Семейный портрет спустя 100 лет

Мама смотрит на меня подозрительно и ускоряет шаг.

– Забудь эти глупости. Папа бредит.

Я и сама так считала. Но почему-то после маминых слов закрадывается червь сомнения. Гоню от себя эти порочные мысли. Мужчины не целуют женщин в срамные места. Такого не бывает.

Пока мама будет папу спасать, я решаю зайти к подружке. Вернулась домой я через часа три.

Папа спал в обнимку с Зефиром. Оба подали голос.

– Лиля, – сквозь сон шептал папа.

– А-ав! – тявкнул Зефир на папин зов.

Папу он любил тоже, не так, как маму, но волновался за него. «Я тебя охраняю», – говорил он ему. Зефир считал нашу семью своей собачьей стаей. Мама была альфа-самкой, лидером. Зефир был на втором месте после мамы в иерархии стаи, а папа на последнем. Папа был самым щедрым в семье и никогда не отказывал Зефиру в лакомых кусочках. Поэтому наша крошечная собачка походила больше на поросёнка на коротких и тонких ножках и папу не уважала за то, что он исполнял её прихоти. Байрона папа подарил своему другу. Бульдог постоянно спал и невыносимо храпел. Мы с сестрой были поражены очередным парадоксом – несоответствием внешности с характером.

Несмотря на неразрывную близость, мои родители спорили каждый день. Папа мне с сестрой:

– Вы не видели вчера по телевизору дрессированную собаку, которая играла на пианино «Собачий вальс»?

Мы не видели.

– Это была не собака, это был медведь, – говорит моя мама.

– Да нет же – собака!

– Медведь!

Несколько дней ничего кроме «собака – медведь» в доме не звучало. Мама пригрозила подать на развод, если папа не признает, что это был медведь, а не собака. Наконец, они нашли кого-то, кто видел эту передачу. Выяснилось, что на пианино играла собака – чёрный лабрадор. Ей к лапкам привязали палочки, этими палочками она ударяла по клавишам.

Мама оказалась неправа, поэтому на тему животных, играющих «Собачий вальс», и не только животных, а вообще об исполнителях «Собачьего вальса» у нас в доме даже близко нельзя было упоминать.

* * *

В Доме офицеров папа познакомился с гастролирующими игроками в покер. Они втянули его в игры на деньги, и довольно крупные. Папа таких денег для ставок вначале и не имел. Он их заработал игрой на бильярде. Как правило, он обыгрывал своих соперников и собрал нужную сумму на карточные игры.

Он никогда не проигрывал зарплату. Зарплату, ничтожные сто двадцать, а потом сто семьдесят рублей, папа мгновенно отдавал маме, чтобы даже соблазна не было поставить их на кон.

Окладов моих родителей, довольно высоких по тем временам, едва хватало на пропитание. Для того чтобы приобрести вещь покрупнее – телевизор или холодильник, не говоря уже о пиано детям, автомобиле, приходилось копить деньги или покупать «в рассрочку». Папа подрабатывал в комиссиях по приёму экзаменов на водительские права. Ему неоднократно предлагали взятки. Он приходил в ужас от самой мысли об этом (права неумелому водителю?!) и не хотел могил на своей совести.

Только на взятках за права он мог разбогатеть по тогдашним меркам. Мысль о каких-то незаконных и опасных сделках претила папе. Но он неоднократно проигрывал деньги, отложенные на покупку холодильника, телевизора или новой обуви для своих дочерей.

Маму подобное поведение мужа сводило с ума. Это было доказательством редкой безответственности, отсутствия обязательств перед семьёй, наплевательского отношения к жене и детям.

Мама считала, что он падал в пропасть, из которой нет возврата. Это хуже, чем измена. В его новой жизни, наворачивающей круги по орбите, где в центре находились покер и пирамида (игра в бильярд), маму, нас, его родителей оттеснило на самый край. Мама стыдилась ещё больше и скрывала более тщетно, что её муж – игрок.

Подруги гораздо меньше завидовали маме по поводу её брака. Наоборот, между собой они жалели маму.

Внешне ничего не изменилось. Папа не ушёл из семьи, ни на секунду об этом не думал, никто ни с кем не собирался разводиться. Он боготворил своих жену и детей. Но в него забрался злой дух, называемый азартом, который ввёл его вопреки его желанию туда, где за стол садилось ещё несколько человек, разговаривающих на чужом языке – блеф, пот, сквиз и тому подобное.

Папа всё больше и больше времени проводил за столом в прокуренном помещении. Другими играми, как «Очко», он тоже не чурался. С каждой игрой мама становилась несчастней.

Иногда папа исчезал на день, на два – игроки собирались в другом городе, в Белой Церкви, например, или в Киеве, или ещё дальше – в Одессе. Мама видела его реже и реже. Они с трудом разговаривали друг с другом.

Мама выдвинула очередной ультиматум – играть у нас в доме. Картёжники заняли бильярдную, в которой навсегда завис тёмный дым от курева.

Однажды ночью измождённый от трёхсуточной игры товарищ отца Вадим что-то напутал и пошел в спальню к маме. Когда он полез её обнимать, раздался неистовый крик. Мы с сестрой проснулись и побежали на зов. Папа с остальными игроками тоже прибежал. Полуголый Вадим сидел растерянный с одной стороны кровати, мама в прозрачной ночной рубашке – с другой. Наш Зефир заходился в истерике и прыгал на Вадима, что делало всю картину ещё более сюрреалистичной. Вадиму показалось, что он у себя дома.