Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

Эта формулировка привела историка книги и книжного дела И. Е. Баренбаума к выводу о том, что «Крылов с товарищи» – «не коммерческое предприятие, а своеобразная трудовая артель, идейно-дружеское объединение в духе тех, что организовывал Новиков»[138 - Баренбаум И. Е. Книжный Петербург. Три века истории: Очерки издательского дела и книжной торговли. СПб., 2003. С. 78.]. Между тем «Законы…» не оставляют сомнений, что товарищество мыслилось именно как коммерческое, хотя это не исключает, конечно, дружескую основу объединения.

Записи о приходе новой типографии за последнюю декаду января 1792 года свидетельствуют: ее первой продукцией стали афиши для трех спектаклей, что принесло 21 рубль. Еще одним источником выручки послужило печатание билетов для Кронштадтского клуба – офицерского собрания, особенно активно действовавшего в зимние месяцы[139 - См.: Тимофеевский Ф. А. Краткий исторический очерк двухсотлетия города Кронштадта. Кронштадт, 1913. С. 195.]. Книжная лавка в первый месяц своего существования прихода не имела.

В течение года товарищество развернуло и издательскую деятельность. Первое объявление о продаже книг, вышедших из «Типографии Крылова с товарищи», появилось в «Санкт-Петербургских ведомостях» 1 июня 1792 года. Среди ее продукции были не только сочинения для театра, в том числе написанные или переведенные самими пайщиками, но и книги, отвечавшие интересам сравнительно широкой публики и потому сулившие быстрый сбыт и прибыль. Так, в 1792 году увидели свет тексты комических опер «Диянино древо, или Торжествующая любовь» и «Редкая вещь»[140 - На русской сцене в обеих операх была занята певица Елизавета Уранова, скандал вокруг свадьбы которой с актером Силой Сандуновым интриговал петербургскую публику в течение всего 1790 и первой половины 1791 года (подробно см.: Зорин А. Л. Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX в. М., 2016. С. 85–102). Эти обстоятельства могли определить решение пайщиков напечатать тексты опер. О форме бытования пьес см.: Рейтблат А. И. Письменная литература в России в XIX веке, ее социокультурные функции и читатели // Reading in Russia / Practices of Reading and Literary Communication, 1760–1930 / Ed. by D. Rebecchini and R. Vassena. Milano, 2014. P. 89.] Л. Да Понте в переводе Дмитревского, комедия Плавильщикова «Бобыль», перевод мелодрамы Ж.?Ж. Руссо «Пигмалион», а также первая часть романа Ж.?Б. Луве де Кувре «Приключения шевалье де Фобласа» (в переводе А. И. Леванды при участии Крылова[141 - Об участии Крылова в переводе «Фобласа» см.: Бабинцев С. М. И. А. Крылов. Новые материалы (Из архивных разысканий). С. 112–114.]) и справочник Н. П. Осипова «Любопытный домоводец, или Собрание разных опытов и открытий, относящихся к хозяйству городскому и деревенскому». Кроме того, с февраля 1792 года товарищество выпускало ежемесячный журнал «Зритель», собравший 170 подписчиков в обеих столицах и провинциальных городах[142 - Для сравнения: популярнейший «Московский журнал» Карамзина в том же году имел 290 подписчиков. См.: Самарин А. Ю. Читатель в России во второй половине XVIII века. С. 221.].

Согласно «Книге приходной на 1792 год», общий приход к 1 декабря 1792 года составил 2734 рубля 95 копеек. Около трети этой суммы принесла подписка на «Зритель»[143 - Подписка на обычной бумаге стоила 5 рублей, на белой – 6 (без пересылки). При 170 подписчиках сумма выручки составляла минимум 850 рублей.], остальное сложилось из типографских работ и продажи книг и журналов в розницу. К сожалению, подсчитать размеры чистой прибыли по итогам года невозможно: нет сведений о расходах на аренду помещений в доме Бецкого, закупку оборудования, бумаги и других материалов, оплату труда наемных работников. Учитывая, что по «Законам…» товарищества выплате пайщикам подлежало 90% полученной прибыли и лишь 10% оставались «для подкрепления заведения», не исключено, что вложения окупились уже в первый год. Деятельности «Крылова с товарищи» на этом этапе не помешали ни подозрительность правительства в отношении книгоиздателей и книгопродавцев, которая привела к аресту Новикова в апреле 1792 года, ни даже обыск, устроенный в их типографии в мае[144 - Подробнее см.: Рождественский Н. В. Крылов и его товарищи по типографии и журналу в 1792 году. М., 1899. С. 8–12.].

Если финансовый результат первого года обнадеживал, то уже следующий год показал, что не только развивать достигнутый успех, но даже просто поддерживать все затеянные предприятия нелегко. Если в 1792 году под маркой «Типографии Крылова с товарищи» было выпущено девять наименований книг, то в 1793?м – только шесть, включая продолжение «Приключений шевалье де Фобласа».

