Воля над Хаосом

1.5. По отношению к будущему России существуют четыре типа проектов, каждый со своей мотивацией: разрушение; сохранение в существующей форме; развитие по одной из наличествующих траекторий; принципиальное преобразование во что-то Иное. Они и предопределяют выбор модели и исторического нарратива. Наш вывод: в силу проектной исчерпанности единственным приемлемым для России классом проектов может быть только класс доктрин Перехода. Причем негарантированного Перехода. Можем ли мы обнаружить в истории России основания, линии, ведущие к такой постановке задачи?

Глава 2

Историопластика

2.1. Повторим: выбор модели – это выбор объекта воздействия, предопределяющий, чем предполагается управлять – линейным процессом, циклами, Переходом или скачком в Иное. Модель в очередной раз восстанавливает целостность моделируемого объекта, но каждый раз это новая целостность: по-новому группируются и трактуются исторические события, выстраивается другая иерархия значимых факторов, дается новая трактовка тех или иных исторических явлений (то, что раньше было плюсом, может стать минусом и наоборот), выявляются иные, чем в других концепциях, зерна, из которых произрастают современные линии развития и т. д. Модель вводит в качестве квази-идеального образца либо чью-то уже состоявшуюся историческую траекторию, либо, наоборот, свою, потенциальную, но еще не развернувшуюся. История может предстать и как цепочка побед, и как серия неудач, и как последовательность заимствований, и как проявление собственной специфики. Модель предопределена проектом и, в свою очередь, предопределяет проект.

Многие авторы указывают на специфику русской истории. С европоцентристских позиций она вызывает недоумение, поскольку многие исследователи не находят в ней ни последовательного непрерывного роста, ни выраженных фаз упадка, но обнаруживают череду политических катастроф. Это служит основанием для ряда работ, описывающих русскую историю в терминах «застой – модернизация», как у С.А. Ахиезера[25 - А. С. Ахиезер. Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России). Новосибирск, Сибирский хронограф, 1998, т. 1. От прошлого к будущему. Т. 2. Теория и методология. Словарь. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., Новое издательство, 2008.], или «историопластика» М. Эпштейна[26 - М.Н. Эпштейн. Об исторических путях и беспутье. «Новая газета», 18.02.2015.]. Если концепция «застой – модернизация» нам ничего не дает, то концепция «историопластики», использующая тезис Н. Бердяева о «пяти Россиях», действительно отмечает специфику исторического существования России.

Н. БЕРДЯЕВ:

«B истории мы видим пять разных Россий: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец, новую советскую Россию»[27 - Н.А. Бердяев Истоки и смысл русского коммунизма. Париж: YMCA-Press, 1955.].

То же у А. АХИЕЗЕРА:

«Анализ истории страны показывает, что для нее характерны периодические резкие глобальные, т. е. охватывающие все общество, повороты в системе ценностей, периодические попытки повернуться спиной к своему вчерашнему опыту, к своим царям и вождям, с тем чтобы то ли прорваться к будущему, то ли вернуться к позавчерашнему дню»[28 - А.С. Ахиезер. Модернизация в России и конфликт ценностей. С. 42.].

В. РОЗАНОВ:

«Вся наша (русская) история – особенно в эти два века, и чем дальше, чем хуже – носит характер хаотичности; все в ней «обильно», «широко» – и все «не устроено»; мы как бы живем афоризмами, не пытаясь связать их в систему, и даже не замечая, что все наши афоризмы противоречат друг другу; так что мы собственно, наше духовное я — не определимы, не уловимы для мысли, и вот почему мы – не развиваемся»[29 - В.В. Розанов. Литературные изгнанники. М., Аграф, 2000.].

У М. ЭПШТЕЙНА это звучит так:

«Россия – самая большая страна не только по территории, но и по исторической вместимости. Она не столько двигалась вперед во времени, сколько испытывала все новые и новые варианты своей исторической участи.

Эту способность цивилизации сохранять свои основные свойства, проходя через многочисленные, диаметрально направленные формации и деформации, можно назвать историопластикой. Прогрессивность и пластичность – разные характеристики исторического движения: первое определяет меру развития, второе – размах колебаний»[30 - М.Н. Эпштейн. Об исторических путях и беспутье. «Новая газета», 18.02.2015. Эта статья – вариант более умеренной и не столь политизированной статьи «Экзистенация» в «Русском журнале» за 2001 г. http://old.russ.ru/ist_sovr/20010927_epsht.html].

