Ермак Тимофеевич

– Повредишься среди нечисти-то…

– И какое ее там житье было, любопытно бы доведаться…

– Да как ты у нее доведаешься, когда она молчит как чурбан какой, – возмущались любопытные.

Беседовала Мариула по душе действительно с одной Антиповной, но старуха тоже не была словоохотлива, а потому никто не знал, о чем их разговоры. Заметили только, что после первой продолжительной беседы Лукерья Антиповна стала смотреть на Мариулу очень ласково.

– Чем ни на есть, видно, обошла цыганка нашу Антиповну, – толковали на дворне. – Ни к кому так она не приветлива.

– Видно, рассказала ей что-нибудь жалостное…

– Наврала, чай, с три короба.

– Зачем врать! Чай, и впрямь жизнь ее среди нечисти была невеселая…

– Какое уж там веселье.

– Може, мучили ее, тиранили.

– Все может быть…

– А может, и крест сменять на идола принуждали.

– От нехристей все станется.

– И не поймешь, стара ли она или же в средственных летах… Лицо моложавое, а волосы седые, силища-то во какая, так корчаги и ворочает.

– Поседеешь с горя-то…

– Еще как поседеешь, родимая.

Такие высказывались предложения прачками и другими дворовыми женщинами о полоненной цыганке.

Домаша, исполняя поручение Ксении Яковлевны, в тот же день после обеда – разговор их происходил утром – отправилась в прачечную избу. Прачки предавались послеобеденному сну.

Девушка очутилась перед дверью горенки Мариулы. Прежде чем отворить ее, она перевела дух. Сердце у нее сильно забилось. Ее охватил какой-то чисто панический страх. Наконец она, пересилив себя, приотворила незапертую дверь.

День был солнечный. Яркие лучи дневного света проникали в пол-окна каморки полонянки. При этом ярком освещении горница поражала своей чистотой, вытесанный и чисто вымытый стол и лавка положительно блестели.

На одной из лавок сидела Мариула с устремленным куда-то вдаль взглядом своих черных, не потерявших девического блеска глаз, составлявших разительный контраст с седыми прядями волос, выбивавшихся из-под головной повязки. Домаша некоторое время смотрела на сидевшую из полуотворенной двери, затем открыла эту дверь совсем и вошла в горницу.

Мариула не пошевелилась. Она, видимо, не слыхала и не видала вошедшей, хотя взгляд ее, казалось, был устремлен на нее.

Девушку взяла оторопь. Первою мыслью ее было бежать назад и устроить посещение Мариулой светлицы через Антиповну. Но она продолжала стоять перед глядевшей на нее, но не видевшей ее цыганкой. Она чувствовала себя совсем окаменевшей. Ноги не повиновались ей. Оставалось заставить Мариулу увидеть себя.

Домаша кашлянула. Цыганка вздрогнула. Выражение ее глаз вдруг изменилось. Теперь она смотрела действительно на Домашу.

– Кто ты, девушка? – спросила цыганка мягким грудным голосом.

– Я Домаша, сенная девушка Ксении Яковлевны… Чай, слыхала о ней?

– Как не слыхать… Наша молодая хозяюшка.

– Она самая… Прислала она меня до тебя, тетушка.

– До меня?

– Да! В светлицу тебя она просит. Может, погадаешь ей…

– А откуда она доведалась, что гадать я умею?

– Да ведомо ей, что цыганка ты, а цыганки на гаданье горазды…

– Да ты, девушка, кажись, тоже цыганка?..

– Я? О том я не ведаю.

– Не ведаешь? – переспросила Мариула.

Голос ее задрожал.

XIV

Мать и дочь

– Не ведаю! – повторила Домаша.

– Как же так? Кто же ты такая, девушка? Отец твой кто был, кто была мать?

Старая цыганка уже теперь в упор, пристально смотрела на девушку. Домаша стояла ни жива ни мертва под этим взглядом, но все же тихо отвечала:

– Не знаю я ни отца ни матери.

– Не здешняя, значит?

– И того сказать не могу, в снегу я найдена, после набега кочевников.

– Когда это было? – вдруг вскочила Мариула с лавки и очутилась совсем близко перед Домашей, испуганно отшатнувшейся.

– Ты не бойся, девушка, я тебе зла не сделаю. Только скажи мне, бога ради, когда это было. Знать мне это беспременно надобно. Скажи!

В голосе Мариулы появились молящие нотки.

– Годов тому назад пятнадцать, – ответила Домаша.

– Пятнадцать годов, пятнадцать… Так… Так… – про себя забормотала старуха. – Выходит, что так. Да неужели?..

Глаза Мариулы наполнились слезами. Ничего не понимавшая Домаша, уже освоившись со старухой-цыганкой, смотрела на нее во все глаза с нескрываемым любопытством. «Что за притча! Что с ней такое деется? Уж не с ума ли пятит старая? – мелькало в ее уме. – Уйти подобру-поздорову. Не ровен час…» И она снова попятилась к двери.