Бежит к рассвету река

Я взял со стола телефон и принялся искать номер Дениса, единственного человека из молодёжной группы духовных единомышленников кого видел воочию. Признаться, мне очень хотелось, чтобы Лида влилась в их компанию. Очевидно, ей не повредила бы поддержка молодых людей, уже услышавших далёкий зов нашей общей родины, а их дружный коллектив украсила бы такая незаурядная, много испытавшая на своём коротком веку девушка. Возможно, она обзавелась бы новыми подругами и встретила бы, наконец, хорошего парня.

– Не надо мне никаких компаний, – сказала она, скрывая зевоту ладонью. – Я истосковалась по покою, каковой испытываю сейчас. Большего наслаждения, чем вкусный ужин, тихая музыка и безмятежность не существует в подлунном мире. Да, да, не су-ще-ству-ет, – по слогам повторила она. – Проверено-перепроверено на личном опыте. Только не подумай, что меня бросило из одной крайности в другую. Совсем нет. Скорее, сейчас я где-то посередине между двумя полюсами, в самом центре циклона.

– Покой на сердце штука бесценная, – согласился я. – Но давай начистоту: пребывать в нём постоянно ты не можешь. Пока. Поэтому лучше тебе быть среди людей, о которых я говорю. Иначе есть риск новой авантюры, в которую тебя обязательно затащит очередной прощелыга.

– О, похоже, ты начал переживать за меня! Нет, папочка, даже не надейся! Я ни на какого тебя не променяю.

Она положила тёплую ладонь поверх моей и надула губы, придав лицу обиженное выражение. Мне меньше всего хотелось, чтобы наша встреча внешне походила на любовное свидание, поэтому я осторожно высвободил руку, обозначая допустимые границы. Лида еле слышно хмыкнула и отвела взгляд, сменив в мгновение ока напускную обиду гримасой реальной досады.

– Пойми правильно, – сказал я после нескольких бесконечных секунд натужного молчания. – У меня нет возможности постоянно быть рядом и поддерживать тебя.

– Тогда моё самоубийство ляжет на твою совесть несмываемым пятном. Будешь корить себя до самой смерти, – произнесла она спокойно.

– С какого перепуга я вдруг буду нести ответственность за твои дурацкие поступки, и почему вообще речь зашла о таких вещах?

– А как ты хотел? Раз уж вольно или невольно стал для меня единственным источником мира на душе, то имей храбрость взять на себя хотя бы часть ответственности за моё состояние.

Честно сказать, я не нашёлся, что ответить на столь неожиданное притязание. Во многом Лида была права, и нравилось мне это или нет, я, по всей видимости, в сложившихся обстоятельствах не должен был полностью отстраняться от участия в судьбе девушки. Но с другой стороны у меня не было ни желания, ни опыта, ни, самое главное, права становиться неким подобием её духовника.

– Я прекрасно понимаю, как трудно сейчас тебе по сути одной среди чужих жестоких людей. Но объясни, пожалуйста, каким образом я должен помочь тебе?

– Стань моим любовником, для начала. Уважь, дяденька, просьбу малолетки! – быстро ответила она и тут же расхохоталась. – Испугался? Шучу! Я ведь знаю, как тебя тяготят любые обязательства, даже самые приятные.

За перепадами её настроения и паясничаньем легко читался потаённый страх неизвестного и, соответственно, желание опереться на что-то основательное, способное удержать на ногах во время качки. Становилось ясно, что и у самой Лиды не было понимания того, как действовать в новых непривычных условиях без выпестованных надежд на грядущее. Временно заполнить тревожные расширяющие пустоты на месте сброшенных идолов и вернуть шаткое душевное равновесие могло обычное человеческое участие, даже простая беседа. Однако Лида искала нечто большее, чем видимые проявления дарующей мир силы, чувствуя её источник пока не столько в себе, сколько во мне. Не зная, что делать в такой ситуации, я захотел как-то встряхнуть её, сломать начатую ею игру, где она выступала бы в роли несчастной жертвы, а мне приходилось бы постоянно повторять слова утешения и отвергать всякие намёки на близость, ссылаясь на супружескую верность.

– Созрела, наконец! А я, признаться, сомневался, стоит ли намекать на новый, более глубокий уровень наших взаимоотношений, – произнёс я с улыбкой облегчения на лице, словно неожиданно нашёл пропажу. – У меня, правда, пока нет далеко идущих планов и серьёзных намерений. Для начала, думаю, стоит дать выход накопившейся страсти, притереться друг к другу, а потом уже действовать, как подскажет сердце.

