Так поговорим же о любви

–– Коля, что ты заранее слезы льешь, ведь я еще не съездила. Ты с нами, и все с нами.

Я подходил и молча обнимал маму.

Нет, днем я не ходил «потерянный», «убитый», был весьма активен в помощи, в ласковом слове. Как и мои братья. Чувство неминуемого расставания выталкивало из нас благодарность, весь воздух был пропитан благодарностью.

Мама съездила в город. Через трое суток вернулась расстроенная. Долго в доме разговаривали, ругали власть, ругали законы. Вышли из дома хмурые. Мы все сидели в саду настороженные и печальные. Не получилось. В городе очень удивились, что мы еще в поселке, но отдать нас на воспитание маме не смогли, в «курятник» определить проще. Надюша подошла к маме:

–– Мама, ну пусть еще немного поживут –и заплакала.

Обняв дочку, сказала:

–– Попросила я, чтобы еще на недельку оставили, пообещали. Поживут еще с нами, Надя.

На четвертый день увезли сирот от матери. На милицейской машине двое человек в форме. Витю от груди мамы старший отнял, обнял крепко, и прыгнув на сиденье, скомандовал : « Сережа, гони. Не хватало еще и нам тут расплакаться». И остались на дороге родители с нашим братом и сестрой, провожающие взглядом машину, увозящую их ребятишек.

Глава 3.

Мне не было и тринадцати лет, когда я попал в детский семейный дом, что в городе Бийске. И первая мысль: «Почему же не раньше, не с рождения». Забитые, тупые, расхлестанные, разнузданные; много нас набралось, более трехсот человек. Детдом только организовали и свозили «замухрышек» со всего Алтайского края. Тут кошка окотится, и то жалко уничтожать котят, а тут человеки, хоть и маленькие. Не допустило государство, чтобы мы с голодными глазами шарились по помойкам в поисках куска хлеба, ночевали по вокзалам, воровали и замерзали. А вот родившие нас на это обрекли, ради своих похотей. И обрекают. И нету ни тогда, ни сейчас этому оправдания. Ради потакания своим похотям мы сваливаем всю нашу провинность на обстоятельства, на сложность жизни. Ругаем настоящее время, и вспоминаем с умилением прошедшее. Не от большого ума. Виноваты все, но не мы. Но как бы не было плохо с родителями, и в большинстве случаях совершенно чада их не нужны; хорошо хоть в туалет и на помойку не выкинули, когда родили ,почему то: –любовь к родившим тебя в крови у нас живет, как благодарность. Поговорка говорит: –яблоко от яблони недалеко падает; за редким исключением. Да, может у плотника родиться Сын, которого весь мир почитает за Бога; у маленького царя, которому верно не починялись и собственные слуги, пророк Будда; у крестьян –святой и преподобный Сергий Радонежский. Но родители должны быть сами подобны или по возможности приближенны духовно к своему чаду, и если уж не помогать, то и не мешать в духовном и интеллектуальном росте, как не мешал заниматься отец Ломоносова сыну изучением арифметики и познавать мир, хотя и был недоволен занятиями сына, ибо считал это ненужным. Но что может родиться у пьяниц, проклятых от Бога, которые «балдеют» когда их чадо первое слово говорит не мама а сучка, а научившись немного говорить, не доброе говорит, а посылает очень далеко своего папашу. И откуда у таких детей будет благодарность, если оно, само понятие, никогда на взращивалось и не знают даже само слово, не то что его значение.