С начала 1793 года журнал «Зритель» изменил название на «Санкт-Петербургский Меркурий». В этом можно увидеть как попытку издателей, Крылова и Клушина, привлечь публику новинкой, так и некое проявление осторожности. Отказываясь от названия, которое вызывало ассоциации с английской сатирической прессой (The Spectator Дж. Аддисона и Р. Стила) и журналами Новикова («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»), они соотносили свое издание с солидным, в первую очередь литературным журналом Mercure de France. Сатирической прозы в «Санкт-Петербургском Меркурии» действительно стало меньше. При этом и число подписчиков сократилось, по сравнению со «Зрителем», почти на четверть, составив 134 человека. Издатели, несмотря на падение курса ассигнационного рубля[145 - С 1791 по 1794 год стоимость ассигнаций относительно серебряного рубля снизилась с 81,3 до 68,5 копейки, то есть более чем на 15%. Здесь и далее сведения о курсе ассигнационного рубля приводятся по кн.: Никольский П. А. Бумажные деньги в России. Казань, 1892. С. 194–195.] и общую дороговизну, сохранили для подписчиков прежнюю цену журнала – 5 рублей без пересылки, но так удалось выручить только 670 рублей, то есть на 180 рублей меньше, чем годом ранее за «Зритель».

В июле 1793 года Плавильщиков-старший покинул Петербург, решив продолжать карьеру в Москве. Хотя его отъезд не обязательно был сопряжен с изъятием пая – «Законы…» предусматривали в таких случаях передачу управления доверенному лицу (им мог стать Василий Плавильщиков), – структура товарищества и его деятельность начали постепенно меняться.

Вопреки «Законам…», печатание журнала, а также некоторых сочинений пайщиков пришлось перенести в другую типографию. 1 июня между издателями «Санкт-Петербургского Меркурия» и Академией наук была заключена сделка, весьма выгодная для первых[146 - Подробнее об этом сотрудничестве см.: Семенников В. П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II // Русский библиофил. 1914. № 6.]. Академия обязывалась напечатать в своей типографии за казенный счет пять номеров журнала за 1793 год (с августовского по декабрьский). В обмен на это товарищество предоставило для публикации в продолжающемся сборнике «Российский Феатр» семь драматических произведений Крылова и Клушина, ранее не печатавшихся, включая пресловутых «Проказников»[147 - Сочинения Крылова смогли увидеть свет благодаря тому, что в 1791 году Княжнин скончался, а Соймонов оставил должность директора Императорских театров. В т. XXXIX «Российского Феатра» (1793) напечатаны «Филомела», «Бешеная семья», а также комедия «Опасная шутка» – совместное сочинение Крылова и Клушина при участии Дмитревского (об авторстве см.: Степанов В. П. Клушин Александр Иванович. С. 64). В т. XL (1793) – «Проказники» и комедия Клушина «Смех и горе», в т. XLI (1794) – еще одна крыловская комедия, «Сочинитель в прихожей». «Алхимист» Клушина опубликован не был ввиду прекращения издания «Российского Феатра».]. Клушинские комедии, впрочем, с успехом шли на сцене, так что их публикация в принципе могла бы представлять для товарищества коммерческий интерес, но верх взяли другие соображения.

Тираж пяти номеров «Санкт-Петербургского Меркурия» должен был составить 584 экземпляра (чуть меньше, чем стандартный «полузавод» – 600 экземпляров), включая четыре на высококачественной голландской бумаге – скорее всего, для самих пайщиков товарищества. Издатели «Меркурия», со своей стороны, обязывались получить цензурное разрешение и держать вторую корректуру.

Решающую роль в выработке условий сотрудничества сыграла президент Академии наук Е. Р. Дашкова. Ее пространной резолюцией и руководствовалась канцелярия Академии в своих отношениях с Крыловым и Клушиным.

Все это, однако, лишь отсрочило конец «Санкт-Петербургского Меркурия». В советской исследовательской традиции было принято связывать угасание журнальной активности товарищества и последующий отъезд Клушина и Крылова из Петербурга со скандалом вокруг публикации тираноборческой трагедии Княжнина «Вадим Новгородский». В декабре 1793 года отдельное издание «Вадима», вышедшее в июне, было сожжено, и текст трагедии вырезан из XXXIX тома «Российского Феатра», причем частично пострадала и напечатанная там же ранняя трагедия Крылова «Филомела»[148 - Подробную хронологию событий см.: Веселова А. Ю., Гуськов Н. А. Комедии Я. Б. Княжнина // Княжнин Я. Б. Комедии и комические оперы. СПб., 2003. С. XV–XVII.], а в начале следующего года Дашкова была отстранена от академических дел. Однако никаких документальных подтверждений того, что случайное соседство с «Вадимом» ставилось Крылову в вину, не существует. Подозрения вряд ли могли коснуться издателей «Меркурия» еще и потому, что намеки на неблагонадежность «Вадима» впервые прозвучали именно в клушинской рецензии, опубликованной еще в августе, в третьем номере журнала.

