Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

В канонической версии биографии Крылова – она, напомним, базируется на его собственных рассказах, записанных современниками, – фигурирует трагедия в стихах «Клеопатра». В 1785 или 1786 году он якобы явился с нею к знаменитому актеру и театральному деятелю И. А. Дмитревскому – так же, как до этого являлся с «Кофейницей» к Брейткопфу. Эта вторая попытка литературного дебюта оказалась едва ли не более неудачной, чем первая: сведущий в драматургии Дмитревский «Клеопатру» отверг. Однако в процессе ее досконального разбора критик и автор сдружились, чему не помешала 35-летняя разница в возрасте. Провал, следовательно, вновь оборачивается признанием, которое еще неумелый сочинитель получает как бы авансом[99 - Звездочка. С. 42–43.].

Оставляя в стороне крайне запутанную историю самой «Клеопатры»[100 - О ней см.: Бабинцев С. М. И. А. Крылов. Новые материалы. (Из архивных разысканий.) // РЛ. 1969. № 3. С. 114–116. Судить о том, что представляла собой эта трагедия, по одному названию затруднительно.], отметим, что во второй половине 1780?х годов между Крыловым и Дмитревским действительно сложились дружеские отношения, которые затем переросли в коммерческое партнерство. Дмитревский ввел молодого человека в театральный мир Петербурга – но кто ввел его к самому Дмитревскому[101 - С. Н. Глинка в мемуарах называет покровителем Крылова драматурга Я. Б. Княжнина, который «дал ему приют в своем доме и первый открыл ему поприще тогдашней словесности» (Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895. С. 87). Плетнев, развивая эту мысль, уже прямо пишет, что «Княжнин доставил Крылову знакомство с Дмитревским» (КВС. С. 211). Однако иных свидетельств, подтверждающих эту версию, нет. Она явно восходит к самому Княжнину, наставнику Глинки в Сухопутном кадетском корпусе в те годы, когда между ним и Крыловым возник острый конфликт (о нем см. ниже). Достоверность этого рассказа, больше похожего на сетования обиженного человека, ставят под сомнение А. М. и М. А. Гордины (КВС. С. 427).]? Крыловский миф изображает их знакомство как инициативу дерзкого и уверенного в себе юноши, однако и тут свою роль мог сыграть посредник – возможно, тот же типографщик Шнор. Во всяком случае, в 1783 году именно у него вышло первое издание комедии Фонвизина «Недоросль», премьера которой состоялась в бенефис Дмитревского 14 сентября 1782-го.

Театральные знакомства оказались для Ивана Крылова полезными еще в одном отношении – позволили ему найти себе уже не просто высокопоставленного покровителя, а настоящего патрона. Им стал П. А. Соймонов, член Комитета для управления зрелищами и музыкой. В его ведении находились придворные театры, именно в это время ставшие доступными широкой публике. Кроме того, он как статс-секретарь императрицы управлял Экспедицией по Колывано-Воскресенским горным заводам Кабинета ее величества. С этим явно связан переход Крылова весной 1787 года на службу в Горную экспедицию[102 - Модзалевский Б. Л. И. А. Крылов. Новые данные для его биографии // РС. 1898. № 1. С. 153.]. Ни в чине, ни, скорее всего, в жалованье он не выигрывал, но к тому времени служба уже и не рассматривалась им в качестве основного занятия. Театральное дело в Петербурге переживало подъем, требовались новые пьесы, новые авторы, и Соймонов поощрял драматические опыты подчиненных – в сущности, своих клиентов. Годом позже под его начало поступит еще один молодой драматург, Александр Клушин[103 - К этому времени Клушин уже приобрел в театральном мире некоторую известность как переводчик комедии Ж. Патра? «Рассудительный дурак, или Англичанин», которая в 1787 году была с успехом поставлена на московской сцене.], ближайший друг Крылова этих лет: он займет место в Комиссии о дорогах в государстве, членом которой также был Соймонов.

