Поречане

– Не вас.

– А нас, значит, к свиньям?

– Именно.

– За что же, Аграфена Митревна?

– А за то, что мы для вас – не в коня корм будет: рылом не вышли.

– Что ты говоришь, Аграфена Митревна?.. Побойся ты бога!.. Я ли не красив?.. Посмотри ты на мой рост, на плечи, на грудь, на лапы наконец, – ведь вона какая рука, кого тресну, так, значит, покойник и будет…

– Что ж из того толку?.. Все-таки у тебя ни кола ни двора… Я на молоке да на сливках добуду рубля два-три, а ты-то что?..

– Я же, Аграфена. Митревна, человек работящий.

– Знаю… и вор изрядный…

– Что ж?.. это не к худу: разживемся, даст бог.

– Ты-то?

– Мы.

– Дурак ты, дурак, право, дурак.

– Аграфена Митревна, – стал говорить Иван Семеныч патетическим голосом: – пожалей ты меня сироту, человека одинокого… Скучно одному, тошно!.. Ни отца, ни матери нет, ни братьев, ни сестер… Что же мне делать?.. не в кабак же итти… не чорту душу продать… Голубушка моя милая!.. полюби меня, Аграфена Митревна… Ей-богу, души своей не пожалею для того, чтоб ты в золоте ходила… Мне без тебя ведь жизнь не жизнь…

– А мне-то что? – ответила Аграфена Митревна. Темные тучи заходили по лицу Ивана Семеныча.

– Значит, Аграфена Митревна, так-таки и ничего? – спросил он.

– Само собою…

– Когда так, мне все равно!.. Что хочешь, а свое я возьму!.. Я люблю тебя, Грушенька!..

Иван Семеныч бросился на бабу (дама тож) и заключил ее в могучие объятия. Стал он ее "целовать, крепко к груди прижимать"… Но хотя Иван Семеныч был первый богатырь в Поречне, дама сумела высвободиться от него: она укусила Ивана Семеныча в шею; Иван Семеныч в ту минуту отпустил ее; баба (дама тож) ударилась в беги… Иван Семеныч за бабой, баба от него; он за бабой, баба дальше. Он уже настигает бабу, но когда оставалось только протянуть руку и схватить бабу, она скрылась за воротами своего дома…

– Ушла, свинья! – говорил Иван Семеныч.

– Околелый черт! – послышалось из-за ворот.

Темно на улице, и потому только рассмотреть нельзя, как по щекам Ивана Семеныча ползут ядовитые слезы. Он, читатели, сильно любил. Но странно любил этот человек, по-пореченски…

– Груня!.. Грунька!.. – заговорил он: – за что ты меня не любишь? Эх!..

Пошел Иван Семеныч в свою закоптелую, изъеденную плесенью и тараканами избу.

– Проклятое бабье! – говорил он: – чортова порода!.. Взять бы тебе, любезная моя Аграфена Митревна, да поднять подол, да задать хороших, шлепендрясов – вот и был бы паперимент вашей милости!.. А, ей богу, сделаю это!.. При всем честном народе опозорю… Ох, бедность, бедность!

IV. О том, как в Поречне все бабы рот расстегнули

Одиннадцать часов утра. Если бы поречане читали г. Берга, то они сказали бы: "Экие морозцы, прости господи, стоят". Но в описываемое нами время г. Берг, прости его, господи, вероятно, ходил в курточке, а в тогу еще не был посвящен и не либеральничал с зайцем и зайчихою. Итак, поречане не сказали: "Экие морозцы, прости господи, стоят". А морозцы стояли трескучие.

Кабак, наш отечественный парламент, по случаю праздничной обедни был заперт. Около парламента стояла огромная толпа муравьев. Муравьи суть крючники, т. е. джентльмены, занимающиеся при пособии железного крюка переноскою хлебных кулей на своих крепкокостных спинах. Прозваны они муравьями от местных бурсаков, которые крючника образно представляют в виде муравья, а куль его в виде муравьиного яйца. Муравьи волновались и шумели. Один из них говорит:

– Сказывают, тот, что помене, кочережку в узел вяжет.

– Чаво! – замечает другой: – камень кулаком расшибает.

– Да что, братики мои, – вмешался третий: – один из них, я слышал, четвертаки перекусывает.

– Ой ли? – ответили ему сомнительно: – да ты из каких?

– Неча хвалиться, мы витебские, – ответил смиренно муравей.

– То-то "витебские"… не ври!..

– Неча врать: что слышал, то и сказал…

В соседней церкви ударили в колокол. Муравьи устремились к дверям парламента, т. е. кабака, и стали ломиться в двери.

– Дядя Пантелей, отвори! – кричали они богу сивушного масла.

– Дядя Пантелей, в церкви к "достойни" ударили.

– По закону, выходит, отвори!

От дяди Пантелея ни гласа, ни послушания…

– Дядя Пантелей, оглох, что ли?.. Леший!.. Право, леший!.. Ведь тебе ж говорят, что к "достойному" лупят… Огвари, чорт!..

Из-за двери кабака послышался ответ:

– Ждите молебна.

Муравьи, потеряв надежду на скорое открытие парламента, порешили:

– Неча делать, давай ждать молебна.

– А кто видел молодцов? – послышалось в толпе.

– Каво? – спросил вновь прибывший муравей.

– Каво?.. не лезь… чего прешь-то?.. Ишь рот-то разинул, – смотри, ворона влетит.

– Чаво?

– Чаво!.. Спишь, что ли?.. Вздремнул?