Лжецаревич

– Бог про то знает, а только встряска будет добрая.

– Так. Ну прощай, здрав будь!

И Никита вышел.

Осенний вечер был темен, но Никита хорошо знал дорогу и не боялся запутаться. Он шел быстро, почти бежал. Какое-то смутное беспокойство овладело им еще в ту пору, когда он сидел у Ивана Безземельного. Теперь это чувство еще более усилилось.

«Господи! Уж не дом ли горит? – думал Никита. – С чего не то тоска, не то Бог знает что напало?»

И он все подбавлял шагу.

Но вот, теперь уже недалеко. Никита смутно различает очертания своей лачуги.

Вдруг он замедлил шаги и прислушался: ему показалось, что он слышит голос жены. Стараясь ступать как можно тише, он подошел совсем близко к дому.

На покривившемся убогом крылечке своей лачуги он неясно различил фигуру своей жены Любы, слабо освещенную фонарем, который она держала в руке.

Того, с кем она говорила, нельзя было разглядеть; чуть виднелся только край красной рубахи и кусок овчины, очевидно, накинутой на плечи.

Теперь Никита отчетливо слышал все, что они говорили.

– Когда ж ты придешь, соколик?

– А вот как твоего Медведя дома не будет, так и приду, – отвечал мужской голос, в котором Никита узнал голос своего соседа Яшки.

– Ах, уж этот Медведь постылый! – воскликнула Люба.

– А ведь тож, поди, люб тебе был прежде?

– Никогда он мне люб не был. Так, дурость какая-то на меня вспала, вот и повенчалась с ним.

– Ну, прощай, Любушка! – Не ровен час, он еще вернется да застанет, костей тогда не соберешь.

– Вот еще его, дурака, бояться! Сказала бы, что зашел ты кваску попить к нему, да его дома не застал, ну со мной и посидел, поджидал его. А попробовал бы заговорить, то я его так бы пробрала, что он своих не узнал!

– Ха-ха! Ты строгая!

– У-у, какая! Только с ним, а не с тобой, ласковый мой.

До слуха Никиты донесся звук поцелуя.

– Прощай! Гони его-то скорей! Опять потешимся! – несся уже из темноты голос Яшки.

– Прогоню! Не дам засиживаться, – ответила Люба, и свет померк: она вошла в сени.

Никита, слушая, едва верил своим ушам. Ему казалось, что это – или сон, или наважденье лукавого. От изумленья на него напал столбняк; он не мог двинуться с места и напряженно вслушивался. А слова – страшные слова – звучали и, как камни, били его в сердце.

И это говорит Люба, его жена, та Люба, для которой он в былое время не задумался взять тяжкий грех на душу, для которой всегда он был послушнее самого забитого холопа! Еще вчера, даже сегодня утром, она ласкалась к нему, говорила, что любит его еще сильней, чем прежде любила, и вдруг…

Было от чего потеряться Никите!

И вот уж и Люба ушла с крыльца, и шаги Яшки замолкли вдали, а он все еще стоял по-прежнему, как прикованный, все еще не мог стряхнуть насевшую на него тяжесть.

Он сбросил шапку, осенний холодный ветер обдул его голову. Никита вышел из своего оцепенения и поплелся к крыльцу.

Дверь была заперта. Он стукнул. Послышались торопливые легкие шаги Любы.

VI. Медвежья расправа

Люба встретила мужа очень приветливо.

– Ах вот и ты, ласковый мой! А я ждала тебя, за работой сидючи, да и вздремнула, ха-ха! Лучина это потрескивает, тихо так… Ты уж не серчай на женку свою, что не так скоро отворила.

Никита ничего не ответил ей, прошел в избу, скинул кожух и опустился на лавку.

– Чего долго не шел? Соскучилась я по тебе страсть! – говорила Люба.

Он не мог говорить от волнения, сидел бледный и тяжело дышал.

Она села к нему на колени, обвила его шею руками, любовно засматривала ему в глаза.

– Никто не был? – вымолвил он, наконец, через силу.

– Никто! – быстро ответила она. – Да и кому ж быть? Разве я пущу кого-нибудь без тебя? Тут все народ такой озорной…

– Озорной, говоришь?

– Ну да… Пристают все, – ответила Люба и улыбнулась; ее мелкие хищные зубы так и сверкнули молочной белизной.

В его груди поднималось бешенство.

«Змея!» – думал он про себя. Но он сидел, опустив руки, в то время, когда ему хотелось задушить ее, отвечал поцелуями на ее поцелуи. Хитрая, красивая змейка связывала своими кольцами сильного медведя.

Никита дышал все тяжелее.

– Пристают? Ребра переломаю! – свирепо сказал он и стукнул своим мохнатым огромным кулаком по столу так, что доска треснула.

– Чего ты? – весело расхохоталась Люба. – Всех, которые ко мне пристают, разве перебьешь?

– Много, знать, их?

– И-и как много!

– И Яшка пристает?

Люба пристально посмотрела на мужа.

– Нет, он не озорной… Нет, он не пристает, – медленно проговорила она. – А что ты вспомнил о нем?