На пороге вечности. Воспоминания

Испуганный мальчик, рыдая, бросился к своим. Долго он еще не мог успокоиться, несмотря на увещевания родителей.

Душевная травма оказалась настолько глубокой, что даже много лет спустя, когда он был уже взрослым, его преследовало воспоминание о темной косматой фигуре, заслонившей свет и произносящей сиплым голосом: «Отдай тюльку!»

Конечно, это был всего лишь подвыпивший босяк, занимавшийся ловлей чаек, приманкой для которых служили ему мелкие рыбешки, которые у местных и назывались тюлькой.

К Бердянску тянутся в моих воспоминаниях и другие нити. Из Бердянска была Тоня Рыбченко – жена моего брата, имевшая большую родню, из которой многих я знал. Из Бердянска же была и Тоня Силинова – первая жена Андрюши Константинова. И с ней, и с ним у меня связано много самых разнообразных воспоминаний. И, наконец, Бердянск, большой разросшийся город, – это место последней моей поездки на юг.

В 1977 году мы с сыном намечали поехать в Ялту к Кате. И уже были заказаны билеты. Но поездка не состоялась. Нам сказали, что в Ялте эпидемия бруцеллеза. Кроме того, Катя написала, что в Ялте плохо с продовольствием. А здесь молодой художник из комбината предложил нам поехать в Бердянск. Мы согласились. Так я снова оказался в курортном городе, в котором не был более пятидесяти лет.

Часто бывает так – живешь где-нибудь не очень здорово: и помещение неказистое, и погода не слишком радует, а потом, много времени спустя, в воспоминаниях все кажется прекрасным, сладостным.

Сейчас осень. За окном унылый дождь. Шины машин шуршат по мокрой мостовой. А мне представляется солнечный «Лазурный пляж», яркие ткани палаток и блеск бесконечно пленительного моря. Оно не яркое, не рекламно-синее, но кажется, все отдал бы, чтобы перенестись в эту сказку, окунуться в освежающую влагу и, качаясь на волнах, плыть… плыть…

***

Погиб Юрий Сергеевич Дунаев.

После 2-й конференции «Свет и музыка», которая проходила в Казани, мы, художники, работающие в области цветомузыкальной живописи, решили устроить вечер-выставку своих работ в Доме художника.

Большую помощь нам в этом деле оказал Владимир Иванович Костин, в организации этого вечера активное участие принял Ракитин Василий Иванович. В частности, Костин рекомендовал нам ряд художников, не участвовавших в Казанской выставке.

И вот, в самый разгар организации этого вечера мне позвонил по телефону незнакомый мне художник и сказал, что у него есть цветомузыкальные работы и что он слышал, что мы организуем соответствующую выставку и хотел бы на ней участвовать. И назвал себя – Юрий Сергеевич Дунаев. Так началось мое знакомство с этим замечательным человеком, замечательным художником, замечательным искусствоведом.

Когда я был у него в его скромной квартире, еще у метро Багратионовская, меня поразило обилие материала: комната буквально была завалена картинами, причем были картины довольно большого размера, книгами интересных, редких изданий. Поражала громадная слайдотека, причем слайды были прекрасно выполнены и в полном порядке расположенные. Как он мне потом сказал, эти слайды сделаны его отцом – Сергеем Евграфовичем.

Мы отобрали несколько работ для выставки, в основном это были работы, связанные с музыкой Губайдулиной, о которой он говорил с большим уважением. Диапазон увиденных мной работ был очень широк. Кроме работ, связанных с музыкальной тематикой, здесь были работы, приближающиеся к сюрреалистическому плану, были работы, работы как раз большого размера, религиозного и полумистического содержания.

Но, несмотря на все разнообразие работ, их объединяло одно – необычайная острота выражения, художническая страстность и убежденность, с которой они были сделаны. Оригинальность замысла, чувственность трактовки, выразительность и неожиданность цветового строя, свой своеобразный рисунок – все это придавало произведениям Дунаева большую впечатляющую силу.

Если бы можно было сделать выставку работ Дунаева – длительную и обстоятельную, мне кажется, перед зрителями предстал бы художник большого индивидуального дарования.

Наша группа возлагала на Юрия Сергеевича большие надежды. Мы планировали устроить капитальную выставку с ретроспективным разделом, в частности, предполагалось экспонирование работ Федора Федоровича Платова и ряда других, уже ушедших художников, которых предлагал Юрий Сергеевич. Он проектировал расширить тематику выставки, включить живопись, связанную не только с музыкой, но и с поэзией. Ведь он в свое время делал выставку своих работ, связанных с поэзией Блока.

Все это без него осуществить нам вряд ли удастся.

***

Наступили последние дни нашего пребывания в Брянске. Последние дни самой светлой полосы в жизни. Мы отправились в Ригу, куда отец направлялся молодой Советской властью на должность начальника Риго-Орловской железной дороги. Там нас ждала хорошая квартира с мебелью.