Таким образом, нет оснований считать, что упадок «Санкт-Петербургского Меркурия» имел прямые политические причины. Академическая типография благополучно продолжала выполнять свои обязательства перед его издателями до апреля 1794 года, когда был выпущен последний, декабрьский номер за минувший год[149 - См.: Бабинцев. С. 25.]. И все же в лице Дашковой товарищество потеряло поддержку, которая помогала справиться с трудностями, нараставшими в течение 1793 года. Типография получала мало заказов, текущие номера журнала наполнялись явно с большим трудом, что вызывало систематические задержки. Кроме того, товарищество, судя по всему, столкнулось с недостатком оборотных средств. Отведенных на это десяти процентов прибыли не хватало для поддержания деятельности всех предприятий.

При таких обстоятельствах Крылов и Клушин не решились объявлять об издании журнала на следующий, 1794 год. Осенью 1793?го Клушин, игравший в «Меркурии» роль ведущего автора, подал прошение об отпуске на пять лет с жалованьем «для продолжения обучения в Геттингенском университете»[150 - Прошение литератора Клушина // XVIII век. Сб. 3. С. 517.]. Его отъезд был намечен на февраль 1794 года. В связи с этим он дал Василию Плавильщикову доверенность на получение в Академической типографии двух последних номеров журнала[151 - См.: Полонская 2. С. 81.]. Ему же, вероятно, Клушин поручил и управление своим паем.

Тем не менее вывод И. М. Полонской: «К середине 1793 г. Крылов, Клушин, Плавильщиков и Дмитревский приняли <…> решение о ликвидации литературно-издательского объединения»[152 - Там же. С. 79.] – представляется слишком радикальным. Прекращение журнала само по себе еще не означало ликвидации всего товарищества. Однако дальнейшее открытое участие в его деятельности Крылова как «титульного» пайщика в самом начале 1794 года действительно стало рискованным. В январе была опечатана типография Рахманинова в Казинке и начато следствие по поводу выпуска им неподцензурных изданий, в том числе полного собрания сочинений Вольтера в русском переводе. Практически весь предшествующий год Рахманинов провел в Петербурге[153 - Полонская 1. С. 168–169.], несомненно, общаясь с Крыловым, а в Казинке приступили к печатанию второго издания «Почты духов». Тираж этой книги был изъят полицией вместе с сочинениями Вольтера. Тесные контакты с Рахманиновым грозили обернуться неприятностями политического характера и для самого Крылова, и для типографии товарищества, в названии которой фигурировало его имя. Очевидно, следствием этого и стал отъезд Крылова из столицы[154 - Документов, позволяющих точно определить дату отъезда Крылова из Петербурга, не существует. Распространенное мнение о том, что он выехал еще в середине 1793 года, основывается на весьма нечетких в этом пункте «Записках» И. И. Мартынова (см.: Памятники новой русской истории. Т. 2. СПб., 1872. С. 88 (2?й пагинации)), а также на недоказанной гипотезе о том, что основной причиной бегства Клушина и Крылова стала история с «Вадимом Новгородским».], в связи с чем завершение «Санкт-Петербургского Меркурия» легло на одного из сотрудников журнала, переводчика И. И. Мартынова.

Позднее Крылов избегал разговоров о своих юношеских неудачах. Почти сорок лет спустя, в 1831 году, на вопрос, отчего он так сетовал на фортуну в стихотворении «К счастию», напечатанном в последнем номере «Меркурия», он отвечал намеренно невнятно:

Ах, мой милый, со мною был случай, о котором теперь смешно говорить; но тогда… я скорбел и не раз плакал, как дитя… Журналу не повезло; полиция, и еще одно обстоятельство… да кто не был молод и не делал на своем веку проказ…[155 - КВС. С. 236–237.]

Переломный момент зафиксирован той же Полонской: «С 21 марта 1794 г. в стандартной форме книгопродавческих объявлений от типографии „Крылов с товарищи“ <…> исчезает упоминание о Крылове»[156 - Полонская 2. С. 79.].

Деятельность товарищества, впрочем, не прекратилась. Если за первые месяцы 1794?го под прежней маркой вышло две книги, то за оставшуюся часть года – десять. На их титульных листах нет указания на место печатания, но по шрифтам эти издания определяются как продукция бывшей «Типографии Крылова с товарищи»[157 - См.: Там же. С. 85, 93.]. Их выпустил Плавильщиков-младший, никуда из Петербурга не уезжавший[158 - Пожилой Дмитревский и ранее не принимал непосредственного участия в управлении типографией и других предприятиях товарищества, ограничиваясь передачей ему своих сочинений для издания.]. Как принято считать, «Типография Крылова с товарищи» весной 1794 года была «передана» ему[159 - См., в частности: Полонская 2. С. 84.], что, однако, оставляет в стороне важный вопрос о собственности и о дальнейшем существовании паевого товарищества.

