Так поговорим же о любви

–– Не поймет, дочка, не поймет. Приемник работает только на заданной волне, чуть стрелку шевельнул, пропало звучание радиостанции. Мы здесь слышим и понимаем друг друга, потому что на одной волне. Он на другой. На непонятной волне почитания срамоты и грязи, он её слуга и раб. Да и он ли один? Понимать то он понимает, но робок, боится потерять, что надо потерять, нужно просто, и погубит душу свою по робости от лицеприятия, поклонения безумной. Но беда еще в том, что будущие ее дети не укоренятся в жизни, будет их шатать, как былинку на ветру, и будет о них исследование, и проклянут они родивших их. И оставит она память о себе на проклятие и позор её не изгладится. И не переменит она свой образ жизни, как не увещевай и не стыди, она не перестанет, доколе не умрет. И дети, особенно дочери, пойдут по стопам матери, по «проторенной» дорожке.

–– Деда Савелий, но почему по стопам матери, почему не отца? –задал я вопрос.

–– Хороший вопрос сынок. Но начнем мы с себя, с моей семьи. Вот я со своей Машей прожил пятьдесят пять лет, душа в душу. И как мы любили, уважали друг друга в молодости, так и сейчас, и те же чувства привязанности какие были при первой встрече, та же любовь и сейчас. Она не угасла со временем, не растворилась в повседневности. Как бы еще не усилилась с рождением внуков, а старая?

–– Усилилась, отец, усилилась.

–– Вот что я и говорю. Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром. Никогда у нас ,сынок, не было ни ссор, ни неурядиц. Мы жили и живем друг в друге, мы две половинки, соединенные вместе, одно целое. И как бы мы не жили, голодно ли, холодно, хорошо или плохо –это наше, что мы заслужили, чего же роптать? Легко ли ей было одной ждать меня с фронта с малышом на руках? И дождалась и вот уж до каких пор вместе. Но и по возвращении с меня толку мало было после ранения, три года отходил, когда наконец стал работать в полную силу, зарабатывать на жизнь. А так ведь «сидел» на её шее. И ни вздоха, ни упрека.

–– А чего вздыхать, старый. Живой мой вернулся, это ли не радость! –и смахнула набежавшую слезинку.

–– Мы, сынок, полюбили друг в друге Бога, который в нас, нам не надо было разговаривать и объяснять друг другу, мы разговариваем взглядом, жестом, и хорошо понимаем друг друга. И чего надо одному –смотришь, уж другой сделал. Мы предрешаем желания другого, заботу другого, друг друга –и так всю жизнь. Ты вот знаешь, читаешь Библию, и многих слов даже не понимаешь, не понимаешь значения слова. И вот два дня назад твой Коля «подпольный» опекун мне объяснил.

–– Это кто же?

–– Савелий Николаевич.

Я уставился на него «обалдело».

–– А объяснил мне, старику, слово « похоть». Так вот, чем ты занимался с Любой, иного, более точного слова нет. Это не любовь, Коля, это просто влечение одной живой материи к другой. Это распущенность, разнузданность в крайней степени. Вот ведь собака, сучка, когда в « охоте», все кобели вокруг неё, но она « подставит» только одному и только от одного зачнет щенка. И все, до следующего раза. А женщина бестыдная, нет у ней разума, сядет она напротив всякого дома и перед всякой « стрелой» откроет « колчан». Вот я со своей Машей делимся только добром, передаем друг другу только хорошее, что в нас есть, взаимно обогащаясь, и только добро передали нашим детям и внукам. Что в нас есть, внутренняя наша сущность – то мы несем и людям, в первую очередь –близким своим. Мы растворены друг в друге, мы родились друг для друга, мы полюбили в друг друге Бога, и если бы были даже кривые и хромые –все равно, как и сейчас, были бы вместе. И не было у нас никаких проблем физического обладания друг другом, это все на интуиции –отодвигается на второй план, как несущественное, малозначимое; когда на первом плане духовное. И что мы растворены друг в друге днем, так же мы растворены были и ночью, когда «строгали» ребятишек, и в физическом плане одинаково значимо для нас что сделать санки, и значимость физической близости не значимее. Вот для Николая сейчас значимее сделать санки.

