Так поговорим же о любви

Оксана впереди с «каменным» лицом, директор за ней:

–– Вот моя девчонка.

И смотрит на меня осуждающе. Я показал глазами на свободные стулья. Он покачал отрицательно и осуждающе головой. Все, не миновать трепки. Переиграл. Уважение к старшим прежде всего. Хорошо, хоть не знает, что на крыльце нагрубил. Поспешно встаю и подхожу к окну. Рядом со мной становится директор:

–– Может и простит, если поверит –добавляет.

–– Дочка, прости –женщина падает на колени перед Оксаной, обнимает её руками. – Прости нашу зажравшуюся дуру, прости нас. Прости нас, пожалуйста. От чистого сердца прости нас.

–– Мне сказали спуститься, чтобы вы не замерзли. До свидания.

Поворачивается и уходит. Женщина так и осталась стоять на коленях, плача. Малышня разбежалась, когда поняла кто перед ними.

–– Пройдемте ко мне –говорит директор, подымает женщину и они проходят в директорский кабинет.

Полчаса, не меньше, разговаривали. Говорил больше директор, переходя с повышенного тона на все более миролюбивый. Вышли с просветлевшими лицами, зато директор был «выжат», такого усталого я его еще не видел. Перед тем как нас покинуть, положили на подоконник пакет, как я заметил, с одежонкой, полиэтиленовый:

–– Коля, –обращаются ко мне –Сергей Никитович не взял, это Оксанке, тут платьице и кофточка, новые; а это сладости, все угощайтесь. Мы еще к вам придем. И попрощавшись, уходят.

Директорская дверь только скрипнула, я уже на ногах, и присел, когда гости ушли. Проводив до ворот, директор вернулся, присел рядом:

–– А по шее не хочешь?

–– За что, Сергей Никитич –«валяю дурака» –знает про дерзость, или не знает. Если знает, не миновать «шейной мази».

–– Сколько раз говорить, повторять, что надо вставать и приветствовать взрослых стоя.

Значит не знает. Ух!

–– Сергей Никитович, честное слово, больше не повторится.

–– Будем надеяться. Встал и подошел к окну, посмотрел на пакеты:

–– Куда все это деть?

–– Да пусть лежат, мышей тоже кормить надо.

–– Может раздадим малышам, а старшой? Не говоря откуда.

–– Сергей Никитович, Вы же сами сколько раз говорили, что врать нехорошо.

–– Так мы и не будем врать.

–– А какая разница?

–– Правильно, Коля, нет разницы. Усвоил значит. Тогда пусть едят мыши. Ты знаешь, что больше всего поразило наших гостей –это то, что такие маленькие, которые вволю простой то пищи только здесь поели; при виде сладостей разгораются глаза, но как только на тебя взглянут, глаза тухнут и они прячут ручонки. Ведь ни один не взял, что женщина сунула в кармашки выложили все на подоконник, аккуратно выложили, не выбросили, не разбросали. И подчинение, уважение. Гости почувствовали, что малыши не из боязни тебя послушались, боязни в них не было. А как старшего брата.

И пошел в кабинет, на ходу сказав:

–– Я возле дверей был и слышал твою грубость. Еще раз услышу, уши ослиные будут.

Я потрогал свои « зардевшие» уши. Больно, однако, будет.

Два дня лежали пакеты на подоконнике. На третий день пропали, в обеденное время.

Детский дом семейный, у каждого братишка или сестренка, и не одна или один. У каждого возраста свои заботы, обязанности, уроки. И сколько в школе классов, столько в доме групп, десять значить. И была еще одна группа, человек двадцать, дошколята. Из средних и старших групп выделялись школьники заниматься с дошколятами –дежурные. В этот день дежурным был я. После «тихого» часа –полдник. В промежутке между обедом и ужином, когда школьники сделали уроки а у младших закончился «тихий» час в столовой давали стакан кипяченного молока и пару конфет. Пришли в столовую, там уже все разложено каждому по тарелочке, как сейчас помню –три конфеты, половина яблока и три печенюшки. Довольно неплохо. Но никто не притрагивается. Обстановка накаляется, все молчат. Воспитатель, Екатерина Андреевна и я не поймем, в чем дело, но и не расспрашиваем. Я кивком вопросительно «спросил» у ближнего стола, не вставая с места. Сползает со стула, специальной мебели для малышей не было, малышка и топает ко мне:

–– Коля, куда делись пакеты с подоконника? –и смотрит осуждающе.

