Бежит к рассвету река

– У меня беда, ребята, – начала она, не дожидаясь наших расспросов. – Пропал Боря. Мы повздорили три дня назад, он накричал на меня, хлопнул дверью и ушёл. Я думала, погуляет пару часов, остынет и вернётся. Но скоро четвёртые сутки пойдут, а его всё нет. Телефон выключен.

– Ужас! – воскликнула Ольга, как мне показалось, немного наигранно. – В полицию заявила?

– Нет пока. Обзвонила всех его друзей и родственников, встретилась с некоторыми из них. Никто ничего не знает. Причём все спокойные такие, включая родителей и брата. Говорят, успокойся, придёт, когда нагуляется, а ты его сразу не вздумай пускать. Пусть прощение на коленях просит и обещает, что впредь подобных номеров не выкинет. А я себе места не нахожу, жутко дома одной оставаться. Решила к вам заявиться без приглашения, может, что-нибудь посоветуете. Тем более, Боря раньше частенько у вас засиживался.

Я сначала подумал, что ослышался, но увидев удивление на вытянувшемся лице супруги, понял, что со слухом у меня пока в порядке.

– Кто засиживался? Борис? – спросил я с лёгким недоумением.

– Ты, насколько я знаю, собирался создать свой видеоканал в интернете по автомобильной тематике, раскрутить его и сделать со временем прибыльным. А Боря согласился на предложение поработать оператором на первых порах. Вы тогда много думали над сценарием видеороликов, поэтому он приходил домой за полночь. Жаль, проект заглох из-за твоих проблем с одурманивающими веществами. Но я рада тому, что Боря уговорил тебя обратиться к специалистам и справиться со своей зависимостью.

Лиля говорила без тени сомнения, словно была свидетелем описываемых событий, отчего её словам легко мог бы поверить любой несведущий человек, даже некоторые из наших с Ольгой знакомых. После них мне в общем и целом стала понятна причина визита Лилии, как и то, что сожитель водил её за нос, используя для этого целую легенду про меня.

– Послушай, Лиля, – начал я как можно спокойнее, стараясь избегать резких выражений, так как понимал, что озвученная мной правда причинит ей боль. – Мы познакомились с Борисом той новогодней ночью и больше ни разу с ним не встречались. Никаких коммерческих проектов в интернете я не запускал, поэтому оператор мне был нужен как рыбе зонтик. Судя по всему, Борис вводил тебя в заблуждение, желая скрыть истинные причины своих ночных задержек. Именно поэтому брось переживать из-за его временного исчезновения. Ведь он уже пропадал раньше где-то, однако всегда возвращался живым и здоровым. Наверное, в этот раз обстоятельства заставляют задерживаться его не часы, а на сутки. Что ж, бывает. Найдётся пропажа, более, чем уверен.

Лилия перевела немигающий взгляд с меня на Ольгу в робкой надежде услышать опровержение моих слов, но молчание жены красноречиво свидетельствовало об их достоверности. В момент белые щёчки гостьи стали наливаться краской, на тёмных ресницах задрожали слёзы, а в глубине голубых глаз замерцал холодный огонь разочарования.

– Дайте, пожалуйста, стакан воды и я побегу, – поднимаясь с кресла, выдавила из себя Лиля, когда уже казалось, что она вот-вот разрыдается.

– Куда ты всё спешишь? Посиди ещё немного, – решил я умерить её пыл. – От пустой беготни толку мало, да и легче вряд ли станет. Позже вызовем тебе такси до дома, если хорошо вести себя будешь.

На секунду она опешила от моего тона, вопросительно приподняв брови, однако затем послушно опустилась в кресло. Вглядевшись пристальнее в её женственные черты, я ясно разглядел их иллюзорность и прозрачность, будто в кресле сидел не человек из костей, плоти и крови, а его голограмма. Вслед за этим пришло понимание того, что передо мной находится не смертное существо с невидимой биркой «Лилия», а сгусток божественной энергии, её неотъемлемая частица, которой неведомы проблемы в принципе. При всём том замутнённое сознание девушки по непонятным мне причинам напрочь забыло о своей истиной природе и безоговорочно считало себя несчастной личностью, только что получившей очередной удар судьбы.