Но судьбе было угодно распорядиться по-своему. Шел 1918 год. Немцы захватили Ригу и двинулись дальше. Нам удалось доехать только до Двинска.

В Двинске мне довелось пережить первую бомбежку. Был солнечный, светлый день. Высоко в небе появились немецкие самолеты. Вот от них отделились крошечные пятнышки, неровно падая и иногда сверкая на солнце, они устремились вниз. Толпу на пристанционном базаре точно ветром сдунуло. Мы укрылись на квартире начальника станции. Стояли в проемах дверей капитальной стены.

После ухода немецких самолетов я побежал на улицу, чтобы посмотреть на причиненные разрушения. Воронки образовались небольшие, по диаметру – метров шесть, не больше. Одна бомба угодила в привокзальный «кипяток». Бак был разворочен, разрушена кирпичная кладка.

Так состоялось мое первое соприкосновение с войной.

Запомнился мне и поезд Троцкого, который встретился нам не то в Двинске, не то где-то около него. Особенно меня, «знатока паровозов», поразили два мощных локомотива серии «Н» с начищенными до блеска медными обручами, опоясывавшими зеленый сверкающий остов паровозов. Это были настоящие красавцы, которыми можно было любоваться бесконечно. Остановка была краткой, видимо, только для заправки водой. Во всем чувствовалась экстренность, деловитость. Кожаные куртки, быстрые движения, отрывистые слова приказов. Но самого Троцкого я не видел.

Теперь, возвращаясь к этому эпизоду, я склонен предполагать, что это был поезд, направлявшийся в Брест для исторических переговоров. Ведь шел как раз 1918 год.

Начались наши бесконечные переезды по железным дорогам России.

***

Сегодня был на выставке Сретенского. Я помню его еще по выставкам «Бытие». Особенно почему-то запомнился автопортрет – «Завтрак в мастерской», где молодой крепкий парень пил молоко прямо из глиняной крынки. От картины веяло свежестью и молодостью.

На сегодняшней выставке некоторые работы мне показались несколько излишне расцвеченными и тем самым отходящими в какой-то степени не столько от натуры, сколько от искусства.

Но, несмотря на это, выставку посмотрел с удовольствием.

***

Управление Курской дороги, куда был назначен отец, в полном составе направлялось, по распоряжению правительства, в Курск.

Курск встретил нас обилием спелых, дочерна красных вишен и проливными дождями.

Но вскоре к Курску подошел Деникин; эшелон с Управлением срочно отбыл в Москву.

Брянский вокзал. Москва. Москва, где был наконец брошен якорь на всю последующую жизнь.

Но это не было первой встречей со столицей. Первая встреча состоялась значительно раньше, когда Москва еще не была столицей.

Воспоминание об этом – одна из самых сладостных страниц детства.

Видимо, это было в 1916 году.

Тетя, которую я очень любил, взяла меня к себе в Москву.

Она служила преподавательницей в пансионате француженки Констан.

Пребывание мое в Москве было кратким, но поразительно ярким. Уже одно то, что я находился с любимым человеком, наполняло детскую душу необыкновенным восторгом и радостью.

Этими чувствами и окрашены воспоминания о дореволюционной Москве. Радостной казалась особая оживленность на улицах. С гиканьем – ей берегись! – проносились извозчики на маленьких санях. Одеты они были эффектно: цилиндрические шапки, отороченные мехом, синие армяки с бесконечными складками ниже пояса, что придавало грандиозный объем извозчичьему заду, и, наконец, красные кушаки.

Ярким и веселым остался в воспоминаниях сверкающий огнями, точно сказочный замок, знаменитый московский магазин – «Мюр и Мерилиз» – теперешний ЦУМ.

Купили мы там во фруктовом отделе гранаты. Плоды были кислые и невкусные, но все равно они мне нравились. Нравились своей красочностью, своей фактурой и напоминали дорогой предмет, выложенный драгоценными рубиновыми камнями.

А вечером, когда усталый от всех ярких впечатлений, я ложился спать в тетину постель и ощущал мягкость и тепло по-матерински ласкового тетиного тела, меня охватывало ни с чем не сравнимое блаженство, в состоянии которого я и засыпал безмятежным, светлым, сладостным детским сном.

С тех пор прошло более шестидесяти лет, но в памяти живо сохранились эти счастливые дни, проведенные в дореволюционной Москве.

17 минут до катаклизма

Я вышел из перехода под улицей Горького у станции метро «Пушкинская».

Люди, еще ничего не подозревавшие, торопились, куда-то шли, озабоченные, равнодушные, радостные, печальные, погруженные в свои заботы, с мыслями о своих делах, прошедших и предстоящих.