Однако работа для театра у Крылова не задалась. Так, за выполненный по поручению патрона перевод французской комической оперы L’ Infante de Zamora (либретто Н.?Э. Фрамери на музыку Дж. Паизиелло) он рассчитывал получить 250 рублей[104 - Такую сумму Крылов называет в письме к Соймонову (начало февраля 1789 года): Крылов. Соч. Т. III. С. 339. Об «Инфанте…» см.: Бабинцев С. М. И. А. Крылов. Новые материалы. (Из архивных разысканий.). С. 111–112.], но единственным вознаграждением стал бесплатный доступ в театр. Перевод же сцены не увидел, как и оригинальная комическая опера Крылова «Бешеная семья», к которой уже была сочинена музыка[105 - Ее написал придворный камер-музыкант Отто Тевес. См.: Бабинцев С. Новые материалы о Крылове. К истории текста пьесы И. А. Крылова «Бешеная семья» // РЛ. 1960. № 3. С. 198.].

В попытке избавиться от складывающейся на глазах репутации неудачника юноша идет ва-банк – пытается обратить на себя внимание, атакуя общепризнанный литературный авторитет. В конце 1787 – начале 1788 года он пишет комедию «Проказники», где жестоко высмеивает знаменитого драматурга Я. Б. Княжнина. В такой стратегии не было ничего необычного; начинающие авторы и до, и после Крылова применяли ее, сражаясь за место под солнцем[106 - Сходную гипотезу высказывал М. А. Гордин (работа осталась неопубликованной; об этом см.: Киселева Л. Н. Загадки драматургии Крылова. С. XII). О технике и прагматике такой борьбы см.: Гринберг М. С., Успенский Б. А. Литературная война Тредиаковского и Сумарокова в 1740?х – начале 1750?х гг. // Успенский Б. А. Вокруг Тредиаковского. Труды по истории русского языка и русской культуры. М., 2008; Живов В. М. Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // НЛО. № 25 (1997). С. 39–40.]. Ту же логику литературной борьбы видят здесь М. А. и Я. А. Гордины, интерпретируя «Проказников» в контексте затяжного конфликта между К?няжниным и его друзьями, с одной стороны, и писателями круга Н. П. Николева – с другой[107 - Гордин М. А., Гордин Я. А. Театр Ивана Крылова. Л., 1983. С. 47–58. Укажем и на другие трактовки этого конфликта. Г. А. Гуковский интерпретировал его как литературную проекцию «социальной ненависти» (см.: Гуковский Г. А. Заметки о Крылове // XVIII век. Сб. 2. Л., 1940. С. 149–153). В. А. Западов, без достаточных оснований, считал печатные нападки Крылова на сочинения Княжнина политическим доносительством (см.: Западов В. А. Княжнин Яков Борисович // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб., 1999. С. 79). Л. Н. Киселева полагает, что Крылов, возможно, задетый каким-то критическим отзывом Княжнина, «мстил <…> за собственные неудачи».]. Специфика этой эскапады, однако, состояла в том, что в комедии была чувствительно задета семейная жизнь Княжнина и особенно его супруга.

«Проказники» едва не стали первым успехом Крылова. Он, вероятно, рассчитывал, что события будут развиваться по канонам литературной войны: публика узнает, в кого метит комедия, и станет со смехом обсуждать выходку молодого автора, со стороны Княжнина последует ответ в виде эпиграммы, сатиры или даже целой комедии, направленной против обидчика; все это сделает имя Ивана Крылова известным, и сам он как публичный оппонент Княжнина наконец займет достойное место в петербургском литературном сообществе. Комедия уже была одобрена к постановке на императорской сцене, однако Княжнин отреагировал совершенно иначе – переведя конфликт из литературной плоскости в административную. Он пожаловался Соймонову, и тот не только запретил «Проказников», но и по-начальнически наказал Крылова, лишив его недавно полученной маленькой привилегии.

