Совершенство

Начальник станции всё ещё сверлил взглядом молодого полярника.

– Отчего же глупую? Насколько я понял Рона, сейчас ты беседуешь с одним из главных героев своего произведения, или ты передумал? Оливер говорил, что хорошая книга – это когда читатель хочет оказаться на месте главного героя, а лучшая книга, когда он рад тому, что никогда не окажется. Твой читатель чему будет рад?

– Если читатель вообще будет – это, кстати, тоже слова Рона…

– Ты темнишь, салага!

– Ты тоже!.. – парировал Эйдан запальчиво, намекая на нежелание начальника рассказывать о погибшей сестре, однако спохватился и мягко закончил: – У каждого в жизни есть такие моменты, о которых хочется знать только ему самому… Либо не знать вовсе.

Ломак какое-то время сидел, напряжённо держа спину прямо, затем поник и его лицо помрачнело.

– Ты прав, салага, чертовски прав: есть такие моменты… либо они будут… – начальник взял странную паузу и с минуту таращил слепой взгляд в темноту. – Накануне моего отъезда на Коргпоинт мы с семьёй были у моих родителей. Прощальный ужин? Да, теперь уже можно и так сказать… Зазвонил телефон, и моя мать позвала отца на кухню. Он долго с кем-то разговаривал, расхаживая вдоль стола, а когда я прошёл мимо, то понял, что на том конце провода мой кузен, что отец разговаривает с ним и они по-прежнему враждуют… Они откопали топор войны, который, по сути, никогда и не зарывали. «И что же ты написал? Если ты вообще что-то написал… – кричал мой отец в трубку перед тем, как её бросить. – А даже если и написал – зачем это скрывать? Я тебе не верю, тебе никто не верит! Человек берётся писать только тогда, когда чувствует себя одиноким, а писателем становится тогда, когда его одиночество меняет чью-то судьбу! Чью судьбу поменяли твои книги?» – Ломак прищурился и неожиданно спросил: – Твоя книга может поменять чью-то судьбу, салага?

– Надеюсь, что мою, – ответил тихо молодой человек, кутаясь в зябкий полумрак.

– Как же я замёрз! – воскликнул Эйдан, врываясь в натопленное помещение. От полярника валил пар: усы, брови и борода парня поседели от инея, а пунцовые щёки, с побелевшими пятаками у глаз, оказались на грани обморожения. Он стянул с рук перчатки и принялся дышать на покрасневшие кисти. – Чёртов ветер, всё из-за него! Такое впечатление, что навалился Питерак!

Ломак флегматично глянул через плечо на вошедшего и продолжил набивать сумку тёплыми вещами. Его мощная спина и покатые плечи двигались так, словно он кого-то крепко держал одной рукой и бил одновременно другой.

– Как дела с вездеходом? – спросил он не оборачиваясь. – Разобрались?

– Да, спальник уже демонтировали, как и батареи трансмиттера. Корхарт предлагает снять часть обшивки с потолка: галлонов десять топлива впихнуть ещё получится.

– Можно попробовать… – протянул Ломак как-то неуверенно. – Только осторожно, чтобы проводку не повредить. Нам понадобиться много топлива для ночёвок, к тому же придётся петлять по плато несколько суток точно.

Энергично кивая, Эйдан поёжился и потрогал пунцовый нос.

– Ещё он предлагает набрать досок для костра и сделать большую перевязку на крыше.

– Согласен, но не сильно много, – снова в голосе начальника запуталось сомнение. – Учитывая канистры с топливом, да ещё и доски – снегоход даст осадку и станет вязнуть даже в собственной колее. Пусть Рон прикинет вес… Кстати, где он?

– Остался возиться с машиной. Сказал, что подойдёт, как закончит снимать панель.

Эйдан прошёл к столу и налил кипяток в кружку с остатками чая. С удовольствием обняв горячую ёмкость озябшими ладонями, он с тоской посмотрел в водянистый напиток. Подсчёты провианта накануне дали неутешительный результат: припасов осталось на пару недель максимум и то, если мужчины станут жёстко экономить. С запасами топлива дела обстояли получше, однако перспектива стать жертвами голодной смерти гнала мужчин прочь с Коргпоинт. Обитателями станции было решено оставить на столе подробный план маршрута прорыва на базу Каадегарда – на случай возможного прибытия долгожданной экспедиции, а также не глушить генераторы, – на случай если по какой-либо причине придётся вернуться обратно.

– Послезавтра будем выдвигаться, – Ломак отставил сумку в сторону и развернулся.