Лида, явно не ожидавшая такой словесной эскапады, поначалу заметно замешкалась, прикидывая, можно ли воспринимать всерьёз сказанное мной и как ей реагировать, но вскоре засмеялась, смущённо прикрыв рукой рот.

– Раз уж ты дал себя уговорить, то знай, – продолжала хихикать она. – Я девушка требовательная и люблю доводить начатое дело до логического конца. Поэтому меня никогда не удовлетворяли недостаточно твёрдые, мягкотелые мужчины, как и поспешные, – её заразительный смех сделался громче. – Хорошо бы ещё получать некоторую материальную поддержку от возлюбленного, но на тебя это моё правило не распространяется.

– Считаешь меня жалким нищебродом? – подчёркнуто потухшим голосом спросил я.

– Просто стараюсь уберечь от перенапряжения, зная твою склонность к трудоголизму, – с лёгким сарказмом сказала она. – Что мы с тобой будем делать ночами, если станешь надрываться на трёх работах и плохо питаться?

В качестве десерта Лиде подали кусочек медового торта, я же, воздержавшись от сладкого, стал хлебать обжигающий зелёный чай. Несмотря на то, что наша беседа приняла несколько несерьёзную форму, мой изменившийся статус, похоже, вызывал у неё живой интерес, отвлекая от пришедшей на смену жёсткому планированию полной неопределённости.

– Если начала подшучивать надо мной, значит, настроение улучшилось, – произнёс я бодро. – Вместе с недосказанностью обычно уходит и напряжение.

– И всё-то ты знаешь! Лучше признайся, я сразу тебя заинтересовала?

– Разве это имеет значение?

– Очень любопытно, почему ты ни разу не попытался узнать меня поближе, когда была такая возможность.

– Не хочу задеть твоё женское самолюбие, но тогда я больше боялся тебя, чем желал.

– Зря утаил! Если бы я поняла, что могу вселять ужас во взрослых мужиков, моё самолюбие раздулось бы до невероятных размеров, – вновь рассмеялась она.

Зная настойчивость сидящей напротив девушки, я ждал, когда Лиде надоест шутить, и она ясно даст понять, какая хитрая идея созрела у неё в отношении меня. Я надеялся на то, что она просто попрощается и уйдёт, но такой вариант казался, мягко говоря, маловероятным. Время шло, а мне жутко не хотелось возвратиться домой слишком поздно и выслушивать Ольгины упрёки.

– Приятно находиться в твоём обществе, но я человек семейный, несвободный, поэтому ограничен во времени.

– Какой же из тебя любовник, если спешишь поскорее на свой диван плюхнуться? – возмутилась Лида, окончательно разделавшись с десертом и резко отодвинув от себя тарелочку. – Настоящему пылкому любовнику покой только снится. Он если и торопится, то только потому, что не в силах сдержать свою страсть. Давай сделаем так: поедем сейчас туда, где я живу, познакомишься с моей подругой, посидим втроём…

– Какой в этом смысл?

– Не стоит всюду искать смысл, ты же знаешь. Но раз он так необходим, то глянешь наш старенький компьютер. И кран на кухне. Ещё розетку в спальне. Хватит смыслов?

– Предостаточно, – обречённо сказал я, осознавая невозможность вырваться из её цепких рук без скандала.

После того, как я вызвал такси и рассчитался с официантом, мы вышли на свежий воздух, но по-настоящему ощутить температурный контраст не успели, так как сразу же оказались в прогретом салоне вызванного автомобиля. Сидевший за рулём стильный молодой парень с выбритыми висками и коротеньким хвостиком на макушке всю дорогу молчал и лишь пожелал нам доброй ночи на прощание.

Прибежищем Лиды оказалась стандартная двухкомнатная квартирка на втором этаже унылой панельной девятиэтажки. Тем не менее, мне пришлось долго ходить туда и обратно по комнатам как посетитель музея, пока моя спутница показывала и подробно рассказывала о достоинствах и недостатках предметов дешёвой мебели, поддерживающем микроклимат гипоаллергенном турецком ковре, а также двух пузырях под поклеенными на прошлой неделе флизелиновыми обоями. Когда же я поинтересовался, почему самой хозяйки нет дома, Лида недоумённо посмотрела на меня, словно я задал свой вопрос с сильным японским акцентом, и раздражённо сказала:

– Она, наверное, свободная женщина и сама решает, к которому часу возвращаться! Не удивлюсь, если опять останется у своего полоумного Шурика ночевать.