Увиденный мною реальный расклад вмиг потушил разгорающуюся жалость, поскольку к кажущемуся образу нашей знакомой я уже не мог относиться серьёзно. А к тому, чем она являлась на самом деле, чувство жалости было неуместно. Однако, мне захотелось сделать так, чтобы она хотя бы на мгновение вышла из блестяще исполняемой роли, хотя я уже начал восхищаться её неподдельной игрой. Вряд ли даже самый талантливый артист театра сможет настолько вжиться в облик хрупкой жертвы, пока в его голове существует разделение на свой сценический и повседневный личный образ. Я встал, подошёл к её креслу и присел рядом на корточки, положив свою ладонь на подлокотник так, что наши пальцы соприкоснулись. Лиля не отдёрнула руку и ничего не сказала, лишь отвела взгляд в сторону. На несколько секунд мы застыли в таком положении, словно видео с нашим участием поставили на паузу. Дыхание остановилось, время прекратило бег, малейшие звуки затихли, мысли растворились. Помаленьку с лица девушки стало сходить напряжение, в чуть прикрытых веками по-детски наивных глазах исчез лихорадочный блеск, а щёки вернули себе красоту естественной бледности. Когда же я заметил, как губы ягодного цвета чуть растянулись в стороны и еле заметной улыбкой окончательно преобразили свободные от эмоций черты лица, мне сразу стало очевидно её внутреннее прозрение. Я был бесконечно рад, хоть и знал по собственному опыту, что первые встречи со своей вечной природой похожи на проблески солнца и очень кратковременны. Но сам факт их появления, как едва наметившиеся просветы в серых облаках, даровал надежду на долгожданную встречу с дарящим тепло, покой и силу источником. Кроме того каждая такая вспышка на какое-то время заряжала энергией и избавляла от тяжёлых навязчивых мыслей.

Заметив стоявшую со стаканом воды в руке Ольгу, которая изумлённо таращилась на меня, я представил себя со стороны. Вероятнее всего, моя фигура на корточках у коленей нашей знакомой напоминала молящего её о прощении. Возможно, жене на ум пришли более отвратительные ассоциации. Сказать точно затрудняюсь. В любом случае мне следовало срочно вернуться на своё место в кресле, что я и проделал с чувством застигнутого на кухонном столе кота.

– Как же хорошо у вас, ребята! Такую волшебную атмосферу я не ощущала ни у кого больше! – сказала вдруг Лиля с воодушевлением, совсем сбив с толку мою жену резкой переменой настроения.

– Ну и посиди ещё с нами, проникнись атмосферой, раз нравится. А лучше оставайся до утра, которое мудренее. Завтра выходной, спешить некуда. На диване тебе постелю, отдохнёшь как принцесса. Сейчас я командирую своего бездельника за чем-нибудь вкусненьким, и будем чаи гонять, – сказала Ольга, многозначительно глянув на меня.

По правде говоря, мне жутко не хотелось одеваться и на ночь глядя бежать в супермаркет. Но ради Лилиного проблеска, которому непонятным, но оттого ещё более чудесным образом поспособствовал я, можно было совершить такой подвиг. Я твёрдо, без малейших сомнений, знал, что случившееся сейчас с ней – самое главное событие в её жизни. Как бы она сама его не воспринимала. Успеет ли Лиля до конца своих дней понять, кто она на самом деле и с улыбкой заинтригованного наблюдателя взглянуть на представление со своим участием из зрительского зала, неизвестно. Однако для меня как божий день было ясно, что сила, коснувшаяся её сегодня, уже не оставит нашу гостью никогда и ни при каких обстоятельствах. Она обязательно приведёт её к себе самой, укажет дорогу в прекрасную страну, очертания которой ей приходят во снах, и наделит неискажённым восприятием окружающего, которое уничтожит уныние и страх. Пусть даже при другом воплощении, в другой цивилизации, на другой планете.