Из его же «Экзистенации»:

«Ни православие, ни соборность, ни коммунизм, ни космизм, ни евразийство не способны исчерпать, выразить и оформить сущность России, потому что эта сущность ставится как задача и в такой постановке всегда удаляется от ищущего»[31 - http://old.russ.ru/ist_sovr/20010927_epsht.html].

Если отвлечься от домонгольского периода, Литвы и Новгорода и рассматривать только Большие Проекты России, то действительно обнаруживаются три большие исторические реализации: Третий Рим (Московское царство), Российская Империя и Советский Союз. Каждый последующий исторический этап отрицает предыдущий и использует принципиально другие способы социокультурной регуляции. Причем отрицание прежнего проекта и переход к новому происходит не после исчерпания (как это обычно осуществляется в Европе), а на пике предыдущего: Раскол знаменовал собой высшую точку в развитии идеи Третьего Рима, революция случилась, когда культура России и планы ее развития находились на взлете, распад Советского Союза произошел на переходе режима в зрелую фазу (а отнюдь не в фазе «загнивания», как принято считать в либеральных кругах). Большие проекты не успевают состариться и умереть своей смертью, они отбрасываются, и их актуальные результаты и перспективы «уходят в фон», формируя все более объемное (и тем не менее не удовлетворяющее русских) понимание фундаментальных задач. Этот момент отмечают многие исследователи:

«Здесь нет постепенного прогресса от успеха к успеху, который должен в конце концов осчастливить мир, а есть лишь внезапное преображение мира»[32 - А. Фауст. Философия войны. Сб. «Философия вождизма». М., «Белые альвы», 2006.].

Более того, историопластика распространяется и на трактовку прошлого России, формируя альтернативные образы настоящего. Так, евразийская концепция от Савицкого и Трубецкого до Льва Гумилева дает совершенно иную трактовку монгольского периода, нежели «нормативная история», не говоря уже о совершенно фантастической виртуальной истории Фоменко и Носовского.

2.2. Но что означает столь резкая и регулярная смена проектов? Именно та историческая линия, которую выделил Эпштейн как враждебную и бессмысленную по отношению к «нормальной истории», и представляется наиболее перспективной и проясняющей возможную вариативность дальнейшего развития. Не он один останавливается на этой теме. От «пяти Россий» Бердяева до А. Проханова («мы развиваемся, достигаем вершины, а потом падаем вниз и исчезаем, как будто навсегда») русские мыслители отмечают особенность России: казалось бы, несоединимые куски истории образуют тем не менее некоторое сверхрациональное единство. Обычные исторические организмы развиваются последовательно: зародыш – младенец – подросток – юноша – зрелый мужчина – старик – труп.

При всем отличии старика от зародыша есть последовательность стадиальных преобразований, в основе которой и лежит «культурная ДНК». Если в истории российской цивилизации последовательно реализуются разные и несовместимые друг с другом «культурные ДНК», не означает ли это, что ее существование и вариативность определяются некоей «супер-ДНК»?

При этом речь идет не о вариативности одного культурного организма, а вариативности, порождающей разные организмы – разные типы культур. Можно, конечно, вычленить передающиеся культурные стереотипы, они есть и легко выявляются (см. трехтомник Б. Миронова «Российская империя: от традиции к модерну»[33 - Б.Н. Миронов. Российская империя: от традиции к модерну. В 3-х томах. – СПб., «Дмитрий Буланин», 2015.]), но среди них всё равно будет присутствовать способность начинать свое существование заново, пройдя сквозь историческую катастрофу.

Единство истории при этом обеспечивается позицией, находящейся Над текущими событиями, позицией, позволяющей «смотреть на» разворачивающиеся линии развития и катастрофы. Россия в своей истории время от времени достаточно резко переходит от одной формы к другой, изменяя свою «культурную ДНК», но сохраняя при этом себя как Россию. Это свидетельствует о наличии более высокой управляющей инстанции, стоящей над организмической автоматикой. «Всемирная отзывчивость», о которой часто пишут, коренится в этой особой позиции-Над[34 - Позицию-Над хорошо иллюстрирует известная история о русском солдате Первой мировой войны, который после перестрелки прополз к боевой позиции раненного им вражеского солдата, перевязал его и дал возможность уйти к своим.] – если внятны собственные радикальные преобразования, порождающие столь различающиеся культурные проекты, то столь же внятными становятся и чужие. Другие цивилизации реализуют свой единственный проект, порождая предзаданность собственной исторической траектории. То, что называется прогрессивным развитием, представляет собой последовательное развертывание вполне определенных потенций. Собственно, к цивилизациям такого типа и применимы шпенглеровские модели, но не к России с ее резкими переходами. Позиция-Над обеспечивает потенциальное разнообразие различных исторических решений и, более того, их сочетание, иногда даже – сочетание несочетаемого.

