Так поговорим же о любви

Смех затих.

–– Ты нормально расскажи, покажи; доходчиво. Тебя что ли, табунщика, учить –раздался сердитый голос пожилого табунщика на русском. – Смех, смехом, но у парня вижу стремление.

Проехал Боря по кругу, для наглядности проехал пожилой алтаец объясняя, как держаться, когда привставать на стременах, под каким уклоном держать корпус при иноходе и галопе, как заседлывать, расседлывать, как подгонять стремена при галопе, шаге. Несколько раз все показали, раза три заседлал и расседлал коня. И хоть смех и представление прекратилось, как мне казалось, круг не распался, все с интересом наблюдали за моей учебой. Но это мне только показалось, что представление прекратилось, оно только начиналось. Если комик будет смеяться, кто его поддержит? Но если комик будет серьезным и деловым – он один таким и будет.

Заседлываю самостоятельно, подгоняю стремена чуть короче длины руки –для шага; а толпа в предвкушении концерта уже похахатыват. Браво вставляю левую ногу в стремена –и на полу, седло на боку. Расседлываю, опять заседлываю, браво вставляю левую ногу, правой отталкиваюсь –и на другом боку, –перелетел. Подхожу к коню и без бравады « забираюсь» в седло. Пришпорил, да сильно. Лечу на правую сторону. Подхожу и опять « забираюсь». Полегонечку пришпорил. И поехал опять, хоть и много раз объясняли, как куль с « чем-то». Сквозь взрывы хохота объяснили, в чем мои ошибки и за час езды по кругу мало-мальски научился держаться в седле. Пора учиться садиться в седло. И тоже более часа учился именно не « забираться» и « сползать», а садиться уверенно, красиво. И опять по кругу. Уже более уверенно, подгоняя коня под иноходь. Но как только конь перешел на иноходь, опять я в седле как куль с «чем-то». Нечаянно дернул за узду, конь послушный, встал –лечу через голову коня. Теперь уже сажусь, как мне кажется, в седло красиво –хоть этому научился, и опять на иноходь, и опять как куль с « чем-то». Сквозь смех объяснили еще раз, что в стременах должен привставать под ход коня. Потихоньку начал понимать, начало « доходить», старался. « Концерт» продолжался до обеда. В обед разошлись, добродушно похлопав меня по плечу –научишься.

Обедали в обществе пожилого табунщика – отца Бори. Он на эти два дня отдал своего коня, на котором с раннего утра и до ночи я разъезжал по долам и равнине, с сопки на сопку, привыкая к непривычному и новому для меня, учась и познавая, и делал только короткий перерыв на обед.

–– Ты это, Никола, прости меня за смех-то –виновато сказал Боря, провожая на третий день на автобус.

–– Да смейтесь на здоровье. Главное –научился немного.

–– Приезжай, когда выберешь время. Конь отцовский в твоем распоряжении –учись.

–– Хорошо, постараюсь выбраться.

Пожали крепко друг другу руки –и я сел в поджидавший меня автобус.

Все чаще и чаще не могли без меня « обойтись» мои сверстники с деревень, приглашая то на охоту, то просто в гости. Приезжали специально пригласить. И как правило, если не был на работе, приходилось откладывать тренировки с Борей и ехать, –приглашали не только от своего имени но и от имени и наказа старейшин.

В новогодние школьные каникулы, в будний день но в мой выходной под окнами остановились сани. Мой дружок, женатый, отслуживший в Армии, привязав коня к столбу, заходит:

–– Здорово Никола.

–– Здравствуй Проня. По делам приехал?

–– Да какие дела, за тобой. Дядя Савелий высчитал, что у тебя сегодня выходной, ждут к обеду. Собирайся.

Бужу брата:

–– Витя, мне наказывали приехать с тобой. Сани под окнами, собирайся живо, никаких отнекиваний. Живо, живо.

Через пятнадцать минут в дороге. Конь по накатанной дороге бежит ходко, пощипывает щеки мороз. Спускаемся с крутого яра, по льду замерзшей реки переезжаем на другой берег и едем по березовой роще. Ветки заиндевелые, в легкой утренней дымке, бросают за шиворот и в сани снежный иней, замерзшие, пушистые снежинки. До обеда еще далековато, заезжаем к нашему другу, в с. Гагарка узнать о делах, порасспросить о проблемах. Ваня колет дрова. Так как газеты для чтения коню не припасли, насыпали к прибитому к забору ящику овса, что б ему не скучно было нас дожидаться. Пару часиков помогли –и дальше в дорогу. Оставшиеся восемь километров преодолели быстро. И только подъехали к воротам, из соседнего дома выбегает подросток и бегом к нам:

–– Коля с Витей, мы вас ждем, все собрались.

