Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало

. Типичный случай штабной карьеры генерала пореформенной русской армии, он все же был на своем месте, занимаясь прежде всего личным составом армии, а это преимущественно бюрократическое дело он знал хорошо, как, впрочем, и офицерский корпус, где генерал пользовался авторитетом

. П. К. Кондзеровский, между прочим, был категорически против награждения боевыми орденами лиц, не находившихся на линии огня, и постоянно отклонял подобные представления, которые особенно часто поступали от невоенных организаций, например от Красного Креста. Результатом этой позиции была критика ведомства дежурного генерала со стороны либералов, в том числе и А. И. Гучкова, заявившего о том, что П. К. Кондзеровский настроил против себя «весь командный состав армии»

.

Начальником военных сообщений был генерал-майор Генерального штаба С. А. Ронжин – по мнению многих, способный, но ленивый человек, сибарит, увлекавшийся коллекционированием этикеток от сигар: «…добродушный, полный, рыхлый, тяжеловатый на подъем мужчина с определенными холостяцкими привычками: днем вздремнуть, вечером одеть туфли, за обедом выкурить хорошую сигару. Когда он садился за работу, то выполнял ее очень скоро, в обращении был очень ровен, никогда не нервничал и не суетился, вообще всегда был спокоен»

.

Морской частью заведовал контр-адмирал Д. В. Ненюков, дипломатической – князь Н. А. Кудашев, гражданской – князь Н. Л. Оболенский

. Первоначально дипломатическая часть была поручена Н. А. Базили – вицедиректору канцелярии министра иностранных дел, ловкому и честолюбивому молодому чиновнику, составлявшему до войны так называемые «царские пакеты», то есть ежедневные сводки из донесений русских дипломатических представителей за рубежом, которые представлялись на высочайшее имя. Но он не сработался с главковерхом и великий князь вскоре распорядился «убрать этого левантийца»

. Н. Л. Оболенскому надлежало заниматься управлением оккупированных территорий, и он был назначен при условии подчинения начальнику штаба Ставки. Николай Николаевич опасался слишком большой самостоятельности чиновника, занимавшего этот пост, памятуя о конфликте своего отца с князем В. А. Черкасским в Освободительную войну 1877–1878 гг. Позже он был заменен М. Н. Черняевым, кандидатуру которого поддерживал И. Л. Горемыкин. Н. Л. Оболенский был назначен помощником варшавского генерал-губернатора с целью проведения политики, направленной на сближение с поляками

. У главнокомандующего было шесть адъютантов, четыре полковника, ротмистр и поручик.

В Ставке находились военные представители союзников. Францию представлял генерал-майор маркиз В. де Лагиш, пользовавшийся большим уважением среди русских военных, хорошо знавший австро-венгерскую и германскую армию (незадолго перед войной он был французским военным атташе в Германии)

. Его положение при дворе и в Ставке было весьма хорошим, но в Париже и Петрограде у него хватало и противников, поэтому позже, в конце 1915 г., его сменил генерал П. По

. Великобританию до приезда генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса представлял военный атташе в России полковник А. Нокс, Бельгию – генерал-майор барон Л. Риккель, Сербию – полковник Б. Лонткиевич, выпускник Николаевской академии (выпуск 1899 г.)

, Черногорию – генерал М. Мартинович. «Представители военных миссий при Ставке жили внешне спокойно и держались корректно, – вспоминал А. А. Самойло. – С ними у нас было мало общения. Настроение у них было оптимистическое: они не сомневались в окончательной победе своих стран»

.

Великий князь никогда не работал по ночам. Он вставал в девять утра, умывшись, разговаривал со своим доктором, просматривал письма и телеграммы за ночь, которые приносил дежурный адъютант. После этого главнокомандующий пил чай, чинам Свиты чай подавался в вагоне-столовой в девять утра. Ввиду его высокого роста на верхней перекладине дверной рамы вагона был прикреплен лист белой бумаги, чтобы обратить внимание Николая Николаевича на необходимость наклонить голову

. В зависимости от экстренности дела до или после чая являлся с докладом Н. Н. Янушкевич. В десять утра они вместе шли в железнодорожный домик, где размещалось управление генерал-квартирмейстера, и заслушивали доклад Ю. Н. Данилова. Чины штаба должны были являться к завтраку в 12 часов и к обеду в 19 часов 30 минут

. Рассаживались в строгом порядке за небольшие столики по четыре человека, за первым слева сидел великий князь с Дж. Генбери-Вилльямсом, маркизом В. де Лагишем и Л. Риккелем

. Завтрак состоял из двух, а обед из трех блюд, также на столе всегда было спиртное: водка, коньяк, вино

. Если на фронте дела шли хорошо, то главнокомандующий шутил, а если плохо – хмурился и молчал, и тогда молчали все. «В тяжелые же периоды самсоновской катастрофы или отступления из Галиции приглашения к столу великого князя прекратились»

.