– Благодарю за чуткость и гостеприимство, но мне надо домой. Настолько привыкла к своей обстановке, к своему котику Йошке, что быстро начинаю скучать без них. Извиняйте. – Лиля мягко улыбнулась, посмотрев в мою сторону. – Я ведь колебалась до последнего, ехать к вам или нет. Видимо, подсознательно боялась сбросить шоры с глаз. А теперь, несмотря на вскрывшийся обман, будто второе дыхание открылось вместе с уверенностью в том, что Боря жив и здоров. Верно подмечено кем-то: «Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать». Я в этом ещё раз убедилась благодаря вашей искренности.

– Господи, Лиль! Ты из нас добрых правдорубов не делай! Просто мы свои пороки прячем настолько глубоко, что сами о них со временем забываем, – сказала Ольга, явно удовлетворённая позитивным настроем подруги, – Вижу, за тебя можно пока прекратить волноваться, но всё равно звони в любое время дня и ночи.

– Позвоню обязательно, когда Боря объявится, – ответила она таким тоном, словно всё уже было в порядке.

Я вызвал к подъезду такси и мы пошли провожать Лилю до лифта. Прощаясь, наговорили ей кучу ободряющих фраз и добрых пожеланий, мало чего значащих для окунувшихся в пучину отчаяния, как и для считающих себя счастливчиками. Любые прочие слова были бы в тот момент вовсе неуместны, а так мы формально поддержали нашу знакомую и с чувством выполненного долга продолжили коротать вечер.

– Ты Лильку гипнотизировал что ли, когда сидел на коленях рядом? – как бы невзначай поинтересовалась Ольга, переключая каналы телевизора.

– Пытался достучаться до её спящего сознания, – ответил я как на духу.

– Похоже, успешно, – она ядовито ухмыльнулась.

– Признаюсь, сам не ожидал, что Лиля услышит меня сквозь свой сон и пугающая сила кошмара временно ослабнет. И, к твоему сведению, я не собирался вставать пред ней на колени, а всего лишь согнул их, чтобы присесть напротив и нащупать контакт.

– Ага! Всё-таки успел нащупать и вступить в контакт с моей подружкой, пока я ходила за водой. Но раз ты сидел перед ней как ребёнок на корточках, а не как кобель на коленях, то какие могут быть претензии. Что взять с неразумного дитя?

Очень скоро наш диалог вновь превратился в привычный обмен необязательными фразами, плавное течение которого так внезапно прервал визит Лилии. Только теперь из уст Ольги то и дело вылетали колкости по поводу моего раскрывшегося дара убеждения при сидении на корточках. Меня они ничуть не уязвляли, а скорее развлекали, демонстрируя незамысловатую игру наших чувств, потревоженных лёгкими порывами ревности. Словесные импровизации на самые разные темы, в основном вброшенные Ольгой, могли продолжаться до полуночи, если бы я не задремал прямо в кресле. Как у нас водится, не сразу заметившая отсутствие собеседника жена продолжала что-то говорить, прервав свой монолог лишь с первыми аккордами моего похрапывания.

Большая часть следующего субботнего дня была, так или иначе, прелюдией к вечернему походу в кинотеатр. Ольга сделала пару звонков знакомым ценителям искусства и, несмотря на аншлаг, без труда забронировала нам два билета в кинозал ограниченного проката, кои следовало выкупить в кассе не позже, чем за десять минут до начала сеанса. Во время обеда я прослушал небольшую лекцию о «заставляющих задуматься» по выражению Ольги работах кинорежиссёра, чья новая картина должна предстать вечером на суд самых искушённых кинозрителей города. Честно признаться, канитель вокруг похода на показ фестивального фильма была мне в кайф, поскольку всякая суета теперь только забавляла, перестав, как раньше, раздражать. Я угадывал в сердце любого волнения изначальный безмолвный покой, откуда это возмущение ненадолго появлялось, чтобы затем поспешно вернуться обратно в лоно тишины. Мне оставалось только вслушиваться в эту пронзительную тишь и невозмутимо наблюдать суматошный танец взбудораженных чувств, потешаясь над их попытками зацепить меня.

