Знаю, что тьма разрушает – но, видишь, и тьму
Я полюбил. Разве ты возразишь? Ты сама ведь во тьме.
Ты уже можешь позволить себе отвернуться, застыть.
Я же, подняв паруса, устремляюсь все прочь –
К родине, где-то затерянной, мертвых почтить;
К родине, ярким огнем озарить эту ночь.
Знаю ответ – потому и грущу я в порту,
В столпотворенье, родном с вавилонских времен;
Рушатся башенки, речь холодеет во рту.
Так же земля холодна, и я в ней погребен.
Вырван язык, и бросается судно на мель,
Как фантастический самоубийственный кит…
Верно ли, о златокудрый нагой Габриэль,
Я понимаю, что книга твоя и о том говорит?
Может, хоть в ней обрету я священный покой,
Руки дрожат, и чернеет медлительный Нил,
Десять египетских казней с еврейской тоской
Поданы мне, с остановкой надменных светил.
Мечтатели
Когда-то нам казались волшебством
Снежинки в ветре, темень за окном
И взгляд, что растворяется в дали
Охваченной молчанием земли.
И мы искали неоткрытый ход,
Который нас отсюда уведет,
И мы увидим блеск иных светил,
И нам дарован будет космос сил.
А в снежной мгле мерцали фонари,
Предвестники и сменщики зари,
И мы бродили снегом до утра,
И бредили, что скажут нам «пора»
Однажды эти улицы, и вдруг
Свернув, и разомкнув постылый круг,
Пронзят собой иные города,
Угаданные робко иногда
В повторах, в одинаковых чертах…
В знакомых лицах проступал чужак,
Но был и он прекрасен и любим;
И на угли вступал наш рай босым,
И по углам чужим не пропадал.
Благословен, кто не отнял, а дал!
Мы посвящали каждый стук сердец
Ему, от нас отведшему конец,
Ему, кто обращал все вещи в знак.
И мы влюблялись: до рассвета – в мрак,
А на рассвете – в ясный новый день,
А после – снова в сумрачную тень.
И так легко нам было принимать
В залог бессмертья – временную стать,
А общий жар в крови – за доброту,