–– Ты, старый, пока что себя и меня расхваливаешь, а на вопрос про Проню так и не ответил.

–– Да почти что и ответил. Поставь все, что я сказал про нас со знаком минус –вот и ответ. То, что он не пьянствует, не перебирает девок –еще не значит что он живет в чистоте. Как мы в нашем большом семействе отдаем друг другу тепло и участие, так и жена Прони, со всеми, с кем она переночевала, всю грязь, чем блудник обладает, «соберет», добавит своей нечистоты , а так как «груз», пусть для неё и привычный, все таки тяжеловат, она «отдает» Проне. И ей легче, и снова можно идти –есть кому передавать. И он этот груз примет, с ней ведь живет. И кто более еще в дерьме, поразмыслить надо. И даже если и сейчас, когда только жить начали, бросит её, то может быть до конца своей жизни и отмоется. Но с каждым часом, днем он все больше и больше погрязает. Если бы они были одинаковы, –пьяницы и блудники –поорали бы друг на друга, расцарапали друг другу лица, синяков наставили, –и опять за старое. В том-то и драма, что упасть до её уровня, он не упадет, не та натура, но и ума, решимости порвать с ней у него не хватит.

–– Ты хочешь сказать, старый, что для таких, как жена Прони, нет и покаяния? –подытожила баба Маша.

–– Нет для них, мать, покаяния. Большая трудность для них даже понять греховность своей жизни. Как они живут, это норма ихней жизни, повседневность. Ведь посмотрите, какая она ревнивая, как бегает за Проней, если где он с товарищем за бутылочкой самогонки задержится, как его сторожит, как ему выговаривает, когда он даже взглянет на какую-нибудь даму. И любит она его по своему, и туго ей будет, очень туго, если он решится её бросить. Это как дом без крыши, потолка, одни стены голые, да небо над головой –неуютно. Так и она без Прони. Ведь спроси её, с кем она вчера ночь провела –и не ответит пожалуй, несущественно это ей. Что для нас выпить ковшик воды, что для неё переспать с первым попавшимся. А покаяние начинается как раз с понимания своей греховности. Но одного понимания для себя и Бога маловато, нужна еще и сила недюжинная побороть себя, похоронить всю без остатка, со всем, что у тебя есть, и зло и добро, так как то добро, что у ней есть цепляется за почву зла и наоборот; сделаться «чистым листом» –и начать новую жизнь, родиться заново. Не знаю я, мать, ни одного такого случая. Да, да, вижу что хочешь сказать, привести примеры. Да, есть у нас в поселке, и немало, семей, которые обратились, переродились, но они, мать, изначально не были испорчены, испорченность не пустила в них корни, хоть и впадали и в пьянство и даже в блуд. Им легче и проще обратиться, попросить прощения и получить его, ибо зло и не было ихней натурой. А если с рождения испорченность подпитывается, пускает корни, разрастается в человеке как дерево, для такого человека жизнь потеряет смысл, если он не будет поливать и лелеять это дерево –что он всю жизнь и будет делать. Ведь кто у ней были родители –алкаши и блудники. А яблоко от яблони недалеко падает –рядом.

–– А чего тогда ей ревновать, сторожить Проню, если сама «хороша»?

