Так поговорим же о любви

Уронил я голову, что сказать на это? Зашел следом за дядей Лешей и Иванович, глянул исподлобья, испытующе. И вышли оба, оставив меня в сумятице чувств.

Утром, передав смену и хорошо отмывшись в душе, не торопился в свою комнату, ждал Геннадия Ивановича на проходной. Но он прошел слегка кивнув и я поплелся домой.

Соседи в общежитии не очень были рады соседству со мной. Ладно бы, хоть играл бы на баяне, а то одно « пиликанье». Когда был в нормальном душевном состоянии время в основном проводил на изучении нового материала, проиграв последнюю пьесу, что изучил:

–– Когда же ты играть нам будешь?

–– Когда все изучу.

Но когда на меня «нападало» какое-нибудь расстройство, баян «плакал» или « смеялся». Время деть некуда, поиграю, пойду пройдусь по парку, что сразу начинался за предприятием, полюбуюсь сверкающим снегом, прокачусь с трамплина на фанерке, и опять домой. Проходила несколько раз Люба под окнами, остановится, немного постоит и идет домой. Не весело.

Где-то на третий день зашел Боря. Послушав мой «плач» на баяне, предложил сходить в гости к Ивановичу. Пошли. Встретили не очень радушно, но и не прогнали. Через десять минут, когда мы засобирались домой, Любовь Сергеевна попросила:

–– Пришли бы завтра, сыграли бы что-нибудь?

–– Сергеевна, да мы не тренировались.

–– Ну так и что, играете хорошо.

–– Хорошо, завтра в это же время.

Пришли с инструментами, но не получилось концерта. Несколько раз сбившись, через пятнадцать минут положил баян в футляр, Боря отложил гитару:

–– Любовь Сергеевна, два вечера потренируемся, войдем в форму, тогда и сыграем.

–– Да я слышу –улыбнулась –не то. Но не забывайте нас.

И пошли у нас опять тренировки, опять включили и Люду и её дочку. Репертуар был другой, в основном пьесы, Оксанка оказалась хорошей ученицей и спела под ансабль две песенки. И хорошо удался вечер, хорош был чай при свечах, и назавтра обещались прийти. По дороге домой договорись что Люда возьмет печенья а я сахар и кофе, чтобы Ивановичу с женой не совсем накладно было привечать нас.

Родом из равнин Алтая, где женщина «уравнена» с правами с мужчинами, где все привыкли что женщина работает зарабатывая на жизнь наравне с мужчинами, а иногда и там, где из-за низкой зарплаты мужчины не пойдут –в поле, в лесу, на железной дороге и на всей неблагодарной работе; где почитания «слабого» пола никакого, где оскорбить и даже ударить мать –вполне рядовой случай; где с рождения дочь «сучка», «изморыш», а жена «блядь», среди всеобщего разврата и непотребства: с трудом усваивал иной образ жизни, иное мышление. Все удивляло и поражало –и до сих пор. Семья не без урода –как «моя» Люба –единицы, и они на виду. Район большой, самая дальняя деревня от райцентра за сто десять километров. Поражало, что седобородый семядисетилетний старец уступал место семилетней девочке, и та садится, хорошо если буркнет «спасибо» –так положено. Если местный парнишка не помог донести соседке, маленькой или взрослой, сумки с магазина –хорошо, если отделается выговором. В любой деревне если девушка или женщина выйдет неряшливо одетая –застыдят, засмеют, –и не отделаться отговоркой: «я тут недалеко». Красивее, женственнее девушек и женщин, чем там, не видел. На благодатной почве и сорняк зацветает. И почитание старших. И потому-то меня «давило» отчуждение ко мне из-за дружбы с Любой; и не понимал. Равнодушных там мало, если видят что надо сказать, направить, предостеречь, помочь –делают. Кому какое дело, с кем я «снашаюсь»? Нет, если можно предостеречь, если человек еще может услышать, понять –говорят, разъясняют. Но если человек не хочет менять своего нехорошего образа жизни – оставляют его с падением его. Но и отношение соответствующее.

–– Меня, Николай, тоже поразило, когда придя на работу, Леша, токарь, перед тем как начать работать, говорит: « Анафема Николаю!», все согласно кивнули головами и начали работать. Меня в душе возмутило –за что? Но вижу, что все абсолютно согласны, обществом «гнут» свою линию, и я подключился. И даже интересно стало, что из этого получится. А получилось хорошо! –и засмеялся Иванович.

На работе стали здороваться со мной, но жестом, интонацией голоса подчеркивая мою «провинность», что меня иногда «коробило». Сказать, что я переживал разрыв с Любой –совру. Скучно было по первости –это было. И холодок отношений с окружающими таял, и как и по приезду, мне опять стали закручивать «гайки», иногда хоть вой. На работе –почему было жарко, не экономишь угля. Оказывается слишком хорошо, это не хорошо а плохо. Опять стали «дергать» чуть ли не ежедневно в школу из-за брата –почему пуговица оторвана, брючки плохо проглажены, скажи брату чтобы не дрался, и прочее. Соседи по общежитию, которые меня не «замечали» –то от меня не вылазят, то к себе зазывают. И не из-за баяна, нет, просто чайку попить.