2.3. Воля и Хаос. Цивилизация есть заклятие Хаоса, превращение его в организованные и управляемые формы. Хаос непереносим для Сознания в той мере, в которой он обусловливает Сознание и управляет им. Социокультурную же форму удерживает внутренняя идея:

«Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться»[35 - К. Леонтьев. Византизм и славянство. М., АСТ, 2007.].

Цивилизации – и прежние, и существующие – заклинают Хаос правилами и нормативами, и, создавая стабильные институты, превращают социокультурную магму в организованную целостность. Но правила, нормативы, институты порождаются мыслительными конструкциями, а мышление – лишь один из огромного множества аспектов жизни сознающих себя существ. Мышление дает понимание многих процессов, но как конструирующая и созидающая инстанция оно стоит ниже жизни. Не будучи способным управлять течением жизни, создавая равноценные ей формы, оно регулирует жизнь цивилизации лишь введением многочисленных ограничений.

Нам известна только одна доступная нам инстанция, стоящая выше жизни. Это Воля в ее творящем аспекте, не обусловленная никакими нижележащими – ни механическими, ни организмическими – факторами. Воля, «заклинающая» Хаос не приданием ему стабильных форм, а управлением его изменчивой стороной.

Борьба трех начал – Воли, Стабильности и Хаоса – хорошо заметна в русской истории. Воля творит новые формы – и, творя их, тем создает Стабильность, пока не «засыпает». Но, когда она «засыпает», тогда и начинается Смутное время: не ограниченный правилами Хаос, выйдя из-под контроля Воли, ломает ранее созданные формы Стабильности. Преодоление Смутного времени означает, что Воля вновь начинает создавать организованные формы над Хаосом. Но это именно новые формы, а не продолжение прежних (для продолжения предыдущего не требуется Воли, достаточно инерции). Это и есть циклы историопластики.

Такое существование рискованно (катастроф в русской истории хватает), но оно выводит из ситуации жесткой предопределенности и скованности нормативами. В дилемме «риск катастрофы или гарантии обусловленности» Россия регулярно выбирала риск катастрофы. Вопрос в том, как придать такой форме исторического существования осознанный и управляемый характер, как надстроиться над историопластикой.

Концепция сверхобщества Александра Зиновьева и есть проект такой сложной системы, где над обычным государством надстраивается особая структура, управляющая историческим процессом. По отношению к тому, что сохраняется в условиях историопластики уместно говорить не о социокультурных формах, которые как раз и подвержены радикальному преобразованию, а о позиции, из которой рождаются новые формы.

Основой такого управления не может стать система новых нормативов, ибо это особая позиция творящей новые реальности Воли. Свободная творящая Воля требует особого качества управления – не набора правил и нормативов, а постоянного создания новых форм. С этого и начинается сверхобщество/гиперцивилизация, а то, что было сложной и труднообъяснимой «историопластикой», становится предысторией осознанного волевого управления.

2.4. В истории России есть еще одна специфическая черта, которая дает основания для концепций догоняющего развития, заимствований и т. д., – постоянное использование чужого культурного материала, форм, выработанных другими цивилизациями. Это порождает концепции псевдоморфоза.

2.4.1. Псевдоморфоз. А. Шпенглер ввел в культурологию термин «псевдоморфоз», понимая под этим принятие молодой культурой развернутых форм более зрелой:

«…чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот – ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни»[36 - О. Шпенглер. Закат Европы. Т. 2. М., «Мысль», 1998, с. 193.].