–– Вот в том то, сынок, и дело, что она боится, что он может бросить её, и даже мысли не допускает, что он может поступать так же, как она. Ведь то, что мы из себя представляем, то мы и видим в других. Для неё нет нормальных девчат, для неё все сучки и бляди, как она. Но очень важно для неё, чтобы мужик её был « идеал», ведь если он уподобится ей, кончится для неё спокойный образ жизни, некому будет свою грязь передавать, а будет обоюдный мордобой. И она это понимает. В любви нет соперника, без любимой все немило и только и мысль и стремление –быстрее увидеть любимую. А если и у неё такая же любовь –какая ревность, для неё нет почвы. И даже мысли нет. Ревность –это уже почва для нечистоты. Для нечистых она, ревность –питательная среда своего оправдания « не я одна».

–– « И на что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?»

–-прочитала Люда.

–– В самую точку изречения Иова, нашей беседы. Вот только бы еще читали и понимали Библию, не « спотыкаясь» на отдельных изречениях, пусть даже вполне, как кажется, ясных. Есть изречения, как которое ты зачитала, от него не убавить, ни прибавить. Другие изречения, ясные в физическом плане, вроде как ясные –надо добавлять, таят в себе скрытый духовный смысл, и этот смысл нужно искать в других, может быть даже далеких от физического смысла только что прочитанного изречения. Но чтобы понимать Библию, также как внутреннею песнь любой молитвы –надо открытое сердце для любви, чтобы оно трепетало и плакало. И только любящее сердце может понять как Библию, так и любого человека. И никто другой. И чисто в русле нашей беседы продолжим:

« Как напротив зла—добро, и напротив смерти –жизнь, так напротив благочестивого –грешник. Так смотрите на все дела Всевышнего: их по два, одно против другого», е еще, тут же: « Одних из людей Господь благословил и возвысил, других освятил и приблизил к Себе, а иных проклял и унизил и сдвинул с места их». Сирах 33. 14, 12.

Так что же, тут выходит что Бог изверг. Если только читать последнее. Но раньше, в другой главе этого же пророка написано, что благо Бога на всякую плоть. Но тогда выходит что не на плоть человеческую? Господь создал человека по подобию Своему и только его одного наделил разумом. Но никому Он не позволял грешить и делом противиться Ему. В каждом человеке Бог, но человек наделен свободным волеизъявлением, и не беда Всевышняго, что Бог в человеке закрыт по воле человека мраком. Вот такого-то человека, мертвого душой, который сам себя проклял, проклял, махнул безнадежно рукой на него и Всевышний. Вот ведь псалом 81 : « Бог стал в сонме богов, среди богов произнес суд…». Среди каких богов суд –только людей, нет более ни у кого разума, только человек может понимать, чувствовать, любить.

Посидели в молчании, слушая тишину. Братишка давно проснулся и с разрешения играл с внуками деда Савелия на улице. День был солнечный, из окон дома далеко просматривались дома деревни. Дом деда Савелия стоял на берегу притока реки Катунь, недалеко была сопочка, где катались ребятишки на санках, в доме было слышно азартный их говорок. Пронькин конь стоял расседланный, привязанный за чумбур к забору, похрумкивая из приделанного к забору ящика овсом. Тишина и покой « укутал» деревню, казалось что покой просто стелется над землею, посылая свою благость на все живое. Солнце клонилось к закату, более освещая цепи далеких гор, чем деревню. Вышел на крыльцо Проня, посмотрел на наши окна, на закат и снова зашел в дом.

–– Что, хочешь сегодня домой, ночевать не будешь? –спросила баба Маша.

–– Мне нужно завтра быть у подружек. Желательно бы сегодня попасть домой, я Проню предупредил. Но торопиться не след, я не тороплюсь. И ночью увезет.