Между тем как раз с апреля 1794 года в газетных объявлениях возникает типография с уникальным описательным наименованием – «в новом доме его высокопревосходительства Ивана Ивановича Бецкого, что у Летнего сада». Это, несомненно, бывшая «Типография Крылова с товарищи», которая находилась на прежнем месте, но утратила и имя «титульного» пайщика, и марку как таковую. Будь Василий Плавильщиков к этому времени единственным ее владельцем, она называлась бы «типографией Плавильщикова» (что и произошло позднее), однако в течение следующих двух с половиной лет она функционировала как безымянная. Это, видимо, и является косвенным доказательством того, что прежние собственники оставались в своих правах, но по разным причинам не хотели связывать с типографией свои имена.

Покидая Петербург в первой половине 1794 года, Крылов, скорее всего, тоже доверил Плавильщикову управление своей долей. Так можно было рассчитывать на получение дохода, впрочем, вряд ли значительного. Тем не менее он не стал искать новой службы, а решил переждать сложные времена в провинции.

7

Игрок. – Клиент князя Голицына. – Правитель канцелярии. – От карт к литературе

Информации о том, где и как Крылов провел следующие два-три года, крайне мало. Известно лишь, что ?ем?у предоставляли кров богатые знакомцы, которых, в свою очередь, связывали друг с другом приятельские отношения. Из Петербурга он выехал предположительно вместе с капитан-поручиком Преображенского полка В. Е. Татищевым, направлявшимся в Клинский уезд Московской губернии для вступления во владение великолепной усадьбой Болдино, которая досталась ему по семейному разделу[160 - Новиков С., Балабанова Ю. Болдино – подмосковный дворец в стиле барокко… // Мир искусств: Вестник международного института антиквариата. 2015. № 2 (10). С. 38–53.]. Там Крылов прожил несколько месяцев, а в следующем, 1795 году пользовался гостеприимством супругов И. И. и Е. И. Бенкендорф[161 - Иван Иванович Бенкендорф (1763–1841) с 1784 года был женат на Елизавете Франц, приемной (или внебрачной) дочери генерал-аншефа А. И. Глебова; на рубеже 1780?х и 1790?х годов он служил в Петербурге в чине поручика гвардии (Бороздин К. М. Опыт исторического родословия дворян и графов Бенкендорфов. СПб., 1841. С. 5). Тогда, по-видимому, Крылов и познакомился с ним и его женой.] в Москве и подмосковном имении Виноградово.

К этому же году относится список обративших на себя внимание градоначальства московских карточных игроков, где фигурирует некий «подпоручик Иван Крылов»[162 - В списке фигурирует и приятель Крылова Василий Татищев, в доме которого происходили игорные сборища. См.: Мальшинский А. П. Московские игроки // Исторический вестник. 1891. Т. XLV. С. 117.]. Хотя чин подпоручика по Табели о рангах действительно соответствовал чину провинциального секретаря, в котором Крылов состоял в то время, его использование нехарактерно для человека, никогда не служившего по военной части. Это не позволяет с полной уверенностью отождествлять московского игрока с будущим баснописцем, но, видимо, тогда для него и начался период, о котором его приятель Н. И. Гнедич позднее выразится так: «Лет двадцать Крылов ездил на промыслы картежные»[163 - КВС. С. 245 (дневниковая запись М. П. Погодина о беседе с Гнедичем 23 октября 1831 г.).].

В августе 1795 года пятеро наиболее скомпрометировавших себя игроков были по высочайшему распоряжению высланы из Москвы в отдаленные губернии под надзор. Остальные никак не пострадали, но, возможно, отъезд Крылова из Первопрестольной был связан с этим демонстративным разгоном игрецкого сообщества[164 - Так, И. И. Бантыш-Каменский в мае 1795 г. наблюдал, как игроков, не исключая и дам, поочередно привозили к московскому главнокомандующему М. М. Измайлову для беседы, а уже в июне констатировал, что «академики картежные, видя крепкий за собою присмотр, многие по деревням скрылись» (Московские письма в последние годы екатерининского царствования. От И. И. Бантыша-Каменского к князю Александру Борисовичу Куракину. 1794 и 1795 годы // РА. 1876. № 12. С. 409–410).]. В письме к Елизавете Бенкендорф от 26 ноября 1795 года он, жалуясь на «старые и еще вновь приключившиеся <…> несчастья и потери», резюмирует: «До сих пор все предприятия мои опровергались, и, кажется, счастье старалось на всяком моем шагу запнуть меня»[165 - Крылов. Соч. Т. III. С. 343.]. В течение следующего года местопребывание Крылова неизвестно; жил он, по-видимому, в основном карточной игрой.