До кинотеатра «Художественный» добирались на такси, опасаясь опоздания. Накрапывающий дождь внёс серьёзные коррективы в наши романтические планы выйти из дома задолго до начала сеанса, прогуляться по вечернему проспекту и прокатиться две-три остановки на общественном транспорте. Романтический настрой, как я давно заметил, очень своенравен и посещает нежданным образом в самой, казалось, неподходящей обстановке. Спланировано вызвать его к нужному моменту удаётся редко, а отпугнуть может досадная мелочь, типа ноющего зуба или громкого урчания в животе, как и тысяча прочих непредвиденных факторов.

Выкупив заждавшиеся нас билеты, которые, по словам кассира, пора было срочно продавать другим киноманам, мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшой заполненный зрителями зал. Увидев в седьмом ряду два свободных места, я взял Ольгу за руку, и мы начали пробираться к ним бочком, задевая колени сидящих и чувствуя на себе оценивающие взгляды собравшихся. В детстве мне не раз приходилось проделывать подобный путь, пряча в пол глаза и испытывая жуткую неловкость под прицелом посторонних взоров. Как-то женщина сделала нам с приятелем замечание, пояснив, что двигаться между рядами следует лицом к сидящим зрителям, а не спиной. Немного растерявшись, я всё же повернулся всем телом и явил свою покрасневшую физиономию на общее обозрение. А находившийся рядом менее мнительный одноклассник, не собираясь следовать моему примеру, отреагировал на её упрёк фразой: «Поздно уже меня переучивать».

Буквально через несколько секунд после того, как мы расположились в своих креслах, начал таять свет и на экране под далёкий гудок паровоза проявился логотип кинокомпании в виде убегающих к горизонту рельс. Я вообще-то думал, что перед сеансом кто-нибудь выйдет к зрителям и скажет пару слов о ленте, возможно, сам режиссёр. Всё-таки премьерный показ в рамках фестиваля, культурное событие как-никак. Но всё оказалось намного скромнее и прозаичнее моих представлений, чему я обрадовался, поскольку хотел полностью сконцентрироваться на картине и в кои-то веки оценить творение художника. Начало фильма ознаменовалось утробными криками и хаотической беготнёй непонятных людей на фоне западноевропейского сельского пейзажа. Уже эти первые кадры, подчёркнуто выдержанные в тусклых серых тонах, заставили меня зевнуть и ощутить приближение знакомого состояния выключенного внимания, одолевавшее меня тогда, когда Ольга увлечённо смотрела нечто похожее на экране телевизора. Решив не сдаваться, я продолжил просмотр, внимательно следя за поступками и словами персонажей ленты, вникая потихоньку в сюжетную линию. А она заключалась в том, что некогда популярный писатель приезжает из столицы в маленький городок, в надежде преодолеть затяжной творческий кризис и начать работу над новой книгой. Поначалу простоватые аборигены относятся к нему с пиететом, но считающий его книги злонамеренной пропагандой пороков молодой пастор, непререкаемый авторитет местной общины, настраивает свою паству враждебно по отношению к прозаику. Долгое время литератор не понимает причину резкой перемены отношения к своей персоне, пока взбалмошная и сексуально озабоченная нимфетка не пересказывает ему подробности проповедей и наставлений, которыми потчует доверчивых прихожан воспылавший праведной ненавистью священник. Уязвлённый романист является домой к духовному лицу, требуя разъяснений, но в ответ получает обвинение в связях дьяволом, склонение к суициду и разврату через свои произведения, вместе с советом поскорее убраться восвояси. Высмеяв все претензии и рекомендации, столичный гость остаётся в городке и продолжает работу над начатым романом. Глухая неприязнь окружающих даёт ему толчок, помогает встрепенуться, выйти из депрессии и как в молодые годы наполниться живительной злостью, которая фонтаном свежих идей вырывается на страницы задуманной книги. Всего за два месяца он пишет большую часть произведения, но никак не может сочинить достойный финал, предъявляя себе высокие требования. Незаконченное творение гложет автора изнутри, лишает сна, заставляет злоупотреблять алкоголем. Однажды ночью, в состоянии крайнего опьянения писатель смотрит на себя в зеркало и кричит, что лучше бы он и вправду заключил сделку с дьяволом, чем так маяться без вдохновения. После этих слов неожиданно видит в зеркале у себя за спиной восседающего за письменным столом темноволосого незнакомца средних лет, от которого исходит могучая неизъяснимая сила. Ошеломлённый литератор склоняется перед ним в почтенном страхе и узнаёт, что перед ним не кто иной, как сам Сатана. Поговорив с писателем, как со старым приятелем и выпив вина, Люцифер объясняет ему, что считает незавершённый текст шедевром, в отличие от его прежних весьма посредственных книг. Более того, падший ангел рассказывает, как восстановил против него местного пастора с целью вызвать ответную гневную реакцию в спящей душе романиста, только благодаря которой из-под пера вышло что-то стоящее. Теперь, поясняет Сатана, следует дать волю накопившейся за всю жизнь мести и убить никчемного священника. Воплотившись в поступок, достойный сильного человека, это благородное чувство снимет последнюю преграду на пути вдохновения, необходимого для завершения великого романа. Перед уходом Люцифер напутствует литератора отбросить всякую нерешительность, ибо страх и сомнения окончательно погубят в нём талант, сделав его жалким графоманом. Ошеломлённый, но полный решимости прозаик, хватает охотничий нож и выходит из дома. В заключительной сцене картины столичный писатель стоит у домика пастора, долго всматривается в тусклый свет узких окон и тихо размышляет вслух об эфемерности прижизненной и посмертной славы, изменчивых критериях таланта и гениальности, сомнительных преимуществах роскошной жизни в растленном обществе литературной богемы. Перед финальными титрами фильма нож падает в мокрую от дождя землю и его взятое крупным планом испачканное лезвие застывает на экране под шум очистительного ливня.