–– Не знаю, – растерялся я.

–– А их кастелянша забрала, я видел –вставляет мой братишка с соседнего стола.

–– А что молчишь? –укорила воспитательница.

–– А никто не спрашивает –парирует.

Еще три девчонки сползают со стульев и делегацией отправляются к кастелянше. И быстро возвращаются:

–– Их мыши съели, и еще и одежду, и бельё. Остатки в ведре, нам баба Оля показала. Говорит, и не попробовала почему-то.

Все быстренько рассовывают по карманам сладости, выпивают остывшее молоко и разбегаются к своим старшим братьям и сестрам. Свободное время. Кто пойдет на каток, кто просто погуляет с братишкой или сестренкой по городу, кто чем-нибудь займется дома.

Осознание и покаяние своей провинности, своей нечистоты –это еще не все, что нужно Богу, что нужно человеку. Только тогда принимается покаяние, и только тогда прощается, когда человек духовно настроен «похоронить» бывшего себя, и когда человек решительно «поет заупокойную», эта решимость и уверенность передается и другим, и его прощают и человек и Бог. Но «заупокойная» может нарастать в душе и постепенно, по капельке, если ты осознал, прочувствовал, и идешь к покаянию постепенно, ступенька за ступенькой, очищая мозг и сбрасывая с души лохмотья прежних своих «правильных» понятий.

В скором времени девчонка, что обидела Оксанку, стала её лучшей подругой; Боря, брат её, всегда был с нами; мать Бори была с воспитателями, помогала, как могла. Николай Семенович стал спортивным организатором детдомовской детворы –лыжные гонки, легкая атлетика, коньки. Все свободное время они проводили с нами, с толком проводили, и уходили домой только ночевать. И так было довольно долго; пока детский дом не переместили в другую часть города.

Каждый день в детском доме был по своему неповторим. Обязанности каждого воспитанника по поддержанию чистоты, выполнению домашних заданий, посильная помощь воспитателям –как и во всех семьях, только наша «семья» в скором времени состояла более чем из трехсот человек. Но как бы не разнился день ото дня, как бы он ни изобиловал разнообразными случаями и происшествиями, все эти случаи и происшествия были похожи по своей сути, родственны. И какие были проблемы более тридцати лет назад, проблемы профилактики сиротства, чтобы его было меньше, они остались и теперь. И дети остаются сиротами при живых родителях из-за беззакония родивших их, в удовлетворении своих похотей любыми средствами. Но всякое беззаконие как обоюдоострый меч: ране от него нет исцеления.

«Располовинив» интернат, в корпусе, где организовали детский дом оставили выпускников интерната, семнадцатилетних девушек и юношей. И в первое время, пока выпускники были не устроены в учебные заведения, они очень хорошо помогали воспитателям в устройстве и акклиматизации вновь прибывших бедолаг. Привозили и поодиночке и группами, семьями. Надо сводить в душ, переодеть, поставить кровать, сказать ласковое слово, взбодрить, обучить элементарному. Ночи были тоже беспокойными. Кто-то просыпается и зовет маму; кто-то встанет и бродит, как лунатик, кто-то не может заснуть из-за перемены обстановки. Надо успокоить, рассказать сказку, разрядить обстановку. Были и ночные няни, и воспитатели дежурили и старшие воспитанники просиживали ночи у кроватей малышей. И все братья и сестры. Но кровная связь от общъности не утрачивалась а только усиливалась, и такое внимание и забота о друг друге как в детском доме, не часто встретишь и в семье.

