Белый сидел молча, смотрел в окно и не слышал вопросов. Машина затормозила рядом с входом в аэропорт, он оставил на сиденье деньги, и не поблагодарив водителя и не оглянувшись, углубился в стеклянное-зеркальное здание, напоминавшее огромное туловище пчелы.

Демченко тоже вызвал такси, и за ним приехала машина с забавным водителем, больше похожим на клоуна. Ресницы у него были подведены перламутром, рот ярко накрашен, обтягивающая майка расшита блёстками. Демченко почему-то обрадовался и глубоко вздохнул рядом с таким свободным мужчиной.

– Куда едем? – спросил водитель.

Женя назвал адрес, и машина повезла его к собакам и Елене. На этот раз первый заговорил пассажир, любопытство распирало его:

– Почему вы так одеваетесь и краситесь? Вы что, трансвестит?

Водитель довольно улыбнулся:

– Нет, ответил он, но мне нравится провоцировать и злить людей.

– Замечательно! А можно я познакомлю вас со своей женой? Её может разозлить даже мой ноготь на пальце, не то что ваша помада. Я представляю, как она бросается на вас и начинает рвать майку в блёстках, и за ней на вас кидаются все наши собаки. В это время я спокойно ужинаю, проникаю в спальню и засыпаю.

– Неужели всё так плохо?

– Да.

– Почему тогда живёте с ней?