После такого ответа у меня пропало всякое желание напоминать ей о том, что она собиралась знакомить меня с хозяйкой квартиры, как и о неисправном компьютере, кране и розетке. Я встал посреди комнаты, засунув руки в карманы джинсов и слегка склонив голову на бок, всем своим расслабленным видом демонстрируя скуку и желание поскорее уйти. Стоявшая у зашторенного окна Лида плотоядно прищурилась, отчего её детское личико приобрело притягательность хищницы, подошла мягкой кошачьей походкой и стала толкать меня в грудь ладошками обеих рук. Пятясь назад под нежным, но мощным напором, я потерял равновесие и рухнул спиной на жалобно заскрипевшую, чудом не развалившуюся старенькую тахту. Мгновенно оседлав мою беспомощно распластавшуюся тушу, она положила руки мне на плечи и всей массой своего тела придавила к лежащим на тахте подушечкам.

– С ума сошла!? А если бы на пол грохнулся? – сказал я, выравнивая дыхание.

– Ну, давай, любовник, покажи мастер-класс, доведи меня до писка, до дрожи, до судорожного оргазма!

Она прогнулась дугой, роняя душистые пряди мне на лицо и освобождая из плена тяжёлых ягодиц мою грудь лишь для того, чтобы опустить их упругое тепло мне на живот.

– Как же мне его показать, когда инициатива полностью в твоих руках и ногах, – сказал я, чувствуя, как после слова «ногах» её колени ещё плотнее сжали мои бока.

– А ты изловчись! Будь напористее, укажи мне моё место! Сбрось непослушную девочку! Давай-ка, кстати, проверим твой потенциал.

Лида сняла правую руку с плеча и бесцеремонно, по-хозяйски, сжала пальцы на моей ширинке у себя за спиной, даже не обернувшись. Сквозь джинсовую ткань я ощутил жар её цепкой ладошки и со смущением констатировал увеличение размеров своего тела.

– Постыдись, развратница! Ручонки свои шаловливые попридержи, – сказал я как можно серьёзнее. – В гости меня позвала, чтобы своими прелестями раздавить?

– В штаны не наделай от страха, герой-любовник! – заржала она. – У тебя и без того в них тесновато!

Пока Лида сотрясалась от смеха, я смотрел на колышущиеся под кофточкой груди, казавшиеся снизу особенно большими и как бы живущими своей отдельной от гибкого тела жизнью, прикидывая тем временем план спасения. Проще всего было усилием воли прервать провоцирующее шоу не в меру пылкой квартирантки и без лишних слов ретироваться. Однако я знал, что своим вызывающим поведением она заглушает внутренний разлад, терзавший ещё недавно меня самого. И хотя методы анестезии у нас разнились, разницы, в сущности, не было никакой.

– Угомонись, наконец. Не знаю, как успокоить тебя, могу лишь обнадёжить, – сказал я надтреснутым из-за сдавленного живота голосом.

– Это всё, на что ты способен? Что ж, тогда попробуй, обнадёжь, – она резко сжала пальцы, заставив меня поднять колени.

– Сначала сделай одолжение, прекрати меня мучить.

– Какие же мы нежненькие!

Сделав недовольную гримасу, Лида слезла с моего живота и устроилась рядом, поджав по-лягушачьи ноги.

– Ты сейчас бесишься не столько от избытка энергии и желания близости, сколько из-за своей обречённости, – начал я, вздохнув с облегчением. – Да, да, обречённости, не делай круглые глаза. Я сам всегда считал себя обречённым и колобродил так, что чертям было тошно. Ты в курсе. Выйти из заколдованного круга мне удалось через признание ошибки, кроящейся в неверном отождествлении себя с телом и его историей. Но до этого, что бы я ни делал, сколько бы ни выстраивал комфортные условия, как бы ни пытался радоваться происходящему, меня постоянно подтачивало предчувствие неминуемого разрушения тела как фундамента того, на чём зиждется жизнь во всех её проявлениях. Ведь в недалёком будущем оно, бренное, одряхлеет и превратится в прах. Пытаясь как-то унять это свербящее предчувствие, я пускался во все тяжкие, временами забываясь в вихре острых впечатлений, но неминуемо возвращался в отравленную тревогой повседневность. То же самое происходит и с тобой.