Самая не благодарная работа, это работа воспитателя детского дома. Нет , не все воспитанники были на одно лицо. Были и от хороших семей, у которых родители погибли, были и такие, кто и по малолетству даже понял, что быть сытым, одетым и присмотренным лучше, чем ночевать по вокзалам и шариться по помойкам, искать «романтики». Мы отъедались, отсыпались, старались, что в наших силах, и учиться и помогать воспитателям. Но мало нас было поначалу, правильных. Привозят голодных, раздетых, диких. Отмывают, одевают, откармливают. Надо видеть, как набрасываются на еду, с какой жадностью и вожделением её поглощают вновь прибывшие, чтобы понять как наголодались эти маленькие граждане. В столовой во время принятия пищи всегда дежурил врач, и кормили вновь прибывших в таком количестве, чтобы врач мог уследить за всеми. Надо таких брошенных ребятишек, от шести до семнадцати лет, приучать к элементарной чистоте, что посуда должна быть убрана и помыта, полы чистые, кровать застелена, брюки и платьице глаженные, порванное зашито. Чуть ли не все не были приучены не только к чистоте, но и к любому труду, в том числе и умственному. Ходить в школу, выполнять заданное на уроках, элементарная усидчивость –все превращалось в пытку. Какие слава убеждения надо найти, чтобы «пробить» тупость, зачумленость? И так воспитаннику объясняешь, что два помножить на два будет четыре, и на пальцах показываешь, и строжишься, и упрашиваешь –тупой взгляд, или слезы отчаяния и горести, – и опускаются руки. Поставят в школе троечку –пожалеют, и только жалость к маленьким брошенным гражданам –стимул в работе воспитателя детского дома, и этот же стимул как у государства, так и всех, занимающихся благотворительностью. И нет здесь ответа, нет благодарности. Кто благодарен, тот изначально благодарен, а если нет её, благодарности, в начальной стадии, откуда она возмется впоследствии, на какой почве вырастет?

Да к тому же надо взять во внимание изначальное перегруженность детьми детского дома, когда на воспитателя приходилось по тридцать и более детей, и каких детей. И как правило, привозят детей, они отъедаются, отсыпаются, и, или сбегают к родителям, которые лишены родительских прав, или отправляются «в путешествия», воровать, ночевать по вокзалам и подвалам; возвращаются к своей «привычной» жизни, где не надо делать уроков, мыть полы, ходить в школу, слушаться воспитателей. К «свободе». И подымается милиция и дружинники чтобы выявить беглецов и возвратить в «клетку». Многие, наголодавшись, сами возвращаются, чтобы отъесться и отоспавшись снова убежать искать «романтику». И даже многие из тех, кто потом успокаивается и не досаждает побегами воспитателям, кто старается по мере сил и возможностей войти в русло нормальной человеческой жизни, впоследствии, уже в самостоятельной жизни «ломаются» и сходят на дорогу своих родителей. Если не было с рождения у маленького человека примера труда, а только пример «легкой» жизни, жизни только удовлетворения своих похотей и низменных желаний, он и будет жить только для этого. Но не надо быть слишком строгим в своих суждениях, ибо и от доброго, что человек прочувствовал, у него остается след, и он уже, есть маленькая надежда, не упадет так низко, как родившие его. Воспитанник детского дома постарается в круговерти жизни не переступить ту грань морального и физического падения, чтобы его дети были брошены и их воспитывало и растило государство. Прежний опыт. Есть и такие, кто переступил эту грань и из бывших воспитанников, их немного.

Смотрел по телевизору передачу про Шварцнегера. Как он тренируется, снимается в фильмах, демонстрирует свои мускулы на сцене. Комментатор его спрашивает: –Что Вы чувствуете, когда демонстрируете свои мускулы публике. Шварцнегер засмеялся: –Вы знаете, говорить это женщине, а тем более широкой аудитории вроде как бы неудобно, но скажу, так как другого, более похожего сравнения не нахожу. Когда я демонстрирую свои мускулы публике я испытываю экстаз по силе такой же, как я испытываю на женщине, когда заканчиваю.