Из сеней в сопровождении заходим в дом. Человек пятнадцать, от четырех до семидесяти пяти лет; взаимные приветствия, кто-то подхватил наши пальто и шапки, определил на вешалке. С братом переместился поближе к главе семейного клана; тишина. Дядя Савелий зачитал предобеденную молитву и тихо расселись за столом. Более взрослые за большим, для маленьких впритык маленький. Но тишина недолго была.

–– Сегодня я катаюсь на санках, ты вчера каталась – шепоток за маленьким столом.

–– Я че, стоять буду, смотреть, да?

–– Да катайтесь попеременки, сделаю я вам санки, полозья уже готовые –говорит пятидесятилетний сын дяди Савелия, оглянувшись на отца, –сегодня и начну.

–– А когда они будут готовые, деда.

–– Ну когда сделаю, сразу и отдам. Какие прыткие.

После непродолжительной паузы, хихиканье:

–– А Наташа едет на санках, полозьеми на коровью «лепешку», кувырк, и в ручье. Вся искупалась. Умора!

За маленьким столом захихикали.

–– Но, но, потише там, баловники.

–– Прибегает, вся мокрая, хоть выжимай. Раздела её, завернула в отцовский полушубок, да на печку. «Жарко» –пищит. «Сиди, говорю, купаться зимой меньше надо». Вроде обошлось, не простыла –доложила с улыбкой молодая мать.

–– Деда, а я лыжу сломал. Соедени, а.

–– Да мне же санки делать надо.

–– Николай пусть делает санки, лыжи завтра утром принеси мне. Сегодня обойдешься.

–– Хорошо, прадедушка.

У дяди Савелия с бабой Машей четверо детей, у четверых детей тоже по трое—четверо, и дети детей уже к тому времени обзавелись своими семьями и семядисетипятилетние довольно бодрые, жизнерадостные старцы к тому времени были пра, прадедушками и пра, прабабушками. И все жили в одном поселке, недалеко друг от друга в основном; часть « разбросана» по поселку. И если завтрак и ужин проводили в своих семьях, на обед собирались в двух домах –пра, прадедушки и старшего сына дяди Савелия, пятидесятичетырехлетнего Вадима Савельича.

Обед закончился, короткая послеобеденная молитва. Дядя Савелий отпустил малышню, «вывалили» в сенцы толпой, продолжая выяснять, кому чья очередь кататься на санках. Наказав, кому что делать, подсказав, посоветовав, по одному распустил и взрослых. Осталась мать Наташи и Наташа. Малышка все порывалась что-то спросить у матери, но не смела, говорили старшие. Мать молчком выставила её за дверь, махнув рукой –иди, потом скажешь, некогда; и принялась убирать с прабабушкой посуду, унесла маленький столик в сенцы, сдвинули большой обеденный в сторону, принесли и поставили самодельный журнальный, накрыли белоснежной скатертью и положили Библию на русском языке. Распустив взрослых, немного посидели на лавке, подождали когда управятся женщины. Братишка сидел со скучающим лицом. Баба Маша что-то шепнула молодой, та принесла с сенок бидончик, наложила меду, дала ложку и краюху хлеба, посадив за обеденный стол. Брат с вожделением принялся « уничтожать» угощение. И куда только входит, только что из-за стола? Молодая еще доложила в тарелку, посмотрев на брата вместе с прабабушкой с интересом и тревогой,–мед-то горный, не подслащенная водичка с равнин, как бы плохо не стало. Брат и эту порцию уничтожил, и посмотрел на меня « осоловело» и с «мольбой» –выручай.

–– Баба Маша, определи братишку пожалуйста на лавку, что у печки, что б теплее было. Пусть поспит – засмеялся я.

Баба Маша принесла подушку, одеяло. Голову до подушки, по моему, не донес как успокоено и довольно засопел.

–– Что же он ночью-то делал? –заинтересованно спросила молодая.