Достоинство молодого человека было уязвлено: за ним не признали прав писателя и обошлись с ним как с проштрафившимся мелким чиновником. Служить под началом Соймонова стало невыносимо; в мае 1788 года Крылов подал прошение об отставке из Горной экспедиции – и был еще раз наказан все в той же административной логике. Его не только не произвели в чин губернского секретаря (XII класс), на который он имел право по выслуге лет, но и внесли в аттестат, выданный при увольнении, нарочито туманную формулировку:

Кабинета его императорского величества из горной экспедиции бывшему во оной провинциальному секретарю Ивану Крылову в том, что он, Крылов, в сию экспедицию в число канцелярских служителей [sic!] вступил 1?го числа мая 1787 года, а сего месяца 6?го числа по прошению его за болезнию от дел уволен[108 - См.: Модзалевский Б. Л. И. А. Крылов. Новые данные для его биографии. С. 153.].

Крылов, напомним, определился к Соймонову вовсе не канцелярским служителем, а провинциальным секретарем, то есть уже в классном чине, полученном в ноябре 1783 года. Из текста аттестата же напрашивается вывод, что чин получен только при отставке. Это лишало строптивого юношу четырех с половиной лет выслуги. С таким аттестатом на новом месте службы ему пришлось бы начинать все сначала.

Таким образом, он был возвращен в то же состояние социального ничтожества, из которого только начал выбираться. Его ответом стали крайне дерзкие памфлеты в форме писем к Княжнину и Соймонову, написанные во второй половине 1788 – начале 1789 года[109 - См.: Крылов. Соч. Т. III. С. 331–342.]. В них он намекал даже на готовность отстаивать свою честь с оружием в руках, как подобает дворянину. Вряд ли они были доставлены адресатам, зато читались в обществе.

В сущности, в том, как с ним поступили, по русским меркам не было ничего особенно унизительного, но Крылов резко поднимает ставки. Он разыгрывает свою ситуацию в декорациях истории оскорбления, которое в 1726 году шевалье Ги-Огюст де Роган-Шабо нанес 32-летнему Вольтеру – тогда уже известному писателю. Конфликт начался с того, что на пренебрежительный вопрос Рогана: «Что это за юнец тут ораторствует?» – Вольтер ответил: «Тот, кто не влачит тяжесть великого имени, но заставляет уважать то имя, которое носит»[110 - La vie de Voltaire. Par M *** [Th.-I. Duvernet]. Gen?ve, 1786. P. 59–60.]. Спесивый аристократ, обидевшись, приказал слугам отколотить автора «Генриады» палками, как какого-то простолюдина. На это показательное унижение Вольтер ответил вызовом на дуэль, но Роган не дал ему возможности восстановить свою честь. Вместо поединка он добился, чтобы его противника заключили в Бастилию. Все закончилось скорым освобождением писателя и его отъездом в Англию, но именно эта история стала импульсом к превращению Вольтера в самого яркого критика сословного неравенства, чьи памфлеты в предреволюционной Европе стали символом борьбы за человеческое достоинство.

Рассказ о столкновении с шевалье де Роганом был опубликован в 1786 году в книге аббата Дюверне «Жизнь Вольтера», вышедшей в Женеве. Можно не сомневаться, что вскоре ее читали в Петербурге, и особенно в кругу русских поклонников Вольтера, если не как мыслителя, то как писателя. К ним принадлежал, в частности, и Княжнин, переводчик «Генриады». Письма-памфлеты Крылова были рассчитаны на внимание людей, которые в неравной борьбе двадцатилетнего штаб-офицерского сына и начинающего драматурга с сильными мира сего должны были увидеть отблеск великого конфликта, составлявшего нерв эпохи[111 - Ср. наблюдения Г. А. Гуковского (к сожалению, до сих пор не получившие развернутого исследовательского продолжения): «Вольтер оказал значительное влияние на сатирическую прозу Крылова. Ядовитый вольтеровский сарказм, беглые краткие характеристики людей, быстро сменяющиеся сатирические темы-образы, уничтожающая ирония, блестящее остроумие изложения, самый стиль легкий, точный, эпиграмматически отточенный, – всему этому искусству политического и социального памфлета Крылов научился прежде всего у Вольтера» (Гуковский Г. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века. Л., 1938. С. 104; см. также: Кочеткова Н. Д. Сатирическая проза Крылова // Иван Андреевич Крылов: Проблемы творчества / Под ред. И. З. Сермана. Л., 1975. С. 99–100).].