Слабость человеческая. Зачем же так трудиться, когда можно купить девицу с силикатными грудями? Если денег маловато, можно снять шлюху и за бутылку самогонки, а если и на самогонку нет, и одеколон пойдет. Именно шлюху, проститутка своим «передком» зарабатывает деньги, а кто служит «половиком» иного, более точного выражения не нахожу. До сих пор вспоминаю с омерзением новенькую четырнадцатилетнюю воспитанницу. Привезли в детский дом, отмыли, обласкали, накормили. Через три дня сбежала и в одном из подвалов собрала всех малолеток с округи. Нашли, подсказал один из местных мальчишек, привезли. Стоит у окна, от неё такая вонь исходит, что стоять близко невозможно. Перед тем как проводить «воспитательную беседу» отправили в душ. Директор, мужчина тридцати пяти лет, более метра в ширину плечи, штангист, гирями играет как шариками, начал её воспитывать : –Дочка, у тебя вся жизнь впереди, нужно жить по людски, учиться, работать, помогать воспитателям, ты в старшей группе. Надо стремиться к лучшему образу жизни, стремиться чего-то достичь в этой жизни, все условия, чтобы ты стала хорошей тебе созданы. Чем ты занимаешься, от тебя не уйдет, выучишься, приобретешь профессию, выйдешь замуж, вот тогда с мужем, и с ним одним, старайся. Но сперва надо стать человеком.

–– А зачем? –отвечает. Это ведь так сладостно, пойдем, попробуешь.

Директор онемел. Когда шок прошел, он вдарил ей по щеке. Воспитанница стоит, щека красная, директора «съедает» ненавистью. Безгранично терпение наших воспитателей. Директор походил по кабинету, успокоился и решил «подъехать» к воспитаннице с другого бока: – Да как же малолетки тебя трахали, от тебя же вонь, даже когда ты помылась и переоделась, такая исходит, что стоять рядом невозможно. Неужели быть чистой и опрятной, быть сытой, смотреть за малышами, спать в чистой постеле хуже, чем ночевать в подвале?

–– Кто меня трахал не такие брезгливые, как ты –отвечает.

Мы, старшая группа, присутствовала на этой беседе. Директор распорядился запереть шлюху в пустующей кладовой, что мы с удовольствием сделали, а сам пошел мыть руки, и мыл долго, с мылом. На следующий день её увезли на милицейской машине.

Был я недавно в своем детском доме, чтобы увидеться с моим воспитателем, которая проработала там более тридцати лет, с Ниной Ивановной Мясновой:

–– История повторяется, Николай. Наш детский дом как был семейный, так и остался. Но нет такой нагрузки на воспитателя, какой раньше была. Сейчас на воспитателя пять-шесть семей, каждая не более трех человек. Вспомни, как неуютно было в том детском доме, сравни. Там общая спальня, отдельно для мальчиков и девочек, по шестьдесят коек в спальне, пройти негде было. Сейчас для каждой семьи отдельная комната, в комнате ковры, паласы, цветной телевизор. Везде чистота, уют. А вот проблемы одни и те же, какие раньше были, такие и сейчас. Сбежала вот воспитанница к своей маме, ходит с мамой по поселку, зарабатывает маме на бутылку. Не успели привезти одну, сбежала другая. Три дня искали, нашли где-то в подвале, обкуренная и исколанная. Еле отходили, сейчас спит вторые сутки, врачи от неё не отходят, когда очнется, начнутся «ломки» от наркотиков, и нет никакой гарантии, что снова не сбежит. Мы все, сынок мой Коля, делаем, что б из воспитанников вырастить хороших гражданинов, но наследственность сильнее наших благих устремлений. Да, время другое, вспомни Коля, когда вас определили на учебу в училище а кого и в техникум, всем воспитанникам город выделил квартиры, чтобы после окончания учебы вам было где жить. И с работой не было промблем. И сейчас мы всякими способами стараемся помочь нашим воспитанникам определиться в жизни. Вот недавно город по нашему ходатайству выделил деньги на приобретение одному нашему воспитаннику квартиры. Купили, оформили как положено. Устроили на работу. Здесь он был пай –мальчик, нарадоваться на него не могли. А он устроил в своей квартире притон, там и алкаши и наркоманы. Соседи подали коллективное заявление в суд о выселении, – и выселят. Устроили одну воспитанницу в Буланихинское училище, её выгнали за разврат малолетних. И не знаю ни одного случая, чтобы в семье алкашей были нормальные дети.

–– Но, Нина Ивановна, –не согласился я, – а пример нас, Шипулина, сестер Кудрявцевых.