Мы дорожили своим домом, дорожили тем благополучием, что дало нам государство и слуги государства –наши воспитатели. От директора до кастелянши, повара и посудамойщицы –все люди любящие детей, неравнодушные. Равнодушные и жестоковыйные не держались, уходили. Не тот психологический климат. С первых дней была поставлена задача –сделать дом образцовым, истинно семейным, что б в нем витал дух дружбы и взаимопонимания. Но радость не может быть без слез и доброта –не доброта, если она не противостоит злу. Ребенок ребенку –рознь; если у ребенка хотя бы зародыш остался добра, этот зародыш старались взлеять, ухаживали за ним, чтобы из этого зародыша вырастить хорошего гражданина, который мог бы сказать не лукавя – я человек. Но уже и в маленьком человеке при «хорошем поливе» вырастает зло и непотребство до такой степени, что направить его по пути истины невозможно. Зло и непотребство врастает в человека и пускает глубокие корни. И нет ему оправдания и в смерти его. И общество старается от таких избавиться, направить их в ихнее общество, избавиться от непотребства, дерьма. И если для кого-то дерьмо есть благоухание, для большинства это все-таки дерьмо. И воспитательные беседы, увещевания –пустая трата времени. И надо усвоить всем и всегда, что худые сообщества развращают и добрые нравы. И от худых сообществ нас освобождали раз и навсегда. Но под «общую молотилку» освобождения, под колесо всесокрушающей чистки подпадали и не развращенные злом. Если старшего в кровной семье устраивали на учебу, то, как правило, младших из детского дома «расшвыривали» по одному по интернатам. И хватало младшим и того, относительно короткого времени, да еще в малом возрасте, когда ребенок что «губка» впитывает что худое, что доброе; попадая с доброго общества в общество попирания чести и достоинства, в волчье логово; ему ничего не оставалось как и стать подобным обществу, что его окружало. И затухало кровное родство, сменяясь безразличием, отчуждением.

С августа по октябрь привозили милицейские «уазики» воспитанников. Иногда подъезжало до пяти машин в течении дня. Всех надо сводить в душ, накормить, показать его кровать, объяснить о порядке, расписании, что он должен делать и что воспитанник ни в коем случае делать не должен. И сразу разъясняли что детский дом семейный, единственный, где не разделяют братишек и сестренок, и этим надо дорожить. Предупреждали, что если кто будет нарушать порядок, сбегать из детского дома, воровать, не учиться, от тех будут освобождаться, распределяя всех по отдельности по другим детским учреждениям.

И заработало «колесо чистки». С одиночками не церемонились и повторных бесед не проводили –своровал, сбежал – в интернат. Повторные, и редко, три раза, но не более, воспитательные беседы проводили у кого были сестра или брат. И беседы все были в одном «ключе» –надавить на боязнь потери близости кровного брата или сестры. Если эта боязнь « срабатывала», –маленькая рука тянущаяся стащить в магазине с прилавка товар, пока продавщица « разевает рот» «одумывалась» и пряталась за спину; «романтика» путешествий и ночевок в подъездах и подвалах забывалась, вычеркивалось из памяти, – и не было выбора у маленького гражданина, как проводить больше времени со своим братишкой или сестренкой, жить в нашей большой семье. Кто дорожит большим, семьей, для того открыты и двери к познанию «малого», и усвоение понятий –что такое хорошо и что такое плохо –дело времени, малого времени. Многим хватало и одной, первоначальной, по прибытии беседы и разъяснения. И не прошло и полгода как массовые побеги прекратились, прекратилось и воровство что в доме, что в городе, и поселился в доме дух взаимопонимания и поддержки. Отдельные «казусы» были, и сейчас есть, но воспитательная работа пошла по проторенному руслу и отдельным «каплям» выбора не было –или плыть в общем потоке или впитываться в срамоту.