Его всегда добродушное конопатое лицо теперь выглядело серьёзным и мрачным, однако, чем дольше он смотрел на подчинённого, тем отчётливей на нём читалось выражение неуверенности, растерянности и какой-то несобранности. Отчасти этому способствовали неряшливо подкатанный ворот водолазки и смятая набок шапка, однако Эйдан впервые увидел затравленное и испуганное выражение на лице начальника, за всё время пребывания на станции. Ломак старался не смотреть в глаза, рыскал по комнате взглядом и явно тяготился присутствием Эйдана; он не знал куда деть руки, от того беспрестанно мял пальцами скомканный шарф и переступал с ноги на ногу. Начальник станции выглядел так, словно только что сбил на машине человека – ошеломлённым, трусливым и загнанным в угол.

– Ты в порядке? – спросил Эйдан, чувствуя, как ком сдавил горло.

Авторитет Ломака, как руководителя экспедиции пошатнулся – Ридза чертовски напугал этот незнакомый ему человек, с опаской ожидавший предстоящий день. Ещё вчера, глядя на эту «рыжую скалу», он не сомневался, что переход к далёкой полярной станции норвежцев закончится удачей (за пару дней Эйдан породнился с этой мыслью, дал прорости и пустить корни), однако теперь смотрел в лицо человеку, который отводил взгляд.

– Что, если мы совершаем ошибку? – в глазах Ломака светилась просьба разделить муки его (начальника) решения, не остаться с ними наедине. В голосе чувствовалась неуверенность и жажда поддержки. – Ведь мы единодушно согласились с вариантом, что по определённым причинам можем вернуться назад. Что-то может заставить нас вернуться назад!

– О чём ты говоришь? – обомлел Эйдан.

Отбросив на кровать шарф, Ивлин порывисто сорвал с нечёсаной головы шапку. Смяв её в кулаке, он потрусил шапкой перед лицом Эйдана, подбирая нужные слова:

– Этот переход!.. Это билет в один конец! Мы либо доберёмся, либо погибнем! А это решение оставить здесь работающие генераторы – ни что иное, как боязнь подобного броска! – он сделал шаг вперёд и понизил голос: – Мы не хотим этого испытания – прислушайся к себе… Я так и сделал – и знаешь что? Что если я всё не так понял? Я совсем неправильно понял трансляцию норвежцев, я ошибся! Ошибся с решением пытаться прорваться к ним!.. Да мне вообще не стоило говорить о том, что я с ними связался… Я поселил в вас ложную надежду, дал Рону шанс верить в помощь медиков – и он за это уцепился, ты же видишь это сам! Здесь на Коргпоинт он чувствует себя в ловушке, но мы все это чувствуем! Запретим ему выходить на холод, я приволоку ему дровяную печку и поставлю впритык с кроватью… – Ломак почти умолял, хлопая ресницами бегающих глаз. – Куда мы собрались за двести миль?.. И ты прав: с учётом рельефа это расстояние может вырастет чуть ли не вдвое! Вдвое – на помирающем вездеходе, без навигации, связи и топлива! Только не говори, что его должно хватить! Пойми, что сидя здесь, мы крутим барабан пистолета, в котором одна пуля, понимаешь, всего одна! А как только тронемся в путь, всё станет наоборот: одной нету, а все остальные на месте! Ведь это не отъехать на пару десятков миль по карте, это не постоять на высоте с антенной – это в тысячу раз опаснее и страшнее… Мы можем не вернуться и замёрзнуть, и всё только из-за того, что я «что-то» понял из невнятной трансляции незнакомых нам людей за четыреста, мать его, миль от нас! Всё что у нас есть на руках – это факт того, что где-то там есть люди, а мы для себя уже придумали план спасения, стоит лишь добраться до них!

Сбитый с толку Эйдан тоже понизил голос и посмотрел за тёмное окно, словно за ним мог оказаться подслушивавший Корхарт:

– Что ты предлагаешь?

Ломак придвинулся ещё ближе и с надеждой посмотрел Ридзу в глаза:

– Нам нужно уговорить Рона остаться здесь! Нам нужно ждать… Нас спасут, нас обязательно спасут, нужно только подождать!

– Но ведь у него заканчивается лекарство, – напомнил Эйдан.

– Его не прибавится, даже если мы доберёмся до Хара-Ой! – Ломак отвёл глаза, но в ту же секунду его взгляд вернулся и стал пристальнее. – Мы рискуем разменять болезненное состояние одного из нас на три замёрзших тела! Его чёртова астма может стоить жизни всем нам!