Деда Савелий смотрел безотрывно в окно, немного косясь на свою, баба Маша каким-то странным, изучающим взглядом глядела на меня, не спускала глаз с меня и Люда, изучающе—пристального. Мне не было неуютно под ихними взглядами, мною завладела в тишине мысль, которая подспудно владела мною все это время беседы, с тех пор как приехал с Проней. Так как в воскресенье я проводил с подружками, молитва и беседа всегда проводилась по средам, если по каким-то причинам не мог приехать сам, старейшины посылали за мной кого-нибудь из молодежи, благо путь недалекий. И только один раз, внеурочно, во вторник, после первого приглашения на собрание Вадим Савельевич пригласил меня домой на беседу, порасспросить кто я такой. Я рассказал, что живу с братишкой, воспитывался в детском доме. Все, никаких подробностей не выпытывал, да я бы и не стал их никому говорить, неприятно мне это было. И не пропускал молитв и бесед за малым исключением, когда меня не могли подменить на работе. Но, как правило, шли мне навстречу, особенно дядя Сережа –подменяли. Практичные и чуткие, староверы не бросают слов на ветер, все слова выверены и много раз обдуманы. Беседы проводились только на «заданную» тему, только о насущном, что именно нужно знать сейчас, о насущных проблемах и заботах. И беседы общие, общиной. А тут, в срочном порядке меня привез Проня; в основном ездили за мной пра, правнуки деда Савелия, двенадцати—четырнадцатилетние подростки; про Проню и его семью и беседа была, его же обязали меня отвезти. Во время всей беседы я чувствовал какую-то вину за собой, за что-то несделанное, незаконченное, упущенное. Что упущено, что я потерял, как исправить и что исправить? Как «прилепить» Пронину судьбу к себе, каким «боком»? Не разжимал я уст, просто на интуиции собрал эти вопросы и послал мощным потоком в испытующие глаза бабе Маше. Деда Савелий глянул не косясь на жену, она легонько толкнула его в бок, Люда « уперла» глаза в Библию.

–– Я отвечу, Коля, на незаданный твой вопрос. А вопрос у тебя был –каким боком «прилепить» судьбу Прони к тебе. Но незаданный устами, мы не зря глаз с тебя не спускали. Ты, Коля, даже для нас, не очень греховных людей, неуютен, хотя мы уверены, чувствуем что наши мысли ты не читаешь, нет у тебя даже и стремления. Ты сейчас такой мощный поток в нас пустил, сам того не предполагая –он пронзил нас насквозь. Ты ведь дружен с Любой, нашей блаженной, почитаемой в обоих деревнях за святую?

Я кивнул. Я все понял. Я знаком с Любой, святой и блаженной, без скобок. Я познакомился с ней на втором собрании. Во время молитвы девушка со светлым лицом и улыбкой объяснила внутреннюю суть, мелодию молитвы, и все её слушали благоговейно. И попросила меня проводить до ближайшего дома, где она напросилась заранее переночевать. Родом откуда-то из под-московья, неведомым образом очутившаяся в районе, с детства инвалид с диагнозом шизофрения. Сумасшедшая. А кто нормальный? Все в этом мире сумасшедшие. Только одни сходят с ума из-за денег, славы, почестей; она сумасшедшая от почитания Бога, божественного. Её сумасшествие получше остальных. Поселилась в кержацкой деревне Мульта, в заброшенном без надобности небольшом, с баню, домишке и первое время собирала для топки печки щепки на пилораме, но в скором времени местные ребята привезли дров, распилили и раскололи. Получала от государства небольшую пенсию, на жизнь хватало. Улыбающаяся двадцатичетырехлетняя девушка и зимой и летом, в зной и в холод обходила поочередно все четыре заречных деревни, ночуя у добрых людей, уча святому писанию, молитве. Для неё были все двери открыты, на собраниях староверов она приносила с собой благость, благодать. И если она давала какие-то советы, наставления –старцы старались немедленно претворить их в жизнь. Когда она шла по улице –двигалась сконцентрированная благодать; свет лучезарный от неё исходил. На неё молились, ей кланялись, кого она благославляла –у тех все спорилось и делалось лучше.