Судя по тому, что эти тексты распространялись в списках, у Крылова нашлись сочувствующие, однако на его судьбу это никак не повлияло. Сильные, одним щелчком сбросив его вниз по служебной лестнице, больше не обращали на него внимания.

Иван Крылов разом потерял все: и патрона, и выслугу, и небольшой, но верный заработок чиновника, и всякую надежду на карьеру драматурга. Между тем примерно в это время умерла его мать[112 - В литературе о Крылове датой смерти его матери называется то 1787, то 1788 год.]; Лев, еще подросток, не мог содержать себя сам, так что заботы о нем легли на старшего брата. В итоге вся эта история оказалась для Крылова настолько травматичной, что даже много лет спустя, рассказывая ее, он подправлял сюжет так, чтобы предстать жертвой чужой несправедливости. В его освещении «Проказники» оказывались местью талантливого юноши за ранее нанесенное ему оскорбление, причем в роли обидчика выступал даже не сам Княжнин, а его жена – что задним числом должно было оправдывать нападки на нее[113 - Укажем на факт, ускользавший в контексте этого сюжета от внимания исследователей. Впоследствии люди из ближайшего круга Княжниных – их старший сын Александр и двоюродный брат Княжниной П. И. Сумароков – не только не видели в Крылове врага, но и находились с ним в добрых отношениях (см.: КВС. С. 126; Крылов. Соч. Т. III. С. 345). Будучи литераторами, оба, очевидно, разделяли представления о конвенциональном характере литературных отношений и признавали нарушение этих конвенций со стороны противников Крылова.].

Наиболее полно эту версию излагает Н. И. Греч. Мастерски выстроенный диалог и афористичность финальной реплики наводят на мысль о том, что сам баснописец пересказал ему весь давнишний эпизод уже в виде готового анекдота:

«Что вы получили, – спросила однажды эта барыня у Крылова, – за ваши переводы?» – «Мне дали свободный вход в партер». – «А сколько раз вы пользовались этим правом?» – «Да раз пять». – «Дешево же! Нашелся писатель за пять рублей!»[114 - ??[Греч Н. И.] Газетные заметки // СПч. 1857. № 147 (8 июля). С. 691. Партер, то есть свободное пространство за креслами, откуда публика смотрела спектакль стоя, был излюбленным местом молодых светских театралов. Вход в партер столичного театра в то время стоил один рубль.]

Молодой человек, судя по формулировке «за болезнию», планировал не просто уйти от Соймонова в другое ведомство, а – по крайней мере на какое-то время – вообще отказаться от службы, продолжая заниматься литературой[115 - Профессии литератора – то есть возможности жить на литературные заработки – в описываемое время еще фактически не существовало. См., в частности: Рейтблат А. И. Литературный гонорар в России XIX – начала XX в. (к постановке проблемы) // Книжное дело в России во второй половине XIX – начале XX в.: Сб. научных трудов. Вып. 3. Л., 1988. С. 127–143; Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of the Intellectual Life in Russia, 1700–1800. Princeton, 1985. P. 233–236.]. Это был весьма смелый, если не безрассудный шаг, учитывая, что для него оставались открытыми лишь те сферы, куда не распространялось влияние его врагов. Конечно, его мог вдохновлять пример Н. И. Новикова: тот тоже оставил службу и, посвятив себя журналистской и издательской деятельности, прославился и совершил на этом поле настоящую революцию. Однако Новиков вышел в отставку двадцати пяти лет в чине поручика, вполне достойном для дворянина; к тому же его состояния в принципе хватало для того, чтобы, не служа, жить безбедно. Возможности девятнадцатилетнего отставного провинциального секретаря Ивана Крылова были несопоставимо скромнее, а значит, и риск – больше.