–– Сестер Кудрявцевых не вспоминай, не тот случай. Они попали в детский дом случайно, несчастье случилось с родителями, и недолго пробыли, у всех исключительные способности к музыке и их перевели в музыкальный детский дом Барнаула. И не только Коля ты и твои братья встали на нормальный путь жизни, я и еще могу некоторых назвать, не очень много. Это исключение из правил, и поверь мне, я тридцать лет здесь проработала, старалась по мере сил и возможностей проследить за судьбой каждого выпускника. И не такое уж и исключение, как ты можешь подумать. Да, вас вырвали от алкашей-родителей, но в вас почему-то не было испорченности, как в других. Да –она засмеялась, –ты был один из самых трудных воспитанников, самых тупых, до бетонного столба легче было достучаться, чем тебе что-то объяснить. Но испорченности в вас не было, вы были довольны своей жизнью в детском доме, по мере сил и возможностей старались учиться, помогать воспитателям, заниматься спортом, ходить на каток. Вы радовались жизни, и радость эта окрыляла, давала толчок к дальнейшим благим намерениям и целям. И хоть вы из семьи алкашей, из вас не должны вырасти плохих, так как вы, попав в другую, более благоприятную обстановку, пустили добрые ростки. До того, как вы сюда попали, вы были, так сказать, в «замороженном» состоянии, и это вас спасло. А «замороженностью», как ни странно, вы должны быть благодарны своим родителям. Они не дали вам благодатной почвы, но и не втянули в грязь, не проявляли к вам внимания, но и не посылали за бутылкой, не заставляли красть, обманывать, в отличии от остальных воспитанников. Ты скажешь –мы были маленькие. Но и маленькие чуть ли не с колыбели матерятся, от вас не было слышно бранного слова; чуть ли не с первого класса пробуют пить водку и курить, по примеру своих родителей, обманывают и воруют. С первых дней рождения ребенок берет пример с родителей, у вас же этого почему-то не было. Но «замороженность», тупость. Вспомни, как мы, воспитатели, не только с тобой, и с другими няньчились, объясняли, что хорошо, что плохо, сколько сил и нервов ушли, чтобы немногих «замороженных» «разморозить», чтобы вы наконец-то пустили корешки, чтобы поверили, что почва благодатная. Вспомни, Коля, сколько было у тебя слез и истерик, но ты «отошел», а братьям и «отходить» не надо было, они были совсем маленькие, не успели ни «заморозиться» не пустить корешки. Здесь они начали расти, как и ты тоже. Но если ты, в свои тринадцать лет, только начал пускать корешки, прозревать и видеть, только здесь –и правильно понимать, что такое хорошо и что такое плохо; остальные воспитанники с рождения пустили корешки в не очень добрую, мягко говоря, почву и, несмотря на возвраст были преумники на все плохое. На что они были умники, то из них и выросло. Как мы не стараемся «выкорчевать» сор из их душ, он растет и растет. Такие, как ты, и еще немногие, как твои братья, это не правило, это исключение из правил. И все воспитанники, вся старшая группа, все восемь человек не смогли жить постоянной семейной жизнью, все разошлись. Кто и по второму, и даже по третьему кругу женился или замуж вышли. И тебя судьба не уберегла. И по моему мнению, вы уж очень хватаетесь за то мнимое семейное благополучие и все без исключения прощаете своим «половинам» то, что другие не простят. И все равно остаетесь без «половин».

Отдельного здания для детского дома не выделили, не было его. Интернат располагался в двух корпусах, соединенной столовой. В один корпус переселили интернат, в другом корпусе организовали детский дом. Не хватало воспитателей, не хватало ни учебников, ни одежды. Корпус в три этажа, верхний и половину второго занимали спальни. Остальная часть здания заняли под классные комнаты для приготовления уроков, актовый и спортивный зал. И подвальные помещения все были заняты –душ, помещения для хранения постельного белья, запас коек, спортинвентарь.