Навещали воспитанников и родственники. В таком случае дежурный предупреждал по «цепочке» воспитанников, чтобы в случае надобности воспитанники переходили из одного крыла здания в другой по верхним этажам и не « мельтешили» на первом этаже, не мешали свиданию. И на это время на первом этаже была абсолютная тишина, редко кто пройдет, кого не успели предупредить. В основном бабушки и дедушки, редко когда старшие братья и сестры, и совсем редко тетушки и дядюшки. И угощения, сладости после ухода родственников распределялись среди младшей группы. Может и были случаи « куркования», но я не помню.

Навестил и нас дядя по материнской линии через месяц ( откуда узнал?) как мы стали жить в детском доме, принес в подарок полкило конфет за семьдесят шесть копеек килограмм, самых дешевых, мы называли их «подушечки». Не очень весело мы его встретили, сказал ли кто из братьев и пару слов, не помню. И за конфетой никто руки не протянул, на полдник нам только что давали получше. Лежат конфеты на подоконнике, и тут по этажу пробегает малыш. Я взял горсть конфет, хотел угостить. « Ты что делаешь, я вам принес» –слышу дядино « шипение». Молчком высыпал конфеты в кулек а кулек засунул ему в карман. И закончилось наше свидание, дядя ушел не попрощавшись, с кульком своих конфет. Через неделю после дяди нас навестили и тетушки, и такое же «шипение» и те же самые слова. Но тетушки не унесли конфет, их съели мыши. Детдомовцы не нуждались в подаянии. И перестали тетушки и дядя нас навещать, зачем « дураков» проведывать.

Наконец-то к нам приехал из деревни долгожданный старший брат, который с малолетства воспитывался у бабушки. Бабушка из-за нездоровья не смогла. Из своих пятидесяти рублей пенсии бабушка купила внуку для братьев два килограмма хороших конфет, пряников. И мы тут же устроили пир. Пригласили всю малышню и враз все уничтожили. И наперебой рассказывали как мы жили, как живем, малышня вся перебывала у него на коленях, жуя пряник и рассказывая в свою очередь про свои проблемы. Старший брат приехал! Брат. Этим все сказано.

Приходили и родители к своим ребятишкам. Как правило « под градусом», и мы их тут же выпроваживали. Пришла раз пьяненькая мамаша, допустили её до свидания. Подросток лет двенадцати, стоит, на мать не смотрит, считает проезжающие машины по дороге, младшая сестренка все порывается слезть с колен мамаши, она удерживает. Полчаса поговорили и расстались. Но малышка до полночи не спала, звала маму, требовала маму. И директор запретил дежурным запускать отцов, так называемых, и матерей в детский дом и препятствовать свиданиям на прогулках. Ибо одно расстройство детям от таких свиданий. И немного их было, немного.

На первом году существования детского дома два раза провели эксперименты по возвращению детей родителям. И они прошли неудачно, дети возвращались в детский дом. Пришли сами. И если двое пацанов из одной семьи вернулись через две недели из пригорода, то двенадцатилетняя сестра с двумя младшими братишками пошла пешком в детский дом за двадцать пять километров от города, среди зимы, и не доходя до города километров пять их подобрал грузовик. Шофер завел ребятишек, удостоверился что « нашенские», сделал выговор директору, повазмущался на его легкомысленность, обнял своих пассажиров и попрощавшись, ушел. Я до сих пор помню, какое было виноватое и удрученное лицо у директора, как он старался оправдаться перед « чужим» человеком, как тепло его благодарил. Ребятишки обморозились и пролежали в лазарете с неделю. Эксперименты прекратили.

В дни благополучия пользуйся благом. И мы им пользовались в полную меру. Для нас в то время искусственно была закрыта дорога к трапу « корабля дураков», где пьянство, курение и прочие непотребства, – и показали путь к самосовершенствованию, к свету. Это потом мы в самостоятельной жизни многие сами и трап бросим на борт этого корабля и будем «плыть» блаженствуя. Но в то время блаженство наше заключалось в противоположном.