После завтрака Николай Николаевич обязательно отдыхал, он почти не покидал своего вагона, лишь иногда по утрам совершал прогулку на автомобиле или верхом по окрестностям, а по воскресеньям ездил на службу в местную бригадную церковь

. Она находилась в центре железнодорожного городка и была посвящена имени небесного покровителя великого князя – Св. Николая (Кочана) Христа ради Юродивого Новгородского Чудотворца. Злые языки поговаривали, что именно этой церкви, с весьма редким посвящением, Барановичи были обязаны выбором главковерха, не лишенного налета мистицизма. Последнее чувство, однако, не помешало ему в конце 1914 г. приказать протопресвитеру, чтобы церковный хор выучил несколько арий из «Князя Игоря».

В 16 часов снова был перерыв на чай, во время которого великий князь любил побеседовать с кем-либо, и, наконец, в 21 час 30 минут подавали вечерний чай. Долгое время в Ставку не допускались родные и жены, и они, приезжая ненадолго, старались не попадаться на глаза великому князю и жили «в плохонькой гостинице местечка Барановичи».

В начале войны в штаб-квартирах Верховного командования австровенгерской и германской армий также были подобные запреты. Все это объяснялось ожиданием скоротечной войны, которая должна была пройти в атмосфере романтического солдатского аскетизма. Вильгельм II перевел высшее командование на солдатский паек. Ф. Конрад фон Гетцендорф спал на соломе в казармах под Перемышлем. Отказались от «временных» неудобств и запретов позже, в том числе и в Барановичах

.

Адъютанты главнокомандующего практически ничего не делали: один из них, например, убивал время, занимаясь голубями и дрессируя «с большим успехом» барсука и лисицу

.

Когда через Барановичи стали проходить первые поезда с ранеными, их очень торжественно встречали, выезжал сам великий князь вместе со штабом и лично награждал крестами, но не особо отличившихся, а обычно давал один крест на 5–8 человек, которые потом тянули жребий. Впоследствии поездов стало больше, и Николай Николаевич выезжал встречать только некоторые из них, шефами которых являлись августейшие особы. Эти поезда были гораздо лучше устроены

.

Центральной фигурой Ставки, естественно, был сам главнокомандующий. Его личность, безусловно, наложила отпечаток на жизнь центральной квартиры и на то, как проводились операции на фронте. «Война требует красочных фигур, – отмечал один из первых биографов Николая Николаевича (младшего) и его ближайший сотрудник в Ставке Ю. Н. Данилов, – и влияние их на солдатскую массу и простой народ огромно. Толпа охотно награждает своих избранников всеми теми данными, в наличии которых воплощается ее представление о качествах истинного вождя. Что в том, что ее герои не всегда являются действительным отражением людей, с которых они списываются! Важно ведь, чтобы под их водительством легче было идти на страдания и смерть!»

Крепкий, высокий, стройный и сухой, этот 58-летний человек походил на своего отца и умел производить сильное впечатление на окружающих

.

Для массового сознания высокого роста и умения расположить к себе толпу бывает иногда достаточно, чтобы она пошла вслед за обладателем этих качеств. Вряд ли можно отрицать правоту слов отца Георгия (Шавельского): «За последнее царствование в России не было человека, имя которого было бы окружено таким ореолом и который во всей стране, особенно в низших народных слоях, пользовался бы большей известностью и популярностью, чем этот великий князь. Его популярность была легендарна… что-то неудержимо фатальное было в росте славы великого князя Николая Николаевича. За первый же год войны, гораздо более неудачной, чем счастливой, он вырос в огромного героя, перед которым, несмотря на все катастрофические неудачи на фронте, преклонялись, которого превозносила, можно сказать, вся Россия»

. Особенно сильны были эти настроения в начале войны. А. Д. Бубнов вспоминал: «Единственная надежда была на великого князя Николая Николаевича. Его имя было у всех на устах, ему приписывалась некая чудодейственная мощь, которая благополучно выведет Россию из предстоящего ей тяжелого испытания»

.