И только столовая была оформлена и укомлектована полностью. К имеющемуся штату еще набрали поваров и посудамойщиц, да и воспитанники что детского дома, что интерната, строго по графику помогали и поварам, и мыть посуду; и полы разумеется. И если на интернат средства были выделены на все необходимое, организация детского дома в городе не была предусмотрена, средств для этого в городе не было. Середина августа, скоро сентябрь. Нужна школьная форма, нужна и одежда для дома. И если школьную форму шили в городских мастерских, и через полгода одели всех, то с одеждой для дома была проблема. Кликнули клич среди организаций. И понесли люди, что могли. Особенно, как мне помнится, наши соседи, мочищинские. Воспитатели, старшие девочки, да и мальчишки от них не отставали, перешивали, перекраивали, подгоняли как возможно на себя и своих младших братишек и сестренок из принесенной старой одежды. И как радовались каждому платьицу, штанишкам, как их берегли! И в последствии тоже, ибо средства на интернаты и детские дома отпускались по остаточному принципу, что достанется, останется. И именно на этом месте, как я понимаю, организовали детский дом только потому, что здесь выстроили новую школу и было куда определить воспитанников на учебу. Вручную шили матерчатые школьные сумки, портфель школьный был в диковинку. На первом году с занятиями в школе были «казусы». На занятия нужно было приходить строго в форме, не было тогда разделения на богатых и не очень, с портфелями, с полным набором школьных принадлежностей. У кого этого не было, не допускал дежурный, обычно старшеклассник, в школу. И приходили наши девчонки и мальчишки назад, в детдом. С нами отправлялся воспитатель, мы дожидались на улице, воспитатель шел к директору и только потом нас пропускали на занятия. Потом, по договоренности с директором школы, всегда с дежурным дежурил и наш воспитатель, чтобы пропустить «своих». И так продолжалось полгода, пока в школе не привыкли, что нас надо пропускать, как бы мы не были одеты и что бы у нас не хватало из школьных принадлежностей. А узнать и отличить нас от «домашних» было не трудно по нашим матерчатым сумкам и по старой одежонке. Каждый карандаш, шариковая авторучка, тетрадь, альбом на счету, с каждого спрашивалось, как он их использует. В первый год не было не у кого спортивной формы –трико, занимались в том, что было на нас. В каждом классе держали набор карандашей на тот случай, если вдруг кончится у кого паста в авторучке.

Помню, на третий день учебы мой одноклассник принес мне целый килограмм конфет.

–– Я , –говорит, –спросил у мамы денег чтобы купить тебе конфет, она сама пошла и купила и вручила мне с наказом, чтобы только тебе отдал. Вот я тебе и отдал.

И вручил он мне на перемене, во дворе, чтобы меньше видело народу. И тем не менее я позвал всех, кто был поблизости, раздал по счету, в том числе и тому, кто меня угостил, и мы весело их «уничтожили».

Нас выделяли, о нас заботились и учителя и одноклассники. Угостить ли сладостями, поделиться карандашом или ручкой, помочь в учебе. Кликнули клич по школе, собрали денег и купили трико, в первую очередь нашим девчонкам, чтобы они не пропускали физкультуры. И учителя и успевающие ученики по просьбе учителей оставались с нами после уроков, чтобы дополнительно объяснить школьный материал, помочь в выполнении домашних заданий. И не помню я усмешек на нашу тупость, если даже учесть что это были мои же ровесники. Идешь домой и радуешься –домашнее задание выполнено. Есть дополнительное время покататься на лыжах, или сходить на каток, благо на каток нас пропускали бесплатно, в отличие от «домашних». Наши, не очень большие достижения в учебе и общественной жизни школы были для учителей дополнительной и очень действенной для «домашних» формой воспитания: « Вот у Кати выполнена домашнее задание, а у ней даже нет нармальных условий для их выполнения, они у себя дома по тридцать человек вместе делают уроки, а у тебя не выполнены, хотя у тебя дома все условия для учебы родители создали»; « Ты, Вера почему пропустила физкультуру. Вот Боря освобожден от физкультуры по нездоровью, формы нет, так упрашивает учителя, чтобы заниматься. И занимается, пусть отдельно от всех, так как не выдержит тех нагрузок, которые дает учитель, но ведь занимается»; «Посмотрите, как детдомовцы чисто и аккуратно работают на уборке школьной территории, а у вас почему не так». И самый нерадивый ученик в следующий раз придет с выполненным домашним заданием, и Вера не будет пропускать физкультуру, и уборка школьной территории будет сделана во высшему разряду. Праздники были дополнительной причиной угостить получше детдомовцев, и все привыкли и стало нормой и в школе, что любой подарок, как правило сладости, все идет на угощение всех. Да, чевствуют одного, но он угощает всех. С такими подарками, которые невозможно разделить, «забывались» в школе, на скамеечке, в раздевалке, и их вскоре уже никто не дарил. За более –менее успехи в учебе или общественной жизни на школьных линейках чествовались в первую очередь детдомовцы, а потом «домашние», но обид я не помню.