Когда на чёрном фоне стали высвечиваться имена режиссёра, оператора, актёрского состава и всех принимавших участие в создании ленты, маленький зал взорвался аплодисментами, чего мне никогда не приходилось наблюдать на обычных сеансах.

После полуторачасового пребывания в душноватом помещении кинотеатра влажная свежесть осеннего вечера заставила нас слегка съёжиться и втянуть головы в плечи. Дождь прекратился, потому было решено осуществить ранее задуманное, пройдясь по залитому огнями проспекту, только теперь в направлении дома. Какое-то время мы шли, замедляя шаги и разглядывая фасады знакомых зданий, выглядящие торжественно в искусной подсветке. Казалось, нас несёт течение по широкому руслу реки посреди скал и утёсов. Несмотря на вечер субботы, прохожих было мало, что позволило мне забежать вперёд и сделать несколько фоток Ольги. На моё удивление она даже не пыталась протестовать, как было чаще всего во время несанкционированных съёмок.

– Жаль, что фильм закончился так грустно. Сколько ни смотрю хорошее кино, никак не могу привыкнуть к трагической развязке. Пусть сказочный хэппи-энд далёк от повседневной жизни, зато он не множит печаль, которой и так хватает. Наверное, поэтому я предпочитаю открытый финал, как золотую середину между жестокой реальностью и красивым вымыслом, – произнесла Ольга, глядя на убегающий вдаль сырой асфальт тротуара.

– По-моему для священника всё прекрасно завершилось. Самый что ни на есть открытый финал, – сказал я, нехотя припоминая детали истории, которую стал забывать уже при выходе из кинотеатра. – Смотри лучше сказки, раз воспринимаешь чьи-то фантазии слишком близко к сердцу. И прекрати искать в них правдоподобность, каковой нет даже в жизни.

– Чёрствый ты человек! Безнадёжный, бесчувственный сухарь! – она, наконец, улыбнулась. – Мне хотелось увидеть победу писателя над собой, над разрушающей душу ненавистью и унынием, вопреки дьявольским науськиваниям. Хотелось порадоваться за успех новой книги. А его тупо зарезали, как свинью. И правильно сделали!

– Постой, постой. Он же, кажется, начал философствовать и бросил нож, отказавшись убивать святошу.

– Креститься не забывай, раз всё время тебе что-то кажется! Наверняка, смотрел вполглаза, пока вовсе не уснул. Неужели так сложно сосредоточить внимание на экране в течение полутора часов?

