В действующей армии

Спешу теперь поделиться подробностями этого славного боя, полученными мною от одного из его участников, штаб-ротмистра Шацкого.

«Отряд наш, – сообщает он, – в составе шести батальонов пехоты, четырёх батарей 9 артиллерийской бригады и пяти сотен нашего 1 аргунского казачьего полка занимал укреплённую позицию у деревни Сихеян.

Позиция недурна, но, как и все они здесь, обходилась с обоих флангов, вследствие чего для противодействия необходимо было отрядить два батальона и горную старую батарею.

Следовательно, на позиции осталось четыре батальона и 32 орудия.

5 июля, часов около двух дня началась перестрелка на заставах, и не прошло часу времени, как показались густые цепи японской пехоты, спускавшиеся большими массами с гор.

Артиллерия наша открыла по ним огонь, что заставило их приостановиться, но через некоторый промежуток времени их наступление вновь возобновилось и уже с большей энергией, особенно в обход нашего правого фланга.

Наша артиллерия открыла по наступавшим убийственный огонь и, несмотря на всевозможные закрытия, высокий гаолян, скрывавший совершенно наступающие колонны, клала их массами.

Часов около шести начался и ружейный огонь, который японцы развили до страшной силы.

Батареи их не выезжали, так как сделать это было невозможно ввиду трудности выезда на позицию.

Перестрелка продолжалась безостановочно, орудия наши громыхали до самой темноты и уже с наступлением мрака снялись, оставив ночью дежурные орудия.

Ружейная перестрелка продолжалась тоже до позднего вечера.

Часов около девяти вечера приехал к полку подполковник Гурко и передал приказание генерала Гершельмана атаковать неприятельскую кавалерию, появившуюся перед фронтом позиции, т. е. перед нашими окопами.

Мы на рысях двинулись исполнять приказание, но перед деревней Сихеян, за которой шёл спуск к реке, остановились, выслав вперёд лаву из сборной сотни казаков 2, 4 и 5 сотен.

Несмотря на то, что я командовал 5 сотней, последнюю я оставил на месте, а сам, как знающий Сихеянскую позицию, как свои пять пальцев, с сотником Бакшеевым повёл лаву вперёд.

Пройдя окопы, на самом берегу реки, я приостановился и стал расспрашивать стрелков о кавалерии, и уже двинулся вперёд через реку, как блеснула линия огней с того берега и нас осыпали дождём пуль.

Как мы вывернулись и прибыли к полку, один Господь знает, но уцелели все и только потеряли несколько лошадей.

Японская цепь, как оказалось, была на том берегу реки и стреляла по нас в 100-150 шагов.

Этим эпизодом окончился бой 5 июля.

Остальные сотни полка тоже были осыпаны пулями, но потерь в людях не было.

В два часа ночи я стал с сотней на левом фронте позиции с целью её прикрытия от ближайшего обхода, расставил посты на реке, сотню разместил в деревне, чтобы прикрыть от могущего быть огня, а сам стал наблюдать передвижение наших войск.

В три с половиною часа начался рассвет чудного утра, и ровно в четыре грянул орудийный залп со стороны японцев.

Наши батареи ответили частым огнём, и началась борьба стальных чудовищ.

Часа два безостановочно грохотали орудийные выстрелы.

Наши развили адский огонь, японцы отвечать не успевали и стреляли не особенно метко, так что потерь у нас было мало.

Затем канонада прекратилась минут на пятнадцать, но потом возобновилась с такой страшной силой, что всё гудело и стонало, и тут-то выяснилось, что у них имеется шесть или семь батарей.

Шрапнели рвались всюду.

Кажется не было места, куда бы японцы не бросали свои снаряды.

Но разгуляться им не дали.

Наши батареи действовали выше всякой похвалы и, несмотря на убийственный огонь, прислуга работала как на учении.

Наши шрапнели рвались под самыми японскими батареями, и в бинокль отлично было видно, какой беспорядок и суету производили они на неприятельских батареях, которые с каждой минутой стреляли всё хуже и хуже.

Не прошло и двух часов, как две японские батареи замолчали окончательно – погубило их желание занять новую, более удобную позицию.

Сняться им дали, но въехать уже не удалось!

Около половины первого начались ружейные перестрелки, которые походили скорее на барабанную дробь, то усиливаясь, то уменьшаясь.

Около этого времени пришло донесение, что три роты с горной батареей обходят наш левый фланг, имея тяготение к реке с целью выйти на Гутцяузы, и тогда же сделалось известно, что японцы обходят и правый фланг, и там уже давно, сзади позиции идёт бой наших пяти рот.

К трём часам дня японцы подтянули все свои силы и готовились к общей атаке.

В это время нашим батареям пришло приказание сниматься с позиций и вытягиваться по дороге на Гутцяузы, что и было исполнено с замечательным искусством и неожиданно для японской артиллерии, которая открыла страшный огонь только тогда, когда все орудия были свезены вниз и потому стрельба их была безрезультатна.

Пехотный бой вступил в свой фазис.

Трескотня, залпы сливались в один рокот.

Японцы наступали густыми цепями, роились в громадные кучи и быстро приближались с фронта позиции.

Лезли они всюду, как тараканы из щелей.

На фронте позиции их буквально расстреливали.

Весь берег реки был покрыт трупами, вода окрашивалась кровью.

Японская артиллерия, освободившись от огня наших батарей и почувствовав свободу, беспрерывными выстрелами и залпами стала посылать свои гостинцы в наши окопы.

Сидеть в них становилось невозможным.

Около половины пятого пришло приказание отступать, задерживаясь на удобных местах, и весь отряд постепенно стал втягиваться в долину и отходить.

Японская кавалерия сделала было попытку повести атаку по отступавшим цепям, но несколькими залпами была рассеяна.

Я, штаб-ротмистр Шацкий, со своей 5 сотней, и 2 сотня под начальством подъесаула Токмакова получили приказание атаковать японскую кавалерию, если она покажется, но её и след простыл.

Поэтому пропустив весь отряд, спрятавшись в разных местах, мы устроили засады, но пострелять не пришлось, так как японцы не показывались.

Отряд наш благополучно дошёл до Гутцяузы, где и стал биваком.

Генерал Гершельман остался на 2 этапе старо-ляоянской дороги в деревне Ляндесян.