По версии М. А. и Я. А. Гординых, весной 1797 года, в дни коронации Павла I, он поднес новому самодержцу свою «Клеопатру» и удостоился весьма милостивого приема[166 - См.: КВС. С. 437.]. Рукопись крыловской трагедии действительно имелась в библиотеке Павла, позднее уничтоженной пожаром, однако все остальное не выдерживает критики.

Гипотеза Гординых основывается на не вполне корректном прочтении конспективной дневниковой записи Погодина о беседе с Крыловым от 27 октября 1831 года, где речь шла, в частности, о Дмитревском. Скорее всего, именно он, а вовсе не Крылов, обозначен инициалами «И. А.» в диалоге с Павлом I: «У Крылова. О прост<оте> Дмитрев<ского> (Павел встрет<ил> и сказ<ал> Здр<авствуй,> И<ван> А<фанасьевич>. Здр<авствуйте и> вы). – Он подав<ал> ему трагед<ию> Клеопатра»[167 - ОР РГБ. Ф. 231/I. Карт. 32. № 1. Л. 68; ср. КВС. С. 245.]. Ответная реплика без этикетного «ваше императорское величество» была бы уместна лишь в диалоге равных, в обращении же к царю ее можно извинить только «простотой» пожилого актера. Представить на его месте Крылова невозможно. Дмитревский был на двадцать лет старше Павла, император знал его еще с тех пор, как в раннем отрочестве начал посещать театр; это делает правдоподобным обращение к нему по имени-отчеству. Крылов же, напротив, был на пятнадцать лет моложе, находился в мелком чине и не имел доступа ко двору – все это практически исключает личное знакомство. «Клеопатра» (очевидно, ее новая, улучшенная версия) могла попасть в библиотеку Павла именно через Дмитревского, причем в любое время. В приведенном диалоге нет ничего, что позволяло бы связать его с коронацией.

Предположение о том, что Крылов еще в екатерининские времена принадлежал к «партии наследника» и потому был лично известен великому князю, превращает бездомного, неимущего, преследуемого неудачами молодого литератора в политического оппозиционера, который при смене царствования мог рассчитывать на карьерный взлет. В действительности же в жизни Крылова с восшествием на престол Павла не изменилось ровным счетом ничего. Новый император освободил от наказания тех, кто при Екатерине пострадал от политических обвинений, включая Новикова, Радищева и Рахманинова. При этом он не только сохранил, но и усилил строгости в области цензуры и книгопечатания, введенные в последние екатерининские годы, в том числе подтвердил запрет 16 сентября 1796 года на деятельность вольных типографий. Дух нового царствования, определившийся уже в первые дни, не сулил Крылову как писателю-сатирику ничего хорошего, и он почел за благо не возвращаться к прежней деятельности.

О том, где он находился в первой половине 1797 года, данных нет, и только в августе он обнаруживается в Петербурге[168 - 25 августа Крылов сообщил в столичную полицию о том, что тремя днями ранее «нечаянным образом» утратил важный документ – аттестат о службе в Горной экспедиции (Модзалевский Б. Л. И. А. Крылов. Новые данные для его биографии. С. 153).]. Его приезд мог быть связан с необходимостью завершить коммерческие дела. В истории типографии, когда-то носившей его имя, начался новый период. Управлявшему ей Василию Плавильщикову пришлось пойти на хитрость: в конце 1796 года он заключил с Санкт-Петербургским губернским правлением договор, согласно которому типография, фактически оставаясь частной, официально именовалась «Типографией Губернского правления»[169 - Подробнее см.: Степанов С. В. Книгоиздательская деятельность Санкт-Петербургской губернской типографии // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. Т. 201. Книжное дело: вчера, сегодня, завтра. Ч. 1. СПб., 2013. С. 46–47. Фактически Губернское правление сдавало в аренду свою марку с тем, чтобы арендатор брал на себя обязательства по печатанию казенных бланков, объявлений и т. п.; ему также не возбранялся выпуск книг и другой полиграфической продукции по его усмотрению. Этим бывшая «Типография Крылова с товарищи», возможно, была обязана постоянному читателю ее изданий И. А. Алексееву, который в 1793–1796 годах занимал должность вице-губернатора, а с 1797?го – гражданского губернатора Санкт-Петербургской губернии. Его имя находим среди подписчиков «Зрителя», «Санкт-Петербургского Меркурия», а ранее – книг и журналов Рахманинова, включая «Почту духов» (Самарин А. Ю. Читатель в России во второй половине XVIII века. С. 223).]. Предприятие к этому времени значительно усовершенствовалось, обзаведясь девятнадцатью новыми шрифтами, в том числе иностранными[170 - См.: Полонская 2. С. 82.]. Немалые вложения в развитие дела почти наверняка произвел сам Плавильщиков, и это дало ему права старшего компаньона. Доли остальных неизбежно уменьшились, дальнейшее владение паями для них теряло смысл. Возможно, именно летом 1797 года продал ему свой пай и Крылов[171 - Структура собственности типографии Губернского правления неизвестна, но по прошествии нескольких лет долю в ней из первоначальных пайщиков сохранял только И. А. Дмитревский. Во всяком случае, в одном из книгопродавческих объявлений некто Дмитревский назван содержателем этой типографии (см.: СПбВ. 1801. № 8. С. 282).].