–– Да у своей подружки « пропадал». Я поздно вечером к ним зашел, родители девчонки «покатываются» от смеха, Витя с девчонкой на паласе, шашки разбросаны. Девчонка чуть не плачет, утверждая что Витя стащил пешку и она потому не смогла выиграть, Витя доказывает что он выиграл честно. А там, по моему еще и вечерний какой-то фильм был. Когда пришел не знаю, спал.

–– Был фильм, по моему где-то полвторого ночи закончился. Хороший фильм, про любовь –подытожила молодая.

Посуда перемыта, везде порядок. Встали на начальную молитву, потом благословение Бога из Даниила и уселись кружком вокруг журнального столика.

–– Немного Коля надо времени, чтобы подпитать душу свою молитвой. А неразумным его всегда и не хватает, и не хватает как раз на молитву. Но ведь душа-то тоже кушать хочет, она ведь плачет –накорми меня, а мы в повседневности и перестали слышать этот плач.

–-Ты, отец бы добавил, что у кого есть душа, кто её не пропил, не променял на блага цивилизации. Ведь почувствовать, что она плачет как минимум надо знать, чувствовать её.

–– Вот как раз, старая, и нужна молитва чтобы её почуствовать, другого способа то нет. Но молитва должна жить в человеке, петь в человеке везде и всегда. Вот мы сейчас прочитали благословение Богу, что может быть легче? Все что видишь вокруг себя, пусть все благославляет и поет Богу, Бог во всем, Бог везде –и пусть это все прославляет его твоими устами. Что может быть легче и благостнее? И хоть Бог везде и во всем, благо Его на всякую плоть, но только человек разумный может дивоваться на дела Божии, и только человеку дан язык разума прославлять Его за себя и все живущее, живое.

–– Но у многих ли язык разума, отец. Язык –да, но без разума. Был бы разум, рай бы был, а всюду одно непотребство.

–– Непотребства, мать, хватает. Но если мы будем видеть одну отрицательную сторону, не заглядывая на положительную –для чего мы тогда и родились? Человек живущий рождается на страдание, как искры от костра, чтобы устремляться вверх. Да, многие несут за собой как бы шлейф, облако черного тумана и живут только для того чтобы делать зло, они не могут иначе, это зло в них и с ними, они его не замечают; и даже если спросить его –что ты делаешь? –он с недоумением спросит –а что я такого сделал? И не поймет такой человек, не услышит, что так делать и поступать нельзя, как он поступает. Вот как для нас противно делать зло и буднично добро, так и для него обратное. И все ищут подобных себе. Не может человек без жены, нельзя, и счастлив муж доброй жены и число дней его сугубое –деда Савелий приобнял жену –смотри, сколько мы с тобой прожили, такая армия детей и внуков, полдеревни считай нас окружает,–это ли не счастье?

–– Счастье, счастье, кто с тобой спорит. Но вот Колю с братишкой привез Проня, наш сосед. Работящий мужик, не пьяница, вокруг своей половины «круги вьет», в рот ей заглядывает, а она шлюха. Вот ты пойди объясни ей, что б она поняла, что так делать нельзя; или ему, что б он её бросил. Послушают они тебя?

–– Трудный ты вопрос задала, моя дорогая –промолвил деда Савелий, отпуская плечи жены. Вот драма в том и состоит, что чаще-то сходятся и живут совсем различные по воспитанию люди. И что её до гроба не исправить, это точно, –блуднику сладок всякий хлеб –то Проня, может и поймет, что не ту половину для жизни выбрал, но хоть и поймет, не бросит, пожалеет. Пожалеет не только её, но и детей, которые народятся. Ну а она всю жизнь будет играть на этой жалости. Вот в этом вопросе женщины намного решительнее –остаются с детьми и выгоняют блудника, а мужики, как правило слюнтяи, так и ходят до конца жизни за своей половиной, которая никогда его не была, распустивши сопли. И подойди вот сейчас утереть сопельки, сказать, –скажет, не лезь не в свое дело. Человек слышит только то, что хочет услышать.

–– Но, деда –молодая, Люда. –чего-то я не пойму, кого жалеть, каких детей. Если она каждый раз с другими мужиками, так от кого же тогда дети? Ведь спроси её, от кого какой ребенок, она и не вспомнит. Конечно она укажет на мужа, на кого же еще? Так сказать, объяснить, неужто не поймет?