Понимая бессмысленность спора, я промолчал на упрёки в свой адрес и стал ненавязчиво выведывать у Ольги подробности её версии сюжета. Вскоре мне стало очевидно, что мы смотрели один и тот же фильм до того момента в самом конце картины, когда столичный литератор подходит к дому пастора с охотничьим ножом в руке. А далее, по утверждению жены, полный зловещей решимости писатель проникает в жилище священника через приоткрытое окно спальни, но выдаёт себя оброненной на пол фарфоровой безделушкой. Завязывается схватка, в которой более молодой священник завладевает холодным оружием злоумышленника и буквально кромсает его уже не сопротивляющееся тело в порыве ярости. В этот момент камера выхватывает бледный лик Сатаны в тёмном окне, наблюдающий со двора за кровавой сценой. Сквозь «Оду к радости» Бетховена, звучащую жутким диссонансом к происходящему, слышится брошенная князем тьмы фраза: «Что ж, побеждает сильнейший». Начинаются финальные титры, уже во время которых комиссар полиции осматривает дом, который снимал писатель, находит незаконченную рукопись и уносит её с собой.

Вряд ли можно сказать, что я сильно поразился или как-то озаботился неожиданным открытием, поскольку у эмоций не осталось былой власти. Однако, мне очень хотелось продолжать оставаться с Ольгой в одном мире, видя один на двоих привычный сладкий сон без каких бы то ни было разночтений. Не обмолвившись ни словом по поводу странного эпизода, я продолжил как ни в чём не бывало размеренно шагать рядом с ней, приближаясь к усыпанной огнями, словно гигантская новогодняя ёлка, башне нового жилого комплекса. У меня не было сомнений, что загляни я завтра на страницу отзывов о фильме в интернете, то легко бы нашёл подтверждение трагической развязке сюжета картины в точном изложении Ольги. Самым благоразумным в моей ситуации было бы согласиться с женой и убедить себя в том, что под конец сеанса меня сморил сон. Так я примерно и поступил. Правда, убеждать себя особенно не пришлось, поскольку сам казус с разными версиями одного и того же зрелища, свидетелями которого были мы с Ольгой, уже воспринимался всего лишь как забавный эпизод фантастического рассказа, прочитанного в школьные годы.

Проходя мимо арки въезда во двор, я глянул в его сонную глубину, где чужеродным объектом на фоне старых серых стен пестрела детская игровая площадка. Удивительно, но память, переставшая тревожить меня бесполезными образами прошлого и ставшая безукоризненным механизмом своевременного предоставления и надёжного хранения информации, неожиданным образом воскресила в мельчайших подробностях события начала отпуска, когда вспышка ярости толкнула меня на убийство. Воспоминание было свободно от негативной окраски, отчего произошедшее со мной в тёмном дворе выглядело неизбежным следствием сложившихся на тот момент обстоятельств. Проще говоря, я мог поступить только так и никак иначе, а потому всё сделал верно. Для чувства вины и угрызений совести за формально содеянное злодеяние не оставалось весомых оснований. Кроме того выдуманная личность, с которой я ошибочно путал себя, практически перестала существовать, вместе со своей переполненной ничтожными катастрофами и триумфами историей. Лишь мерзкий холодок беспокойства из-за возможной разлуки с Ольгой по причине моего ареста правоохранителями или бандитской мести сразу заявил о себе. Ничего не попишешь, за привязанность к человеку, месту либо вещи неизбежно приходится расплачиваться. Я прекрасно понимал это железное правило, этот неписаный закон, эту выстраданную всем прежним опытом заповедь, но не мог, да и не хотел разрушать последнюю плотину на пути к океану.

– Веришь, нет, но от моей недрогнувшей руки тоже пал человек, – сказал я с излишним пафосом. – Что только приходилось вытворять в прошлой жизни! Причём, я не виню в случившемся ни себя, ни дьявола. Если бы у меня и были претензии к нечистой силе, то только за искусно созданную иллюзию мира, где без изворотливости, лицемерия и вынужденного насилия прожить трудно. Упрекать себя и вовсе нелепо, поскольку слепая вера в справедливость этого чудного мира прививалась мне с детства, а всякое сомнение в его основах жестоко каралось.