Конфликты с «домашними» были по началу, до тех пор, пока они не узнали, что мы живем в детском доме. Обидят кого-нибудь на улице или в школе, побьют, у детдомовцев авральный сбор, вылетаем толпой на улицу и бьем даже очень жестоко, один ли, два ли, или более противников. А мочищинские ребята дружные, как только кого обидели, собираются по жалобе «своего» и идут бить « чужих». Но узнав, кого жалобщик обидел, не разбираясь в правоте тут же «отвешивают» дополнительных тумаков жалобщику: не обижай детдомовцев. И чтобы не доставалось с двух сторон нас скоро оставили в покое, и кто еще не знал, что нас обижать нельзя, предупреждали.

В первое время не было одежды. И дома и в школу ходили в том рванье, в чем привезли от «семьи». В чистом, зашитом. Потом уж начали жители города приносить, что могли. И если пацаны не очень от этого «страдали», то другое дело –девчонки. Что только не придумывали, на какие только ухищрения не пускались. Шили и перешивали, бегали к своим школьным подружкам, чтобы что-то прострочить на машинке. Пусть старенькое, но зашито, прошито, чистое, наглаженное. Да, в своих «семьях» и этого не видели, и рвань считали за одежду и не обращали на это внимание. Но с переменой обстановки и взгляды поменялись. Помню как мы отличались своей одеждой от «домашних» во время майского шествия, как разительно отличались. Почему и шли на него с неохотой, под собственным принуждением, что надо.

Забегает в детский дом наша девчонка одиннадцати лет, в слезах, с рыданиями. Как и положено в этих случаях, «посыпались» со всех этажей воспитанники вместе с воспитателями: «Кто посмел обидеть, да еще девчонку. Покажи нам обидчика, на части разорвем». Ни слова не говорит, на окно показывает. Идет по улице девчонка, нашей ровестница, идет, подпрыгивает, смеется и ручкой машет. Послали нашу, которая постарше, узнать что «местная» сказала. Побежала наша, догнала, спросила. Видим, голову повесила, уныло и тихонько возвращается. Что, спрашиваем. « И ты в рванье так же, как твоя сестра». И залилась младшенькая, услышав второй раз это. Растерялись мы все, как успокоить, чем утешить? И кто потихоньку стал расходиться, кто остался ждать, когда же слезы кончатся. Проплакалась наша девчонка, умылась, успокоилась и пошла заниматься своим делом. От мала до «велика» усвоили, что у нас есть, то есть, и больше неоткуда ждать ничего. Что же слезы лить о том, чего у нас нет? Блаж.

Я дежурный по этажу. Сижу у входных дверей, книжку занимательную, как сейчас помню «Перевернутое дерево», читаю. Резко хлопает директорская дверь и директор чуть не бегом ко мне: –Коля, выйди на крыльцо и скажи этим людям, что я запретил им появляться здесь. Я «пулей» на крыльцо. Та девчонка, мужчина с женщиной –родители, пацан лет пятнадцати –брат. Идут от ворот к крыльцу. Быстро идут, решительно. Но «пыл» я угасил:

–– Вам запрещено сюда входить. Директор сказал чтобы вы убирались.