Теперь в Петербурге его ничто не удерживало. В своем желании оказаться подальше от этого опасного места Крылов был не одинок. Тогда же в столице проездом побывал другой бывший член товарищества – Клушин. Смерть Екатерины застала его живущим в Ревеле. Не получив от нового императора разрешения выехать за границу, он решил не возвращаться на службу и направлялся в провинцию – в Орел, где его на несколько лет приютит брат. Крылову же, в отличие от него, податься было некуда.

К счастью, он нашел себе патрона. 48-летний князь Сергей Федорович Голицын – на тот момент командир Преображенского полка, генерал от инфантерии, снискавший славу в недавних русско-турецких войнах, богач, женатый на племяннице Потемкина. Человек военный до мозга костей, но просвещенный, он, что немаловажно, обладал «неимоверным <…> благородством души» и спокойной, «веселой, ласково-покровительственной» манерой обращения[172 - ??Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2003. С. 116, 114.]. Он был на двадцать лет старше Крылова, и в социальном отношении их разделяла едва ли не бездна, однако ум, вкус и специфический демократизм большого барина позволили Голицыну оценить молодого человека.

Их знакомство состоялось, вероятно, еще в екатерининские времена. Посредником мог выступить кто-то из гвардейских приятелей Крылова, например преображенец Татищев или А. М. Тургенев – конногвардеец, младший сослуживец Рахманинова и друг Василия Плавильщикова.

Н. М. Еропкина, со второй половины 1830?х годов жившая в доме Тургенева в качестве гувернантки и знавшая Крылова как его старого приятеля, рассказывала об этом так:

В молодости Александр Михайлович Тургенев помог Крылову определиться учителем в семью кн. Голицына. Крылов до получения этого места бедствовал, и оказанная протекция явилась своего рода благодеянием <…> Вероятно поэтому Крылов <…> говорил иногда: «Благодетель мой Александр Михайлович»[173 - КВС. С. 270. Представить Крылова Голицыну мог также их общий знакомый Г. Р. Державин.].

Дом Голицыных действительно был полон детей, у которых имелись свои наставники, Крылов же до поры оставался лишь гостем. В домочадца он превратился в результате неожиданных перемен в жизни князя. 10 августа 1797 года император, недовольный выучкой полка, отстранил Голицына от командования и отправил в отставку. Вскоре опальный князь с многочисленным семейством покинул Петербург, увозя с собой Крылова.

С осени 1797 года будущий баснописец сопутствовал Голицыну везде – в Москве, в саратовском поместье Зубриловка, в краткосрочной поездке в Петербург на рубеже 1798 и 1799 годов, в имении Казацкое Киевской губернии, которое превратилось для князя в место ссылки.

В эти годы Крылов, по-видимому, находился в полной материальной зависимости от своего патрона. Одной из считаных возможностей добыть какие-то средства для него стала постановка в Москве в начале 1800 года переведенной им комической оперы «Сонный порошок»[174 - Осенью 1797 года Крылов, нуждаясь в деньгах, взялся за переделку оперы-буфф La villanella rapita Ф. Бьянки, которая 14 сентября была представлена итальянской труппой в Петергофе, на придворном театре (см.: Ливанова Т. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом: Исследования и материалы. Т. 2. М., 1953. С. 436). Под названием «Сонный порошок, или Похищенная крестьянка» эта опера была в сентябре 1798 года подана в цензуру в Москве. Содействие в ее постановке могли оказать подвизавшиеся на тамошней сцене старинные приятели Крылова – Плавильщиков и чета Сандуновых. Премьера состоялась 9 февраля 1800 года (в бенефис Елизаветы Сандуновой). 8 февраля того же года в Петербурге была поставлена другая комическая опера, написанная Крыловым еще в 1788 году, – «Американцы» (музыка Е. И. Фомина). Это сочинение было существенно переделано Клушиным, который в июле 1799 года занял в столице должность цензора русских пьес. После постановки он напечатал текст у В. А. Плавильщикова в «Типографии Губернского правления», заявив в предисловии, что «кроме стихов, в ней не осталось ни строки, принадлежащей г. Крылову» (цит. по: Крылов И. А. Полное собрание драматических сочинений. С. 465). Между тем стихотворные вставки составляют не менее трети от всего текста. Была ли выплачена Крылову соответствующая часть авторского вознаграждения за «Американцев», неизвестно, однако отношения между приятелями с этого времени охладели.]. Получение гонорара даже позволило ему около Рождества 1799 года послать брату 100 рублей[175 - КВС. С. 334. Лев Крылов в январе 1797 года перешел из гвардии в армию; принимал участие в ряде кампаний; с 1818?го – командир Винницкой инвалидной команды.]. Но это был едва ли не единственный заработок за несколько лет.