Зачастили мы к Геннадию Ивановичу. Играем на инструментах –сидит в сторонке а в глазах слезинки. Но не только играли. И просто посидеть, поговорить. Сидим с Ивановичем, играем в шахматы, Боря «бренькает» потихоньку на гитаре, Люда с Сергеевной вяжут Оксанке носки, Оксана на паласе раскрашивает у их ног картинки, поминутно спрашивая Любовь Сергеевну, каким лучше карандашом раскрашивать. Сергеевна встала пройти в туалет, муж поднялся помочь, она усадила его кивком головы –сама, и опираясь на костыль и хватаясь за стенку добралась. Сердце у всех заплакало, но кто чем занимался, так и занимались. И девчушка только немного стрельнула глазами, и даже повернулась бочком, продолжая трудиться. Также и назад, до дивана добралась Сергеевна, улыбнулась благодарно за наше «невнимание», подсказала Оксане какой лучше карандаш взять и принялась довязывать носок. Идя домой я спросил Люду:

–– А девчонка ваша молодец, ведь не спрашивает, почему так Сергеевна передвигается.

Но ответила малышка:

–– Не надо бабе Любе говорить, что она больная. Ей это неприятно.

Это бы простое понятие да взрослым.

В приютившей нас семье отец говорил: « Сынок, если не трепыхнется у тебя сердце, не заболит о беде близкого твоего, то не человек ты, дерево бездушное». И вся жизнь прошла в покаянии, в просьбе прощения, за обиды и несправедливости причиненные мной из-за зачумленности мозгов.

В воскресенье задержался и к назначенному сроку не пришел к Ивановичу. И Геннадий Иванович куда-то отлучался. Иду к Ивановичу, возле входа Сергеевна придерживаясь за плечи Люды и Бориса стоит, счастливо улыбаясь. Радоваться надо. А у меня гнустенько-ревнивая мысль –не со мной. И почувствовав что она «вышла» из меня, «заюлил»:

–– Любовь Сергеевна, выбрались свежим воздухом подышать, наконец-то.

–– Ладно Коля, брось юлить. Твоя паршивая мысль нас просто продырявила. Учиться тебе еще надо и за друга радоваться, учиться.

Поникла моя дурная головенка. А тут и Иванович показался, «выручил» меня. И у него такая же гнусность от всего его исходит. И вздохнула облегченно моя паршивость, «не я один».

–– Выбралась, Любаша.

–– Эх Гена, Гена. Ну ладно, как-то можно простить Николая, но ты-то, ты, муж родной, самый мне близкий человек. А от тебя такое дерьмо изошло, что и от Коли. Нет, чтобы радоваться.

И упал на колени Иванович:

–– Друзья, родная моя, простите меня.

Иванович на коленях, я рядом с поникшим лицом и трое «обвинителей» перед нами.

Улыбнулась устало Сергеевна и спросила:

–– Люда, может простим его?

–– Не знаю, стоит ли? –и в голосе сомнение.

–– Что, его оставим ночевать на коленях? А вдруг простынет.

–– А может для науки пусть постоит пару часиков –подал голос Боря.

Сергеевна не на шутку испугалась:

–– Друзья, давайте жить дружно. Не будет он больше паршивцем, правда Гена?

–– Виноват родная. Виноват.

–– Тогда и Колю тоже прощаем. Пошли в дом, Люда рыбки пожарила, пир устроим.

У меня с братом как такового разделения труда не существовало. У кого есть больше времени, тот и в комнате поддерживает порядок и кушать готовит, или что постирает необходимое. И в основном, кроме когда был на дежурстве, делал все я. Братишка учился, подружился с одноклассницей и дома его было не застать –со своей девчушкой у ней и уроки делали, на катке, или в кино пойдут. И если его мне нужно было, бегал по поселку, благо знал ихние излюбленные места.

Люба все меньше и меньше «мозолила» глаза под моим окном, иногда не появлялась на бревнышках против моего окна неделями. И мне всегда докладывали «доброхоты» вплоть до часу, в какую деревню « к родственникам» поехала и когда вернулась. Не точно уж специально, а так, «походя», на ходу, между делом. Зачем? В одно из дежурств пришел дядя Сережа, отец Любы, немного выпивший, с бутылкой самогонки. Я в это время температуру в системе отопления поднял до нужного уровня, заглушил котлы и читал книжку в комнате отдыха. С неудовольствием отложил книжку.

–– Коля, ну их всех, блядей. Нам то с тобой что делить, давай хоть мы с тобой будем поддерживать человеческие, дружеские отношения.

–– А я разве против, дядя Сережа.

–– Может по стаканчику?

–– Нет, дядя Сережа, на работе я. Зачем же себя нарошно подставлять?

–– Ну а я с твоего разрешения немножко дерябну.

Выпил, закусил немного. Помолчали.