5

Рахманинов и его типография. – Карты. – Первые опыты журнального дела

Отвергая традиционные для дворянина его времени жизненные сценарии, основанные на с?лужбе и/или вельможном покровительстве, молодой Крылов уже в это время нащупывает иную стратегию, конечная цель которой – обретение независимости. Ее описание, с поправкой на особенности поэтического высказывания, находим в написанном чуть позднее послании «К другу моему А. И. К<лушину>»:

Чинов я пышных не искал;
И счастья в том не полагал,
Чтоб в низком важничать народе, —
В прихожих ползать не ходил.
Мне чин один лишь лестен был,
Который я ношу в природе, —
Чин человека; – в нем лишь быть
Я ставил должностью, забавой;
Его достойно сохранить
Считал одной неложной славой[116 - Крылов. Соч. Т. III. С. 250. Послание было напечатано в журнале «Санкт-Петербургский Меркурий» (1793. Ч. III. Июнь). Остроумная формулировка «чин человека» в интересующий нас период не зафиксирована ни в оригинальных, ни в переводных текстах на русском языке, в том числе в политических и философских сочинениях (за консультацию благодарим С. В. Польского), и принадлежит, по-видимому, Крылову. Сам концепт к этому времени уже утвердился, см., например, в «Оде на день рождения … Михайла Матвеевича Хераскова» (1779) Е. И. Кострова: «Ты – человек, и сим ты именем гордись; <…> Доволен буди им, собой его возвысь» и в стихотворении Державина «На рождение в Севере порфирородного отрока» (1779). В дальнейшем в русской поэзии он будет использоваться преимущественно для размышлений о монархе и его миссии, ср. хрестоматийное «Да на чреде высокой не забудет / Святейшего из званий – человек» (Жуковский, «Государыне великой княгине Александре Федоровне на рождение в. кн. Александра Николаевича», 1818).].

По-видимому, через посредство Дмитревского Крылов сближается с И. Г. Рахманиновым[117 - Подробнее о нем см.: Полонская 1; Мартынов Б. Ф. Журналист и издатель И. Г. Рахманинов. Тамбов, 1962.]. Гвардейский офицер, секунд-ротмистр Конного полка, состоятельный и увлеченный идеями Просвещения, в особенности философией Вольтера, он был центром небольшого кружка писателей и переводчиков. К ним присоединился и Клушин, также почитатель Вольтера. В 1788 году Рахманинов завел собственную типографию[118 - Первой книгой, вышедшей в типографии Рахманинова, стала переведенная Дмитревским драма А. Ле Блана «Альберт Первый, или Торжествующая добродетель» (Полонская 1. С. 98).], развернул целую издательскую программу и начал выпускать еженедельный журнал «Утренние часы». В мае там наконец появилась первая публикация Крылова – подборка из трех басен («Стыдливый игрок», «Судьба игроков» и «Павлин и Соловей»).

Судя по направлению его сатиры, юноша к этому времени свел знакомство отнюдь не только с писателями и актерами. В умелых руках неплохим источником дохода служили карты. Будут годы, когда Крылову придется жить одной игрой, но покамест его карьера на этом поприще только начиналась. Состоятельных партнеров он мог находить среди офицеров-измайловцев, сослуживцев брата Льва, и конногвардейцев, сослуживцев Рахманинова[119 - О «гвардейских» знакомствах Крылова см.: Гордин А. М., Гордин М. А. Крылов: реальность и легенда // КВС. С. 18.]; многие офицеры обоих полков принадлежали к богатейшим аристократическим семействам. Впрочем, в наибольшей степени его занимала все-таки литература.

28 ноября 1788 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» выходит объявление о подписке на некое «ежемесячное издание» сатирического характера под названием «Почта духов». Анонимность диктовалась как законами жанра, так и тем, что имя Ивана Крылова на тот момент ничего не говорило публике. Подписчиков у «Почты духов» ожидаемо набралось немного, всего 79 человек – наименьшее количество среди изданий 1780?х – начала 1790?х годов[120 - Самарин А. Ю. Читатель в России во второй половине XVIII века. М., 2000. С. 220.], и вырученная сумма не дотягивала до 400 рублей (по 5 рублей с подписчика). «Почта духов» печаталась у Рахманинова и, скорее всего, на его счет[121 - Косвенным подтверждением того, что Крылов не вкладывал в это издание собственных средств, служит тот факт, что позднее не он, а именно Рахманинов переуступит право на переиздание «Почты духов» московским книгопродавцам (см.: Полонская 2. С. 73).]. С учетом типографских расходов и того, что тираж, в расчете на розничную продажу, превышал количество выписанных экземпляров, можно не сомневаться, что журнал был либо бесприбыльным, либо, что вероятнее, убыточным. Впрочем, для Рахманинова, который не ставил перед собой коммерческих целей, это значения не имело. Когда он в конце 1788 года примерно на полгода уехал из столицы, многие технические хлопоты, очевидно, легли на самого автора[122 - См.: Полонская 1. С. 120.], и это послужило для него школой издательского и типографского дела.