– Но нам скоро нечего будет есть! Ты же сам подсчитывал…

– Ерунда! – перебил Ломак, хватая подчинённого за плечо. – Мы что-нибудь придумаем, обязательно… Мы организуем вылазку на вездеходе к бухте и добудем тюленей! – спохватился он и встряхнул парня за плечи. – Чёрт возьми, салага, мы так и сделаем! Набьём тюленей! Каких-то сорок миль… Еды хватит надолго!

Эйдан отстранился назад и снова возразил:

– А что делать с топливом для генераторов? Его ты откуда собрался брать?

– Посмотри сколько тут обшивки! – Ломак огляделся и снова стиснул плечо подчинённого. – Мы можем её сжигать в печи достаточно долго… К тому же у нас масса вещей – их можно пропитывать тюленьим жиром, и они будут отлично и долго гореть. Не стоит покидать нашу станцию! Находясь здесь, у нас есть шанс дождаться спасения; покинув станцию мы рискуем не добраться и погибнуть!

Эйдан напряжённо думал о словах полярника и понимал, что они не лишены смысла, однако полностью согласиться с ними, всё же, не получалось. Он с таким трудом убедил себя в том, что Ломак (ещё вчерашний Ломак) знает, что делает и переход через Арктику будет успешным, но теперь в обратном его пытается убедить совершенно незнакомый ему человек. Однако, в словах этого мудаковатого (господи, что с ним произошло?) незнакомца есть неприглядная правда – смертельный риск, или обмен на отсрочку и больные лёгкие Корхарта. Совершить бросок в несколько сот миль в тесном вездеходе без связи и без какой-либо надежды на помощь в случае отказа техники… Идея запастись тюленьими тушами, так и вовсе вспыхнула спасительным факелом в темноте, но Эйдан всё ещё прибывал в замешательстве разглядывая растерянное лицо начальника. «Он боится, что именно его решение может привести нас к гибели там – во льдах! – догадался парень. – Не отсутствие помощи, не холод и не голод, а именно его решение идти к норвежцам! Что с его согласия мы растаем в этих чёртовых льдах… Он боится, что чутьё его подведёт, что оно не сможет предотвратить риск, имея зыбкую надежду на выживание!»

– Что ты хочешь от меня? – спросил Эйдан тихо, но резко.

– Корхарт… – простонал Ломак и оглянулся на дверь. – Меня волнует он… Он возлагает на переход слишком большие надежды. Он наивно полагает, что, добравшись до станции Каадегарда он решит свои проблемы.

– В нём говорит страх перед очередным приступом, который нечем будет купировать.

– А чем он его будет купировать на базе Кнута?! – вскипел Ломак.

– Он рвётся к Каадегарду не за лекарством, а за шансом покинуть зону блокады!

– Каким образом? Ты же сам говорил, что им не дождаться самолёта!

– Норвежцы ближе к проливу и имеют больше шансов дождаться помощи по воде, понимаешь? Раз они ведут речь об эвакуации у них есть какой-то план!

Ломак отрицательно замотал головой и горячо зашептал:

– А сколько шансов имеем мы, заглохни у нас двигатель? Нисколько, понимаешь – ноль! На базе Кнута нас может ожидать то же самое, отчего мы пытаемся убежать, да вот только ртов будет побольше…

Последние слова Ломака прозвучали особенно зловеще. Их словно подхватил порыв налетевшего снаружи ветра и унёс в темноту. Эйдан наверняка знал продолжение мыслей Ломака, однако боялся пускать катастрофические идеи в свою голову. «Мы все пассажиры чёртового рейса пятьсот семьдесят один, который вот-вот разобьётся в Андах!»

Совершенно неожиданно среди людского молчания и стона ветра, в темноте за окном прозвучал выстрел! Мужчины пару секунд стояли молча с вытянутыми лицами и взирали друг на друга с немым вопросом: «Ты тоже это слышал?!», затем бросились к двери, на ходу сгребая и одежду, и стоявшие у двери карабины.

Корхарт сидел прикопанный в снегу, прислонившись спиной к траку вездехода. Ветер трепал его обнажённые спутанные волосы, швырял в лицо снегом. Капюшон его пуховика оказался практически оторван, развевался на ветру словно израненный в битве флаг; весь материал пуховика на груди и плечах оказался изодран в клочья, обнажив подкладку и наполнитель. Шапка мужчины валялась неподалёку вместе с разбитыми вдребезги прозрачными очками; руки, сложенные на животе, сжимали карабин.