Тем не менее между положением Крылова в домах Татищева и Бенкендорфов, с одной стороны, и Голицына – с другой были существенные различия. В первом случае он жил на хлебах у хозяев, не имея шансов как-либо отблагодарить их за гостеприимство. Несмотря на приятельские отношения, это должно было его тяготить. Бенкендорфы тогда не имели детей, Татищев вообще не был женат – соответственно, Крылов не мог проявить себя даже на педагогическом поприще. У Голицына же ему представилась такая возможность, что и позволило задержаться в этом доме надолго. По свидетельству Ф. Ф. Вигеля, который в начале 1799 года сам оказался в Казацком в качестве воспитанника Голицыных, Крылов занимался с детьми русским языком.

Биографы нередко оценивают его положение при Голицыне как приниженное. Основанием для такой интерпретации служит, в частности, рассуждение П. А. Вяземского:

В доме князя Сергея Федоровича Голицына, барина умного, но все-таки барина, и к тому же, по жене, племянника князя Потемкина, Крылов, по тогдашним понятиям, не мог пользоваться правом личного человеческого равенства с членами аристократического семейства. Он не был в семействе, а был при семействе. Он был учитель, чиновник, клиент, но в этой среде не был свой брат, хотя, может быть, и, вероятно, так и было, пользовался благоволением, а пожалуй, и некоторым сочувствием хозяев[176 - КВС. С. 175.].

Однако Вяземский не наблюдал все это непосредственно – Вигель же как очевидец утверждает, что Крылов находился в доме как «приятный собеседник и весьма умный человек», то есть скорее компаньон. Перечисляя обитателей Казацкого, он отделяет Крылова от тех, кто был специально нанят для образования детей, – от гувернера и учителя математики, относя его к «почетным членам» усадебного общества наряду с литератором П. И. Сумароковым, женатым на двоюродной сестре хозяина.

По словам Вигеля, Крылов предложил князю заниматься с его сыновьями «от скуки». Но едва ли эта причина была основной. Воспитание детей Голицына было поручено французам – между тем молодые русские дворяне, не знающие родного языка и презирающие отечество, были, напомним, излюбленной мишенью крыловской сатиры[177 - Ср. также рассуждения о значимости воспитания и образования, соответствующих русскому национальному характеру, в статьях П. А. Плавильщикова в их с Крыловым общем журнале 1792 года (Киселева Л. Н. Журнал «Зритель» и две концепции патриотизма в русской литературе 1800?х гг. // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 645 (Проблемы типологии русской литературы). Тарту, 1985. С. 7–10).]. Весьма вероятно поэтому, что свою деятельность в семье патрона он рассматривал как некоторую миссию. Не случайно «он не довольствовался одним русским языком, а к наставлениям своим примешивал много нравственных поучений и объяснений разных предметов из других наук»[178 - Вигель Ф. Ф. Записки. С. 129. Эти занятия продолжались до начала 1800 года, когда молодые Голицыны были отправлены для продолжения образования в Петербург.].

О том, что Голицыны (во всяком случае – молодое поколение) принимали его всерьез, свидетельствует история нашумевшей дуэли между А. П. Кушелевым и Н. Н. Бахметевым в 1803 году, где одним из секундантов был двадцатилетний сын князя Сергей. Крылов, по-видимому, сыграл в организации поединка известную роль; во всяком случае, его участие запомнилось другому секунданту – И. А. Яковлеву[179 - См.: Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 8. М., 1956. С. 88 (автор ошибочно называет Крылова секундантом). Подробнее об этом поединке см.: Гордин Я. А. Дуэли и дуэлянты. СПб., 2002. С. 61–65.]. Фигурантами дела об этой дуэли были представители генералитета и знатных фамилий; присутствие рядом с ними Крылова объяснимо лишь безусловным доверием и уважением к нему со стороны С. С. Голицына.

Известное замечание Вигеля об «умном, искусном, смелом раболепстве» Крылова с хозяевами Казацкого[180 - Вигель Ф. Ф. Записки. С. 128.] указывает скорее на мастерскую театрализацию бытового поведения, к которой Крылов часто и охотно прибегал[181 - Ср. мини-спекталь, разыгранный Крыловым в имении Татищева, когда он? явился перед хозяином и его гостями в образе «дикаря» (КВС. С. 145–146). Подробнее см. в главе 3.]. В доме Голицыных лицедейство было одним из любимых развлечений[182 - Об этом см.: Гордин М., Гордин Я. Театр Ивана Крылова. С. 102, 107–108.], и здесь он находился в своей стихии. Для усадебного театра в Казацком он сочинил одноактную комедию «Пирог»[183 - 20 июля 1802 года она была поставлена на петербургской сцене. Получил ли Крылов авторское вознаграждение, неизвестно.] и свой шедевр – «шутотрагедию» «Трумф (Подщипа)», в которой сам исполнил заглавную роль.

