Прости мне мои капризы

– Мои двойня… ня… шки – близня… ш… шки…

Вот, теперь до меня дошло!

Доехало!

«Добежало»!

Классно она придумала! Здорово! Сестрички-двойняшки… Двойняшки-симпатяшки…

Да…

Только – истины ради говоря (именно ради истины…): не такие уж они и маленькие! Наблюдение, сделанное мной не теперь…

Пытаясь хоть немного согреться и обсохнуть, – Ирина энергично замахала руками. Так машут, разминаясь, на уроке физкультуры ученики.

Я же не придумал ничего лучшего, кроме как включить магнитофон. Пусть машет под музыку. По крайней мере, скорее согреется.

(Ко всем прочим имеющимся во мне недостаткам – добавился еще один. Оказывается, я, в известной степени, нахал, циник!).

– Чт-то-о эт-то-о за-а пе-э-сня-а? – выполняя вольные (и «невольные», вызванные воздействием холода…) упражнения, одновременно отстукивая зубами какой-то сумбурный, лишенный ритма, «марш», спросила Ирина.

– Это замечательная песня, на французском языке, она мне нравится с детства! – неопределенно ответил я, сосредоточив на Ирине все свое внимание, сконцентрировав до предела зрение – чтобы лучше ее видеть.

(Должно быть, сейчас я в определенном смысле был похож все на того же – голодного волка из известной сказки, принявшего на себя облик бабушки, с жадностью взирающего на Красную Шапочку – с «благородной» целью ее слопать…).

– О че-о-м он-а-а?

– О любви!

– Ка-а-ко-о-й лю-у-б-ви-и?

– Между женщиной и мужчиной. Тебе еще рано об этом думать!

Здесь я, что называется, на голубом глазу слукавил, потому что на самом деле так не считал. По поводу того, что рано…

– О-че-э-нь ин-те-э-ре-э-сно-о! И со-о-в се-э-м не-э ра-а-но-о!

(Что и требовалось доказать!).

– Хорошо, не рано! Одевайся скорее, а то простудишь своих сестр… В общем, простудишься.

(Кажется, и фраза насчет простуды прозвучала у меня фальшиво, Неискренне. Мне вовсе не хотелось так скоро распрощаться с чудным «виденьем», которое являла собой Ирина и которое, конечно же, не повторится. Но ее организм, не подготовленный к подобного рода испытаниям, действительно мог не выдержать…).

– О-де-э-ва-ю-у-сь…

Ирина перестала махать и начала одеваться.

Я нажал на клавишу-паузу.

Как только Ирина надела трусики, облачила в лифчик прелестных своих «двойняшек» и подняла лежавшее на песке платье, – я, решив, что «уже можно», – самовольно оставил место «ссылки» и подошел к ней.

С платьем Ирина провозилась подольше. Когда она его снимала – от быстрых, привычных движений рук – платье в одну секунду, птицей, взмыло над ее головой. А теперь неплотная материя, впитывавшая влагу с невысохшего до конца тела, прилипала к плечам, спине и животу, топорщилась складками на бедрах.

Наконец, барышня справилась.

Очистив от песка ступни, надела на босу ногу кроссовки.

После этого – резво взбежала на близлежащий, невысокий откос, густо поросший мягкой «травушкой-муравушкой зелененькой».

– Ну, чего ты ждешь? Включай свою песню! – раздался оттуда задорный голос Ирины.

Я включил.

Музыка зазвучала вновь.

Под замечательную эту мелодию – Ирина выполнила несколько грациозных, вальсирующих движений.

Глядя на кружащуюся в танце девушку, мне почему-то представился вдруг в ней образ блистательной немецкой фигуристки, олимпийской чемпионки Катарины Витт, выступления которой я видел по телевизору.

Но, вот, песня закончилась.

Я выключил магнитофон.

Барышня спустилась вниз.

Проговаривая скороговоркой свою же фразу: «И сов-сем не ра-но, сов-сем не ра-но!» – Ирина прошла к реке.

Наклонившись, стала что-то искать.

– Посвети, пожалуйста!

Я включил фонарик и направил его на Ирину.

– Не на меня!

– Тебя очень хорошо видно!

– Хорошо! Ну, и что?

– Если бы я был художником – обязательно тебя нарисовал бы! Вот, такой, какая ты сейчас есть…

– А какая я сейчас есть?

Она выпрямилась.

– Этого нельзя объяснить словами. Можно только изобразить на полотне кистью живописца! Сказочно красивая – вышедшая из воды, выхваченная из покрова ночи вот этим лучом света…

– Мерси!