При каждой поездке в с. Тихонькая, а потом и в с. Мульту я старался её разыскать, побеседовать, просто рядом побыть. И всегда находил, идя пешком от деревни к деревне, и люди знали кого я ищу, и в этом случае не предлагали меня подвезти, но всегда остановятся и скажут, где мой Учитель. В том доме, где она остановится на ночлег надолго оставалась благодать, ребятишки веселые и здоровые, у взрослых всегда все ладится. Ей всегда отводили по её просьбе отдельную горенку, комнату, и даже если было очень тесно, все равно умудрялись Любу уединить. А ночевала она там, где в ней нуждались. Излечивая болезнь наложением рук, крестным знамением: « Во имя Отца и Сына и Святого Духа» она отдавала себя всю, забирая недуг человеческий на себя. И уходила болезнь и боль навсегда. Но видели бы её тогда, когда она перерабатывала эту болезнь в себе, как её всю корежило и метало по кровати, сколько слез тихонько, что б не слыхали хозяева, она пролила. Упав на колени возле кровати духовной сестры молился: « Всевышний, отдай её боль мне. Всевышний, не дай ей умереть, возьми мою жизнь, ей оставь. Господи, помоги сестре, излечи и помилуй. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!». И потихоньку успокаивалась Люба и с улыбкой, схватив мою руку, засыпала. И до утра не смыкал вежд, творя молитву.

Но если в «гостях» сестра старалась не беспокоить хозяев, в своем домике и рыдания и слезы лились «рекой» и только здесь она и быстрее успокаивалась, и быстрее приходила в форму, чтобы снова идти и нести благодать людям. Она создана была служить людям.

–– Когда я была маленькой и ходила в первый класс, мать пьяная швырнула меня и я ударилась головой об угол шифонера и потеряла сознание. Отец, хоть и тоже нетрезвый, побоялся что за меня придется отвечать и отнес в больницу. Выходить-то выходили, но на семь лет я потеряла дар речи. Слышать все слышала, но ответить не могла. Родители определили мне инвалидность и были рады –дармовые деньги. Читать я маленько научилась, и чтобы не забыть, читала все, что попадется. А на крыше лежала Библия на русском языке, от бабушки покойницы осталась. Принесла её в дом, обтерла от пыли и положила в тумбочку. Хоть и получали родители за меня пенсию, я была для них укором их совести, им мешало то, что я существую на свете. И частенько мне доставалось, особенно от матери. И черствела моя душа от ежедневных оплеух, и каменело сердце. Их еще раздражало что от обид я не плакала. И более мне доставалось. И не выдержало такой нагрузки сердце –остановилось. Родители были трезвы, вызвали скорую, и в машине скорой мне сделали массаж сердца, сердце так стукнуло, что я помню как меня подбросило. Все это было братишка быстро, только родители выскочили на улицу и у них перед носом скорая. Вот и выжила по чистой случайности второй раз. И вернулась речь и мозги заработали только в одном направлении –изучить Библию и помогать людям.

И что бы я не читала, все заново родившееся сердце впитывало, не было для меня секретов. И от меня исходила уже не забитость и униженность, а спокойствие и свет. И родители испугались, испугались света и решили оформить меня в лагерь для умалишенных, но сделать не успели. Господь помог мне убедить отдать в соцобеспечении документы, и вот я здесь. Сдала документы в Коксе, прописалась, и никто, Коля, не помешает мне теперь нести свет и добро людям.

И она несла. И чем больше отдавала людям, тем все более и более он, свет, возгорался в ней, на глазах сжигая её физическую оболочку. Многие и там не могли переносить, терпеть этот ослепляющий, освещающий внутреннюю суть человека свет, и завидев её издали, сворачивали в ближайший переулок. Мне с ней было благостно и тихо, я жаждал видеть её, просто побыть рядом. Сердце знало где она, но тем не менее встречные все, здороваясь, говорили где она. И всегда на встречу со своим Учителем я шел из другой деревни, специально слазил с саней, довозившей меня и шел пешком, всю дорогу творя молитву.