«Среди солдат и рядового офицерства, – вспоминал генерал А. С. Лукомский, – великий князь пользовался громадной популярностью. Между ними распространялись самые невероятные легенды. Слухам этим давалась полная вера; рассказывали самые невероятные небылицы»

. В конце 1914 г. эти легенды даже стали предметом журналистского исследования. «Рассказы о доблести героев в первую очередь питаются фигурой нашего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, – сообщал «Голос Москвы». – Побывавшие в районе военных действий чувствуют, какой глубокой нежностью и каким почтительным уважением овеяна эта незаурядная в наш скромный век фигура»

. В войсках ходили легенды о его храбрости и требовательности, о том, что он посещает окопы под обстрелом противника, жестоко, но справедливо расправляется с не оправдавшими доверие генералами. «В солдатской массе он был олицетворением мужества, верности долгу и правосудия»

.

Наиболее полно изложил великокняжескую легенду Ю. Н. Данилов: «Среди войск имя великого князя произносилось с редким благоговением; оно было окружено особым ореолом. Про великого князя ходили легендарные рассказы, рисовавшие его народным богатырем, всюду поспевавшим на помощь, всюду пресекавшим зло и водворявшим порядок. То в пылу боя глазам бойцов представлялась его характерная и тонкая фигура с открытым энергичным лицом, и его видели обходившим ряды войск в наиболее опасных местах и спасающим своими распоряжениями положение; то в артиллерии, вынужденной беспомощно умолкнуть из-за отсутствия боевых припасов, распространялся бодрящий слух о прибытии снарядов, подвезенных в поезде самим Верховным; то чудился он войскам, только что потерпевшим боевую неудачу и еще не успевшим пережить горькую от этого обиду, разбирающим лично дело, чтобы успокоить честно исполнивших свой долг и жестоко покарать виновных. В рассказах этих было много вымысла, но дорогого простому солдатскому сердцу. Но особенно преувеличенными являлись россказни о необузданных проявлениях у великого князя гнева по отношению к провинившимся начальникам»

.

Примерно так же воспринимали личность великого князя и в тылу. В мае 1915 г. генерал Ф. Ф. Палицын вспоминал о настроениях в начале войны: «Все были убеждены, что полнота власти есть у главнокомандующего, и по России носились фантастические слухи о жестокости великого князя, о сменах и даже побоях, наносимых им почтенным провинившимся генералам. Простому народу эти слухи были любы, и старый извозчик в Петербурге в декабре 1914 года с убеждением говорил мне: «Россию спасает; жесток, генералов бьет. Спаси его, Господи!»

. Каратель всяческих германофильских настроений, борец за правду и неизменный заступник солдат и младших офицеров – такими были основные черты образа главковерха

. К этому можно добавить и слухи о том, что на жизнь великого князя покушались остзейские немцы

. Совокупность этих легенд, не имевших под собой никакого основания, и стала основой авторитета этого человека. «Народные массы, – как отмечал Н. Н. Головин, – стремились воплотить в нем черты любимого вождя»

. К этому можно лишь добавить, что эти черты больше говорили о массах, чем о вожде.

Лучшую и наиболее верную характеристику дал великому князю русский эмигрантский историк: «Порывистый и чрезвычайно резкий, великий князь производил впечатление человека волевого. Но впечатление это было чисто внешнее: ему как раз недоставало именно силы воли, и он всецело находился во все времена во власти своего окружения… Великий князь был знатоком конницы, дилетантом в стратегии и совершенным профаном в политике»

. Судя по всему, в последней области Николай Николаевич действительно разбирался плохо. «Как все военные, привыкшие иметь дело со строго определенными заданиями, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – Николай Николаевич терялся во всех сложных политических положениях, где его манера повышать голос и угрожать наказанием не производила эффекта. Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовать несколько миллионов забастовщиков!»

Последнее обстоятельство постоянно приводило великого князя к мысли о необходимости уступок, и не только в 1905 г.

С самого начала войны Николай Николаевич стал знаменем либералов. «Мне представляется несомненным, – вспоминал могилевский вице-губернатор, – что беспримерная популярность великого князя, достигнутая им после первых же месяцев войны, являлась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, его семье и возглавляемого им правительства определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкой и высокомерным пренебрежением»