Юношеская гордость и амбиции, казалось, канули в Лету, и Крылов нашел себе патрона – почти идеального. Конечно, Голицын, с удовольствием эксплуатируя его комическое дарование, не позволял забывать о том, что он всего лишь клиент, всецело зависящий от щедрот своего покровителя. Тем не менее это было лучшее, на что Крылов в тот момент мог рассчитывать, и потому он готов был всюду следовать за князем, даже в случае его возвращения на службу. Когда в конце 1798 – начале 1799 года Голицын, которого Павел ненадолго извлек из отставки, получил назначение командиром корпуса и прибыл в Петербург, Крылов тоже начал собирать свои документы. 4 января 1799 года Берг-коллегия выдала ему копию потерянного аттестата о службе в Горной экспедиции[184 - Модзалевский Б. Л. И. А. Крылов. Новые данные для его биографии. С. 153.]. Формально он мог претендовать лишь на какую-нибудь незначительную должность, доступную мелкому штатскому чиновнику, фактически же рассчитывал занять при князе положение «частного секретаря»[185 - Вигель Ф. Ф. Записки. С. 127.], то есть неофициального помощника, в отличие от адъютантов, которые полагались генералу для ведения служебных дел. Однако очередной приступ царского гнева разрушил эти планы и заставил Голицыных, а с ними и Крылова снова выехать из столицы.

Опала закончилась с воцарением Александра I. Возвратив князя из ссылки, молодой император в июне 1801 года назначил его лифляндским, эстляндским и курляндским военным губернатором. Крылов последовал за ним в Ригу. Чтобы освободить для него место, Голицын уволил прежнего «секретаря по части гражданских дел», то есть правителя генерал-губернаторской канцелярии, Ивана Нагеля, а 2 октября обратился в Сенат с ходатайством о том, чтобы не только принять отставного провинциального секретаря Крылова «паки в службу» и назначить на эту вакансию, но и произвести в титулярные советники.

Судя по адрес-календарям тех лет, в остзейских губерниях провинциальный секретарь мог претендовать лишь на очень скромное место где-нибудь в уезде. Даже самый последний из чиновников губернского уровня имел более высокий чин, а уволенный правитель канцелярии был коллежским асессором (VIII класс). Крылову же, чтобы превратиться хотя бы в титулярного советника (IX класс), нужно было перепрыгнуть целых две ступени Табели о рангах, преодоление которых обычным порядком заняло бы девять лет действительной службы. Сенат 11 октября согласился определить его к должности, а в «награждении чином» отказал на том основании, что он «в настоящем [чине] положенных лет не выслужил»[186 - Модзалевский Б. Л. И. А. Крылов. Новые данные для его биографии. С. 152–154.]. Свою роль тут явно сыграла «мина замедленного действия» – аттестат о службе в Горной экспедиции, некогда выданный Соймоновым. Из него сенатские чиновники сделали вывод, что Крылов был произведен в провинциальные секретари только в 1788 году. Доказывание реальных обстоятельств заняло почти год, и лишь 31 декабря следующего, 1802 года он наконец получит выслуженный давным-давно чин губернского секретаря.

По милости патрона Крылову досталась высокая должность, но без жалованья. По штату генерал-губернатору на тот момент вообще не полагался секретарь по гражданским делам, и потому предшественник поэта довольствовался выплатой «корабельного дохода» – малой части сборов с судов, заходящих в рижский порт, которая по традиции полагалась некоторым русским чиновникам[187 - Latvijas Nacionalais arhivs. Latvijas Valsts vestures arhivs. F. 1. Apr. 2. № 835. Lp. 1, 2. Жалованье секретарю генерал-губернатора начнет выплачиваться только в 1802 году, когда Крылов уже покинет эту должность. Приносим искреннюю благодарность Б. А. Равдину за возможность ознакомиться с этим и другими источниками из Латвийского государственного исторического архива.]. Очевидно, средства, которыми Крылов располагал при начале службы в Риге, были скромны: в конце 1801 года он смог послать брату всего 50 рублей.

Но чуда не произошло: правителем канцелярии генерал-губернатора Крылов пробыл от силы несколько месяцев. Как позднее рассказывала М. П. Сумарокова, родственница Голицыных, воспитывавшаяся в их доме,

когда обнаружилась его неспособность к такой должности <…> на место его был назначен <…> бывший при князе сведущий чиновник Сергеев, а Крылов еще несколько времени оставался в доме только как собеседник[188 - Сб. 1869. С. 37.].