Эпизоды

Даже если когда-то ты вдруг растеряешься, не зная, как любить – я всегда буду знать, как любить тебя еще больше.

***

Мне 4 года. Лето. Я с матерью и бабушкой гощу в Запорожье у родственников.

Большой белый дом с длинными окнами – теперь сказали бы готическими. Но не какие они не готические. Просто очень длинные и неширокие – начинаются сантиметров 60 от пола и заканчиваются так же от потолка, в ширину не больше метра – вот такая любопытная конструкция. Створки во всем доме постоянно открыты, бирюзовые шторы постоянно колышет ветер.

Много солнца. Тепло. Жужжат насекомые. Огромный персиковый сад. Деревья кажутся могучими и высоченными. Это потому, что 4, а не 40. Персики под ногами. Дед не дает их пинать. Но и собирать не заставляет. Меня мало, что заставляли делать в том возрасте.

Дед часто говорил:

– У меня детства не было, пусть она хоть порадуется.

Она – это я.

Ранее утро. Я уже в саду. Занимаюсь какой-то детской ерундой. Бабушка умыла меня, одела, накормила завтраком на летней кухне и отправила «не шуметь» в сад.

Я копаюсь с какими-то деревяшками. Но скучно. Тихо. Бабушка садится под навесом перебирать ягоды. Все остальные спят после вчерашнего.

Вчерашнее – это шумный вечер за овальным столом, который занимал почти всю кухню. Закуски, море всякой еды, самогон для мужчин и какая-то сладкая наливка для женщин.

Я и мой младший сводно-троюродный брат бегаем по саду, веранде, кухне, дому и мешаем всем своим визгом и топотом. Веселимся, дышим медовыми запахами нашей детской жизни и самого места, где сейчас резвимся.

С наступлением темноты в сад мы уже ни ногой – страшно. Ночи на юге темнущие, «хоть глаза выдерни» – говаривала бабушка. Я все думала, как это – выдерни? Сейчас этот вопрос у меня не стоит.

В туалет – синий деревянный клозет в глубине сада – только за руку, а лучше на руках у кого-то из взрослых. В туалете тоже страшно в углу под потолком сидит паук здоровый и жирный на паутине плотной и белой, как бабушкин платок.

Я забегаю в дом. Не шуметь в таком возрасте получается плохо. Прокрадываюсь в комнату к матери. Она спит среди каких-то волосатых рук и ног. Не интересно.

Выхожу в коридор и стремглав несусь к двери комнаты деда. Неужели он все еще спит?

Подхожу к двустворчатой белой двери и дотягиваюсь до «золотого» набалдашника дверной ручки. В ладошку он не помещается, но мне удается ухватиться и повернуть его. Дверь предательски скрипит, я захожу внутрь.

Комната у деда угловая и очень светлая. Солнце везде. Как дед может спать? Ведь я уже не сплю. Дед лежит в белой майке и таких же шортах на высокой металлической кровати с панцирной сеткой. Я обхожу комнату. Письменный стол, пара стульев, книжный шкаф, плетеное кресло, телевизор и комод. А что там на комоде?.. Волоку стул к комоду, чтоб встать на него и полюбопытствовать. От грохота волочащегося стула, дед начинает просыпаться и переворачивается на другой бок. Я и не подумала прекратить. Дотащив стул до комода, за секунду вскарабкиваюсь на него.

Большое квадратное зеркало. Смотрю на себя внимательно. Рожи корчить не хочется, да и некогда. Я тут по делу. Осматриваю все критическим взглядом. Какие-то бабушкины коробочки и баночки. Записная книжка. Дедушкин кошелек. Все это я уже видела, нюхала, трогала 2000 раз. Духи – тоже бабушкины. И вот мое дело – прямоугольная бутылка с зеленой жидкостью. Читать я не умею, но точно знаю – это одеколон Шипр.

Дед, имея неограниченные по тем временам финансовые и иные возможности, всей парфюмерии мира, предпочитал этот одеколон. Я тоже. Мне нравился его резкий и тяжелый запах. Я не могла себе объяснить, да и сейчас не могу. Мне нравилось, как от деда пахло. Как этим самым Шипром несло даже от входной двери бабушкиной квартиры в нашем городе и от всей этой комнаты здесь.

Я открутила черную крышечку с флакона и сунула ноздрю вплотную к горловине. Вдохнув, я зажмурилась от удовольствия. Но все-таки, запах был немного другим. Слишком стальным. От деда пахло лучше.

Я спрыгнула со стула и направилась к креслу, на спинке которого висели брюки и голубая рубашка, скинутые вечером. От моих шагов, дед, видимо, проснулся окончательно, но виду не подал. Просто повернулся на бок – лицом к стене.

Я подошла к креслу вплотную и почувствовала знакомый и любимый запах. Мне даже наклоняться не надо было, спинка кресла была как раз напротив моего лица. Я прислонилась щекой к рубашке и просто стояла несколько секунд.