Начав выходить, как и планировалось, в январе 1789 года, «Почта духов» печаталась с большими задержками. По расчетам И. М. Полонской, девятый, сентябрьский номер за 1789 год должен был увидеть свет в конце мая – июне 1790-го[123 - Полонская 2. С. 70.], однако этому помешали драматические события, связанные с выходом в мае радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» и политическим преследованием автора и книгопродавцев. Для Рахманинова, лично знакомого с Радищевым, это стало сигналом опасности; он начал сворачивать деятельность в Петербурге и к 1791 году полностью перевез типографию в свое тамбовское имение Казинку. Как следствие, уже в августе 1790 года Крылову пришлось печатать свою «Оду … на заключение мира России со Швециею» у Шнора.

Вынужденное прекращение сотрудничества с Рахманиновым, который нес практически все расходы по общей деятельности, подтолкнуло Крылова и его друзей к тому, чтобы самостоятельно выйти на коммерческое поле. В конце 1791 года он вместе с Клушиным, Дмитревским и П. А. Плавильщиковым, еще одним известным актером и драматургом, становится пайщиком товарищества, имеющего целью содержать типографию, книжную лавку и выпускать журнал.

6

Товарищество на паях. – Коммерческие неудачи. – Крылов покидает Петербург

«Законы, на которых основано заведение типографии и книжной лавки»[124 - Быстров И. Типография Крылова с товарищами [sic!] // СПч. 1847. № 289 (22 декабря). С. 1155–1556 (далее «Законы…» и приходная книга общества на 1792 год цитируются по этой публикации). «Типография Крылова с товарищи» в конце концов оказалась в единоличном владении Василия Плавильщикова – младшего брата одного из основателей (об этом см. ниже). В 1823 году все его дело и имущество, в том числе документы товарищества, по завещанию перешли к А. Ф. Смирдину, а библиотека Смирдина, в свою очередь, в 1847 году была куплена его приказчиком П. И. Крашенинниковым. Очевидно, тогда в руки нового владельца попал и архив, с которым смог ознакомиться И. П. Быстров, сотрудничавший с Крашенинниковым при составлении «Третьего прибавления к „Росписи российским книгам для чтения из библиотеки Петра Крашенинникова“». Как коллега Крылова по Публичной библиотеке и автор воспоминаний о баснописце он хорошо понимал ценность этих документов. Публикация сохранила их, оригиналы до наших дней не дошли.], подписанные 8 декабр?я 1791 года, были одновременно и уставом общества, и договором между пайщиками. Каждый из них обязывался внести в капитал предприятия по 250 рублей. В заведенной тогда же «Книге приходной на 1792 год» значилось:

В декабре [1791 года] под числом 15?м Иван Дмитревской положил двести пятьдесят рублей; под числом 20?м Петр Плавильщиков положил двести пятьдесят рублей; Иван Крылов положил пятьдесят рублей; 1792 год, генварь, число 1?е, Александр Клушин положил двадцать пять рублей; число 27?е, Иван Крылов положил двести рублей; февраля 16-го, Александр Клушин положил сорок рублей.

Дмитревский и Плавильщиков были достаточно состоятельны, чтобы без особенных затруднений сделать необходимый взнос. Первый еще в 1787 году вышел в отставку и жил на солидный пенсион в 2000 рублей в год. Второй по должности инспектора русской труппы получал 1200 рублей, пользуясь казенной квартирой с дровами (то есть отоплением); к этому надо добавить бенефисы, которые полагались ему как актеру, и авторское вознаграждение за пьесы. Скажем, 4 ноября 1791 года ему были выплачены 300 рублей за трагедию «Рюрик» (поставленную под названием «Всеслав»)[125 - См.: Архив Дирекции императорских театров. Вып. 1. Отд. III. СПб., 1892. С. 35–36.].