– Хорошо тебе: перепрыгнул в новую жизнь и гора с плеч. А как быть таким, как писатель из фильма? Им бежать некуда! – невозмутимо отозвалась Ольга.

– Брось переживать за них. Выясни сначала, существуют ли они где-нибудь ещё, кроме твоего воображения и киноплёнки. В любом случае помочь в таком деле можно только себе.

– Но ты же, кажется, помог Лиле воспрянуть духом!

– Слово «кажется» здесь ключевое. Несмотря на жуткий соблазн, я так и не осмелился приписать себе эту заслугу.

Она рассуждала здраво в рамках общепринятой логики, и как мне было передать словами точку зрения не просто со своей колокольни, но из другой системы координат, иного измерения, я не понимал. Хотя это досадное ограничение меня слабо волновало, поскольку я радовался общению как таковому. Кроме того меня забавляло стремление Ольги найти ответы на трансцендентные по сути вопросы там, где их быть не могло: в созданных человеком произведениях искусства и людской премудрости, что раньше или позже должно было привести её к прозрению. В эти моменты я как никогда понимал смысл фразы «что ни делается, всё к лучшему» и благодарил судьбу за превратности, оказывающиеся в конечном итоге благословением. Вернувшееся откуда-то из далёкого детства предчувствие приближающегося с каждым днём чуда, вместе с пониманием того, что всё в надёжных руках, придавало повседневным хлопотам вид праздничных приготовлений, наделяя происходящее сокровенным смыслом. Нечто похожее я переживал в тех редких снах, которые принято называть счастливыми больше из-за их чудесной атмосферы, чем разворачивающихся там событий.

Мне хотелось вот так идти и идти по бесконечному ночному проспекту, но по настоянию Ольги мы всё-таки впрыгнули на одной из остановок в автобус и вскоре были у своего дома. Несмотря на поздний час возле подъезда стояла, кутаясь в тяжёлое пальто, недавно вышедшая на пенсию Клавдия Васильевна с четвёртого этажа. Поздоровавшись с Ольгой кивком головы в ответ на наше приветствие и отвернувшись при этом от меня, она с мастерством опытного следователя начала выведывать у жены, откуда мы возвращаемся. Пока они общались, я отошёл на пару шагов и смотрел, как горящий огнями автомобиль пятится задом, уступая дорогу встречной машине в узком выезде из двора. Через минуту меня окликнула Ольга, уже открывающая дверь в подъезд. Направившись к ней, я пожелал всего хорошего Клавдии Васильевне, услышав в ответ глухое ядовитое шипение:

– Работать надо, трудиться, а не по кино шастать да пьянствовать в будни, когда все нормальные люди вкалывают!

Она смотрела куда-то в сторону, выражая всем своим видом презрение к моей никчемной персоне. Но вся штука заключалась в том, что той особы с набором заученных реакций, которая должна была взорваться вспышкой гнева или залиться краской стыда, уже не существовало. С помощью пришедшей ей на смену ясности сознания я увидел божественное существо, вошедшее в образ побитой жизнью старой больной женщины, ненавидящей своё прошлое и боящейся даже помыслить о будущем. Переполненная страхом, отчаянием и обидой за свою долю, за порушенные надежды на беспутных сыновей, она только и ждала момента, чтобы несознательно выплеснуть на кого-нибудь бурлящую внутри злобу, испытав при этом минутное облегчение. Особой жалости к Клавдии Васильевне у меня также не возникло, поскольку жалеть, в сущности, было некого. Её вечная истинная природа была соткана из радости и покоя, но на время забыла об этом, возможно, даже нарочно, пожелав испытать свойственные человеческой личности ограничения в противовес своей безбрежности. Похожим образом я видел теперь сущность каждого из окружающих без исключения, среди которых в принципе уже не могло быть недоброжелателей, что вовсе не означало для меня отказа от защиты себя и своих близких в случае агрессивных посягательств. В общем и целом, если посмотреть со стороны, моё поведение вряд ли претерпело значительную перемену, лишь пристальное наблюдение обнаружило бы отсутствие гримасы недовольства на лице и некоторую расслабленность в движениях.