Затоптались на месте, не смотрят ни на меня ни на друг друга. Наконец мужчина поднял голову и довольно решительно и твердо мне говорит:

–– Сынок, мы пришли просить прощения и у девочки и у вас всех. И потому ты должен и обязан нас пропустить, ясно?

–– Ничего мне не ясно и ничего я вам не должен. Я должен только загородить дверь и не пускать. Это моя обязанность. Посторонним здесь делать нечего –и не удержался, добавил –особенно вам.

Посчитав, что я сказал все, и как мне показалось, убедительно, я пошел дочитывать книжку. Дочитав главу, машинально выглянул в окно. Сидят на скамеечке, съежились. А на улице поземка, холодно. Мне стало интересно и я вышел на крыльцо, уставился молча на них. На скрипнувшую дверь обернулись, женщина поднялась и подошла:

–– Сынок, пока не попросим прощения, не уйдем. Так и скажи директору. Нам теперь здесь что, замерзать? –и заплакала.

Я молча зашел и взял книжку. Не читается. Выглянул в окно. Сидят. Женщина плачет. Может и не притворяется. Пошел к директору. Постучал и зашел. Просматривает какие-то бумаги.

–– Сергей Никитич, сидят.

Встал, подошел к окну. Минуты две на них смотрел. Я тоже подошел и посмотрел на них. Мужчина смотрел на нашего директора, когда я подошел, отвел свой взгляд.

–– Ты понимаешь, Коля, мужчина, что сидит на скамеечке занимает немалый пост в городе, коммунист. Я знаю и его и его семью. И он знает, что я это дело так не оставлю, подыму вопрос о воспитании его детей на собрании, подыму вопрос в том ключе, что могут ли быть дети –барчуки у настоящего коммуниста. Мы уже на собрании касались вопроса о воспитании его сына, тоже почти так же обидел человека, как его сестра, поставили ему на вид. И я сомневаюсь в его искренности.

–– Да, но жена-то плачет –не совсем уверенно не согласился я.

Директор долго, а может мне показалось, смотрел на меня.

–– Иди дежурь, и ни кого не пускай.

Пошел. Дежурю. Не читается.

Через пять минут хлопнула директорская дверь. Злой и решительный направился к ним. На ходу указывая на входные ворота что-то резко сказал. Ему не ответили. Подошел и говорил минут пять, поминутно указывая на ворота. Женщина подняла заплаканное лицо и что-то сказала. За ней неуверенно мужчина. Директор начал успокаиваться, махнул безнадежно рукой и все направились к крыльцу. Зашли. Директор пошел наверх, а они как у дверей встали, так и стоят. Никто не подошел руки погреть у батареи, а ведь застыли. Не рассчитывали на такой расклад, что их не пустят, ни на то что резко похолодает и начнется поземка.

Директора не было минут двадцать. За это время по коридору проходили, пробегали малышня, лет семи, восьми. Женщина пыталась их угостить, совала конфеты , пряники,–диковинки для детдомовцев, но малышня, перед тем как взять, смотрела на старшего, на меня, я отрицательно мотал головой и они поспешно прятали ручки за спину, и угасал у них к лакомству интерес. И не зная, кто перед ними, из любопытства остановились в отдалении. Если кто-то из родственников пришел к воспитаннику, почему старший запрещает? И почему женщина такое вкусное лакомство дает плача, горько плача? Почему, наконец, старший брат, который по ночам дежурит у их кроваток, такой заботливый и чуткий, который никого не дает в обиду, который успокаивает нас по ночам, когда мы плачем, здесь сидит с «отсутствующим» лицом, когда гости стоят и не успокоит женщину?

Директор спустился с девчонкой. Интересно, что он ей сказал, как убедил спуститься? А сказал, как мне потом передали, только одно:

–– Оксана, простить или не простить, как сердце подскажет. Но они настроены решительно хотя бы увидеть тебя, попросить прощения. Николай их и так заморозил, не пустил в дом. А ведь если замерзнут, и даже простынут, на нашей это совести, на твоей и моей. Спустись к ним. Вместе со мной. Прошу тебя, дочка.