–– Братишка, у людей нет благодарности. Нет сейчас и раньше не было. Я не говорю что люди плохие, здесь в основном нормальные, хорошие люди, которые могут воспринимать мою благодать, которым не страшен мой освещающий их души свет. Меня здесь терпят, меня почитают за святую. Но пройдет совсем немного времени и будут только вспоминать, что жила здесь дурочка, сумасшедшая, но не вспомнят благость, что дала им. Не вспомнят бесов, которых я выгнала, излечив страждущих. Ты свидетель, каких мне это стоит трудов, как я мучаюсь. А люди принимают мою помощь как само-собой разумеющееся. Это так и есть, я рождена чтобы служить людям. Но хотя бы благодарность, обыкновенное «спасибо» –неужели я и это не заработала?

В общении с ней незаметно пролетало время. Все, что она умела она спешила передать мне. Прикосновением пальцев, своим лучистым, все проникающим взором она забирала мою , очищенную молитвой душу, перемещая к себе и возвращая назад, быстро и много раз, и вроде как я вот он, рядом с ней, и тут же мгновенно в её внутренней сущности и опять назад –таким путем передавая мне знания и опыт. Это « странное» перемещение, ощущения благости и чистоты. И в короткое время я научился основам дыхания, глубокого дыхания, задержке дыхания, и замедления, вплоть до полной остановки, сердца. Это непередаваемое словами ощущение и бытия и полета, когда сидишь с Учителем на лавочке и душа отделяется и подымается вверх –видишь и себя самого, замеревшего с Учителем и проходящих по улице людей с высоты пяти метров –и тут же мгновенное возвращение назад; и так много раз туда—сюда, мгновенно и осязаемо. Изгнание из головы всех мыслей, выбор одной, главенствующей, концентрации и послание её мощным потоком, кому она принадлежит, на любые расстояния. Мы могли беседовать на любые темы –о погоде, о жизни насущной –и во время бесед она посылала в меня животворящий лучик, напитывая всю мою внутреннюю сущность благодатью и светом до того момента, пока моя душа могла напитаться полностью: –Хватит сестричка, переедание вредит организму –смеясь говорил я «отсекая» луч. После такой « подпитки» под ногами я не чуял земли, никакие расстояния были не страшны, я «долетал» до Коксы что на крыльях.

Три месяца и три дня. Много это или мало. Смотря какой мерой мерить, сколько ты за это время сможешь понять и прочувствовать, принять. Три месяца и три дня –и вся оставшаяся жизнь.

–– Ты забудешь меня, Коля. Ты забудешь меня, вычеркнешь из памяти как только двоюродный брат твоей жены довезет тебя до Коксы. И через двадцать пять лет, когда ты по книгам, которые в то время будут, начнешь вспоминать все, чему я тебя научила, когда ты десять лет потратишь, чтобы просто только вспомнить, я «вынырну» из глубины твоего сердца. И только тогда ты уронишь слезу о мне. Коля, братец, как же не хочется умирать, ведь я только сейчас жить начинаю, ведь ничего же хорошего я на свете не видела –уронив голову мне на колени, она разрыдалась. Обняв, прижав сестру к сердцу, творил молитву. Успокоилась моя хорошая. Отстранилась, села рядышком:

–– Нам немного Коля вместе осталось, совсем немного. Постарайся братец хоть последние дни перед расставанием быть со мной.

Вместо ответа молча обнял.

От пророчеств Любы мне становилось не по себе. Но от рождения до смерти человек запрограммирован Богом на ту или иную жизнь, от которой он не сможет отступить. Под какой звездой человек родился, как сейчас говорят –знака зодиака, год, день, час, минута рождения, жизнь его, его судьба –все это в «небесной канцелярии», и если ты живешь нормальной жизнью, если стремишься жить, не впадая в пьянство и прочее непотребство, не уйти от неё. Пьянице –могила, и при жизни. Зная начатки мироздания не подвергались сомнению и пророчества. Да и не было у меня сомнений.