Что касается двух других пайщиков, то им внести свои доли оказалось труднее. Крылов, уже более трех лет находясь в отставке, не имел постоянного дохода, и можно только догадываться, как в его распоряжении оказалась сумма, почти в три раза превышавшая то годовое жалованье, которое он некогда получал.

Но если Крылов, хоть и в два приема, все-таки справился с 250-рублевым взносом, то Клушин, скорее всего, так и не смог полностью выплатить свой пай. Принадлежа к древнему, но обедневшему роду, он располагал очень незначительными средствами: его жалованье в Комиссии о дорогах составляло 300 рублей в год[126 - См.: Прошение литератора Клушина // XVIII век. Сб. 3. М.; Л., 1958. С. 517.]. О том, что Клушин в это время серьезно нуждался в деньгах, говорит тот факт, что в 1791 году он и его брат даже продали свои доли в родовой вотчине[127 - См.: Степанов В. П. Клушин Александр Иванович // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб., 1999. С. 62. Мать Клушина (во втором браке Булгакова) владела лишь 10 душами крепостных и явно не могла помогать сыну.].

Судя по «Законам…», само товарищество, созданное четырьмя пайщиками, оставалось безымянным, однако на него можно распространить название учрежденного ими предприятия – «Типография И. Крылова с товарищи»[128 - Часто приводящийся в научной литературе вариант названия – «Типография Крылова с товарыщи» – зафиксирован лишь однажды, на титульном листе первой части журнала «Зритель».]. Выдвижение на первый план имени самого молодого (двадцатидвухлетнего) и нечиновного из четверки, вероятнее всего, связано с тем, что Крылову как человеку энергичному, знакомому с типографским производством и, главное, не обремененному службой, предстояло управлять общим делом.

Коммерческая сторона деятельности товарищества была продумана детально. Кроме денежного пая, члены вносили и такой нематериальный, но весьма значимый капитал, как литературный труд. Они обязывались печатать свои сочинения только в собственной типографии и продавать только в собственной лавке. При этом типографские услуги пайщики-авторы должны были оплачивать на общих основаниях. Еще одним важным ресурсом был авторитет, которым обладали в театральной среде Дмитревский и Плавильщиков. Несомненно, благодаря им типография сразу стала получать заказы Театральной дирекции на печатание афиш[129 - Афиши того времени – небольшие печатные листки с объявлением о предстоящих концертах, спектаклях и других зрелищах. Они не расклеивались, а по подписке раздавались в театральной конторе.], что приносило стабильный доход.

Что касается книжной лавки, то она в соответствии с «Законами…» обладала частичной самостоятельностью; предполагалось, что наряду с продукцией собственной типографии она будет торговать и чужими изданиями. В Петербурге того времени, где существовало несколько десятков книжных лавок[130 - На конец 1791 – начало 1792 года их было более тридцати (Зайцева А. А. Книжная торговля в Санкт-Петербурге во второй половине XVIII в. СПб., 2005. С. 315–323, 329–334).], ей предстояло выдерживать нешуточную конкуренцию.

Планировалось, что типография и лавка образуют «два капитала, один другого подкрепляющие». 80% доходов лавки надлежало передавать в доход товарищества, при этом она сама должна была зарабатывать на содержание сидельца, а книги других типографий получать путем обмена, что дополнительно расширяло сбыт продукции «Крылова с товарищи».

В юридическом отношении содержание частной типографии не представляло для пайщиков проблемы. Двое из них, состоявшие в «актерском звании», относились к городскому сословию почетных (именитых) граждан, а двое других были дворянами. И тем и другим закон разрешал владеть производственными предприятиями, в том числе типографиями. Сложнее обстояло дело с лавкой. Установив в «Законах…», что она существует «на основании городского права», пайщики обязаны были учитывать ограничения, наложенные законодательством на торговые заведения, в частности то, что содержание лавок вне собственных домов позволялось только купечеству. Между тем никто из пайщиков не владел в столице недвижимостью и купцов среди них не было, так что само существование их книжной лавки, располагавшейся в арендованном помещении, оказывалось не вполне законно[131 - Ср. с положением Новикова, который в 1789 году, по окончании срока аренды московской Университетской типографии, был вынужден ради продолжения налаженной торговли в бывшей Университетской книжной лавке прибегнуть к помощи гильдейских купцов Н. Н. Кольчугина и И. И. Переплетчикова, которые, фактически будучи его приказчиками, выступили в качестве ее номинальных владельцев (об этом см.: Мартынов И. Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. М., 1981. С. 111, 132).].

