– И тебе не о чем? – лукаво посмотрела на нее молодая Строганова.
– Мне-то и подавно.
– А об Яшке?
– Я об этом и думать забыла. Мекаю так: если бы с ним стряслась беда, так сердце-вещун мне сказало бы, а коли молчит оно, так, значит, попросту он шатается по белу свету. А коли так, не стоит он моей думушки.
– И злая же ты, Домаша!
– На дурных и надо злой быть.
– Нет, я бы все простила Ермаку, – задумчиво сказала Ксения Яковлевна.
– И ничего нет в том доброго, – с жаром заговорила Домаша. – С их братом нашей сестре тоже держать ухо востро нужно, раз помилуешь, они тебе на шею сядут и поедут. Тогда аминь. Прощай, вольная волюшка.
– Коли любит, и воли ненадобно.
– Так ведь и для него так же.
– Вестимо.
– А они норовят нас покорить, а самим быть хозяевами.
– Да ведь испокон веку так…
– А я на то не согласна.
– Так гадать тебе не о чем? – вдруг спросила молодая Строганова, видимо, совершенно не заинтересованная вопросом, кто будет у них главой, Ермак ли или она…
– Ровненько не о чем.
– А мне так есть о чем.
– О чем бы это?
– А хоть бы об Ермаке.
– Что гадать-то об нем? Крошит он теперь, чай, нечисть на обе корки, вот и все. Скоро, чай, и назад воротится.
– Это как еще сбудется…
– Да уж поверь мне.
– Верю я тебе, а все же погадать бы я не прочь.
– Хорошо, я прознаю про Мариулу-то.
– Когда?
– Да хоть сегодня же. Антиповна с ней в дружестве.
– Ну!
– Верно слово. Сколько раз видела их вместе, душевно так беседуют.
– А Мариула-то что делает?
– В прачках она.
– И не скучает?
– Чего же ей скучать?..
– Чай, все же к своим привыкла.
– Не любит она их, сказывают.
– А ты с ней не говорила?
– Не видала даже путем. Я в людскую избу-то забегаю в год раз по обещанию. Да она, бают, дикая… Только с Антиповной да еще кой с кем и беседует, а то все молчит или песни про себя мурлыкает, да и песни-то непонятные…
– Не нашенские?
– Нет. Сказала: разведаю…
– И раньше тоже сказывала.
– Да раньше-то тут такое пошло, что не до нее было, а кроме того, я мекала, что она не надобна.
– Нет, очень надобна… – вздохнула Ксения Яковлевна.
– Теперь уже сделаю, покойна будь.
Полонянка оказалась старательной и прилежной бабой, молчаливой, но услужливой, «сурьезной» – как говорила о ней Антиповна. Кроме своего прачечного дела, она взяла на себя и уборку прачечной избы, в одной половине которой помещалась сама прачечная, а другая, разделенная на несколько горниц, и кухня служили жильем для прачек.
Мариула заняла самую маленькую горенку с половиной окна и жила в ней одна. Эту горенку определила ей Лукерья Антиповна сперва в силу того, что остальные прачки вначале сторонились своей новой товарки, которая столько лет прожила с нечистью. Что она там делает одна в своей горенке? Этот вопрос интересовал всех ее товарок, и самые любопытные из них поглядывали за нею.
– Ничего она, родимые, не делает, как есть ничего, – говорили они остальным.
– Как так?
– Да так… Сидит на лавке, уставившись в одну точку, и не шелохнется.
– Что же это она?
– Не ведаем.
– Видно, поврежденная…