– Это ты тут шабаркаешь? – Спросил дед.

Я посмотрела в сторону кровати. Дед уже лежал ко мне лицом, подперев голову рукой.

– А ну, иди сюда. – Он похлопал своей ладонью по кровати.

Я разбежалась и заскочила на кровать.

– Ух, ты! – Воскликнул дед, целуя меня в лоб. – Хорошо ты навострилась.

Он обнял меня и погладил по волосам. Потом сел на кровати, посадив меня на колени, прижал к своей колючей щеке и начал что-то рассказывать.

Я не помню, что он мне говорил. Наверно, что-то о предстоящем дне. Или нет, о планах на день говорят обычно взрослые со взрослыми. Наверно, он говорил о чем-то что могло бы привлечь мой непоседливый ум.

Мне помнится только запах одеколона – который по-особенному, нравится мне до сих пор, количество света в комнате и… его нереальность, которая превращала все предметы, а особенно его голубую рубашку во что-то легкое и потустороннее.

Много света я видела не однажды в своей жизни, но вот именно такого – который делал все немного мутным, залитым светло-желтыми бликами, такого – от которого все становилось «не в фокусе», который проникал внутрь предметов и высвечивал все изнутри – такого я не видела больше нигде и никогда.

***

Каждую осень я меняюсь.

Становлюсь задумчивее, молчаливее. Больше пью кофе, реже встречаюсь с друзьями, потому что не хочу слушать чужие голоса. Хочу слушать себя, но не мысли и рассуждения. Только сердце. Это ведь роскошь – мочь слушать свое сердце.

Когда я вижу, как листья начинают облетать с деревьев, когда дожди становятся долгими и холодными, когда появляются дневные пепельные туманы, мне начинает казаться, будто жизнь наполнена чем-то тяжелым или неизбывным.

Люблю дышать осенью, несмотря на то, что каждый глубокий вдох становится в этот период физически болезненным. Не столько телу, сколько душе. Каждый раз, делая такой вдох, я ощущаю, как влажный пахучий воздух проникает в легкие, а вместе с ним необъяснимая беспричинная тоска по чему-то непрожитому, не исполнившемуся, забытому. И когда я выдыхаю – воздух выходит наружу, а тоска нет. Она остается внутри, вселяя мучительную тревогу, которой нет абсолютно никакого объяснения.

Когда осень заканчивается, мне кажется, что я становлюсь старше не на этот сезон, а на какой-то больший отрезок своей жизни – например, год или даже два. Но стареет только душа, а сама я остаюсь неизменной, получая это время «в актив» – будто не было этих трех месяцев.

С тобой моя душа меняется меньше. Не потому, что не вижу листопада или дождей. Не потому, что не проживаю эту осень, как любую другую в своей жизни.

Просто, ты, возможно неосознанно, «закрываешь» меня от тех тревожных ощущений, и делать вдохи с тобой мне больно не каждый раз.

***

Ты веришь, что некоторые встречи предрешены судьбой?

Перед тобой совершенно новый человек, а тебе кажется, что вы уже бесконечно близки. Видится, как вы сидите холодным вечером у огня, держитесь за руки или целуетесь на прогулке в лесу, болтаете о чем-то за обедом в кафе… Это еще только представляется, но уже каким-то огненным рефреном проносится в голове мысль: это начало… для тебя – начало. Человек, может еще и не знает об этом, но ты знаешь.

И сразу возникает какая-то особенная связь. Конечно, неопознанная, невидимая, неосязаемая никем – даже вами самими, но всегда очень прочная. Как трос из гальванической стали. Или еще прочнее.

А потом, когда «игра» началась, приходит понимание, что с таким человеком все иначе. Чувствуешь себя по-другому в каждом вдохе и выдохе. Открываешь все еще по привычке осторожничая, файл за файлом свою и его душу. А где-то по середине, к своему удивлению, находишь абсолютно ВСЕ.

Когда вы вместе биологические часы замирают, и только мигающее двоеточие говорит о том, что время все-таки движется.

Такого человека всегда чувствуешь на расстоянии и даже, когда не видишь. Ощущаешь его эмоции, настроение, тревогу, упадок, волнение и ярость – все это начинает течь по твоим венам, хочешь ты этого или нет.

С таким человеком чаще непросто, а еще… еще бывает непонятно. Но сердце говорит: вот оно – то самое, чего тебе хотелось, что было так нужно. Это и есть свой человек.

Вы лежите вечером, сплетаясь руками и ногами, хохочете до потери пульса и понимаете, насколько важны друг для друга. Чувствуете, что ближе сейчас у вас нет никого, и что каждый любим и оберегаем всеми фибрами души другого.

Ты веришь, что некоторые встречи предрешены?..