На собраниях староверов, разговаривая с хорошим человеком, по примеру Любы, впитывал в себя свет и энергию и распостранял по комнате или окутывал этим светом человека. И получалось, и чем дальше, тем лучше, тем больше. И видел каким облаком, цвет света, что окутывал идущего, приближающего человека. И заранее знал, что спросит и что я отвечу, и нередко, предрешая человека, сразу говорил ему ответ или говорил что разговаривать с ним не намерен, чем ставил человека в недоумение. В расстройстве, в беде облако, или как сейчас говорят –аура человека «вибрирует», колышется, она вся в движении, но в движении зигзагообразном, как след от змеи. И приводя мысленным приказом облако в нормальное, без зигзаков, движение, успокаивал человека.

–-Все, что ты Коля впитал, что я смогла тебе передать, все твои достижения через очень малое время ты забудешь. Ты не просто Коля будешь в грязи плавать, ты в него нырнешь на пятнадцать лет. И когда «вынырнешь» еще десять лет по поверхности этой грязи будешь плавать. Ты будешь стараться хоть за что-нибудь уцепиться, чтобы вылезти, отмыться. Но не будет на берегу ни былинки, ни кустика, не за что зацепиться. И за эти десять лет у тебя будут духовные учителя, которые выполнив свою миссию, отойдут. И придет к тебе истинный духовный Учитель, и через три года ты его потеряешь, как меня. И только тогда, когда ты все потеряешь, за что цеплялся, –жену, братьев, родных, нажитое барахло, все, что тебе казалось дорогим и ценным, все, абсолютно все, –вот только тогда ты начнешь прозревать, видеть все в истинном свете, вспомнишь всех, вспомнишь о покаянии, вспомнишь все уроки Учителей, и только тогда омоется твоя душа слезами.

–– Но почему, почему ты мне это пророчествуешь? Почему не с близняшкой, почему не с Надей, почему наконец не с тобой, сестра. Почему я должен столько жить в дерьме а не купаться в свете? Почему?

–– Ты сильный, Коля. И ты заменишь нас, меня и второго, кто к тебе придет. И тебе не уйти от предназначенной дороги, ты это сам знаешь. И с кем бы ты не жил, до определенного момента ты все равно уйдешь к Любе. Так зачем же себя обманывать? Ты пойдешь к свету, которым сейчас обладаешь, к чистоте с самых низов падения, с такой грязи, что сейчас и представить не можешь. Но это-то как раз тебя закалит и окончательно закрепит.

В последний месяц перед расставанием я забыл про близняшек, про брата, Геннадия Ивановича, про всех. Жил одной Любой, моим Учителем. Перемолвился ли в этот месяц и парой слов с кем –не помню. На работе все делал, как надо, на автоматизме, если даже кто заходил в кочегарку, гнал мысленно и люди уходили. Решимость! Решимость успеть сделать доброе, облегчить, успокоить мою любимую, моего Учителя. Дни, часы, мгновения –успеть, успеть что-то сделать в последние дни жизни. И если у меня только духовной, Любе и физической. Она « таяла» на глазах, разгоравшийся внутренний огонь сжигал физическую оболочку, казалось что на кровати лежит один свет. Все чаще и чаще заставал её в бессознательном состоянии.

Отработав, сдав смену, не заходя в свою комнату устремлялся к ней. Регулируя дыхание, «включив» молитву: « Господи помилуй! Господи помоги! Всевышний!» расстояние в шестнадцать километров преодолевал быстро.

Избушка не топлена, Люба на кровати. « Включив» молитву: « Царю небесный …» принесешь дров, растопишь печку, «помаракуешь» что сварить кушать. В то время молитвы в голове «читались» беспрерывно, и днем и ночью. Приходила в себя Люба:

–– Коля, подойди ко мне.

Подходил и становился в изголовье на колени. Ложил голову рядом с её головой, переплетались руки в объятии.

–– Пришел, Коля?