Это затруднение удалось преодолеть, выписав в Петербург младшего брата одного из пайщиков. 3 августа 1792 года двадцатичетырехлетний сын московского купца Василий Плавильщиков записался в столице в третью гильдию[132 - Зайцева А. А. Книжная торговля в Санкт-Петербурге во второй половине XVIII в. С. 328.], что давало ему право заниматься «мелочной», то есть розничной торговлей. В ноябре он уже принимал активное участие в организационных и хозяйственных делах типографии и книжной лавки[133 - См.: Полонская 2. С. 77.]. При этом «Книга приходная на 1792 год» не содержит информации о его вступлении в число пайщиков; это, по-видимому, произошло позднее.

Масштабы предприятия были невелики. Для сравнения: товарищество «Типографическая компания», созданное Н. И. Новиковым и его единомышленниками в 1784 году, имело первоначальный капитал в размере 57 500 рублей, причем взносы пайщиков составляли от 3 до 10 тысяч[134 - Мартынов И. Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. С. 56.].

Львиная доля расходов первого года пришлась, вероятно, на приобретение оборудования и материалов. Возможно, некоторую помощь здесь оказал опытный Рахманинов: о том, что он «содействовал нам к заведению типографии», Крылов позднее упоминал в разговоре с его племянником С. П. Жихаревым[135 - Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955. С. 356 (запись от 9 февраля 1807 года).]. Однако о прямой передаче типографии Рахманинова товариществу говорить нет оснований: по авторитетному утверждению И. М. Полонской, «в этих двух типографиях не было ни одного общего шрифта»[136 - Полонская 1. С. 161.]. «Содействие» могло выразиться, в частности, в том, что «по наследству» от Рахманинова перешли некоторые деловые связи и потенциальные заказчики[137 - Так, напечатанную «Типографией Крылова с товарищи» в 1792 году книгу «Забава в уединении, или Собрание достопамятных происшествий…» перевел с французского сослуживец Рахманинова по лейб-гвардии Конному полку вахмистр Михаил Превлоцкий.].

Типография и книжная лавка расположились в цокольном этаже недавно отстроенного огромного дома И. И. Бецкого на Миллионной улице. Там же на счет товарищества были арендованы и жилые комнаты. Очевидно, что ни Плавильщикову, располагавшему казенной квартирой, ни пожилому, семейному Дмитревскому они не были нужны; в них были заинтересованы наименее обеспеченные пайщики – неразлучные друзья Крылов и Клушин. «Члены, живущие там, пользуясь квартирою, больше и заняты присмотром и ведением книг по типографии», – говорилось в «Законах…».

Основной груз обязанностей, включая хозяйственные записи, принял на себя Крылов. Именно его рукой заполнена «Книга приходная на 1792 год». Ее освидетельствование другими пайщиками прекратилось в августе того же года, что говорит, видимо, о том, что счетоводству своего товарища они вполне доверяли.

Для функционирования типографии и книжной лавки требовались не только помещение и оборудование, но и персонал, в том числе фактор (руководитель технической части), корректор, квалифицированные рабочие – наборщик и печатник, а также сиделец в лавке. Ограниченность средств заставляла пайщиков экономить, и работу, не требующую профессиональных навыков, они брали на себя. Пункт 2 «Законов…» гласил:

Каждый должен стараться, по возможности, исполнять все то, что может относиться к должности фактора, корректора и тому подобных, и все таковые труды разделить между собою, и если бы случилось кому что-то сделать и за другого, в том никакого расчета не делать, ибо сие общество основывается на законах истинного дружества.