Шпенглер достаточно подробно рассматривает в качестве одного из примеров псевдоморфоза Россию после Петра I, противопоставляя исконные русские формы жизни послепетровским европеизированным формам. Псевдоморфоз воспринимается как нечто явно отрицательное. Хотя существуют и противоположные трактовки. Так, В. Суриков рассматривает псевдоморфоз в качестве сильной стороны русской истории, как потенциал ассимиляции и уподобления себе чужеродных форм, ссылаясь при этом на заметки В. Розанова «Возле «Русской идеи»:

«И Восток, и Запад являются лишь исходным материалом России…

…розановская трактовка точнее отражает взаимодействие культур – прежде всего, как взаимодействие их содержаний. У Шпенглера же это «взаимодействие» формы и содержания»[37 - В. Суриков. Розанов, Шпенглер, «Идеогендер».http://old.russ.ru/ politics/20020425-sur.html].

Действительно, у Розанова (если отбросить странную идею русской женственности) есть своя трактовка взаимоотношений инородных культурных форм и русского содержания:

«Русские принимают тело, но духа не принимают. Чужие, соединяясь с нами, принимают именно дух»[38 - В. Розанов. Возле русской идеи. «Русское слово», 1911, 19 июля, № 165.].

Говоря современным языком, русские рассматривают чужие культурные и организационные формы как сырье, из которого изготавливается собственный продукт. Европейские художественные формы превратились в русскую литературу, европейские тенденции в живописи были преобразованы в русский авангард и т. д. Однако, чтобы отнестись к развитым формам культуры как к сырью, из которого создаются новые смыслы и новые формы, нужно достичь той точки, из которой порождаются формы и которая не обусловлена никакими законами и правилами.

Шпенглер вводит понятие «чистых собственных форм культуры», пра-феноменов, из которых рождаются культурные и политические феномены. Но когда эти проявленные феномены попадают на территорию, управляемую другими «чистыми формами культуры», они либо подчиняют эту территорию себе, либо трансформируются, подчиняясь новым «чистым формам». Процесс этот редко рефлексируется, однако из его признания и понимания проистекает и стратегия – не только ассимиляция, подчинение чужих проявленных форм собственному духу, но и активизация той позиции, из которой порождаются «чистые формы». Это и есть «позиция-Над»: как управлять и процессами естественного развертывания собственных «чистых форм» («культурной ДНК»), и процессами использования инокультурных форм в качестве сырья, и порождением из них новых «чистых форм».

2.4.2. Археомодерн. Близка к представлениям псевдоморфоза и концепция археомодерна А. Дугина. Здесь заимствование и подчинение чужим культурным формам рассматривается не в контексте циклических моделей, а в схеме «Традиция (Премодерн) – Модерн – Постмодерн». Это одновременно и картина общечеловеческой эволюции, и тот же европейский цикл, но абсолютизированный и единичный. Современная фаза рассматривается с позиции представлений о Постмодерне. Сама концепция Постмодерна представляется несколько искусственным образованием, объединяющим в себе практически все новые и часто несовместимые линии культуры, возникшие после исторического спазма 1914–1945 годов и включающие в себя как тенденцию релятивизации и смешения культурных ценностей и форм, своего рода «эгалитаризацию» культуры, так и вполне конструктивные моменты, использующие постмодернистские наработки как сырье для конструктивных построений (примером может служить концепция постнеклассики Степина). Схема «премодерн – модерн – постмодерн» до недавнего времени была преобладающей при истолковании новых явлений современности, позволяя провести систематизацию культурогенеза Запада и сделать ряд неутешительных выводов в отношении его судьбы. Однако применительно к России эта схема оказывается неадекватной, и реакция на эту неадекватность приводит к появлению конструкции археомодерна.

Под археомодерном понимается имитация традиционным обществом социальных и культурных форм модерна. С одной стороны, это неорганично, с другой – условные формы не включаются в деградационный процесс, ведущий к постмодерну. Вот как эту имитацию описывает А. ДУГИН:

«Это не какая-то новая парадигма, это особая ситуация, когда вместо диахронического перехода от парадигмы премодерна к модерну мы имеем дело с синхроническим наложением (с суперпозицией) парадигмы модерна на парадигму премодерна…

… Археомодерн – это такое состояние, когда архаика и модерн берут друг друга в плен… Как правило, явление археомодерна возникает в тех обществах, которые модерн из себя не вырастили, к которым он пришел извне, как колонизация»[39 - А. Дугин. Радикальный субъект и его дубль. М., «Евразийское движение», 2009, с. 294, 322.].

Из такой концепции следует принципиальное преувеличение роли бессознательных и нерефлектируемых сторон русской жизни. Выход из археомодерна видится Дугину на пути обращения к Хаосу, как базовой категории мышления.

«Мы живем с вами в удивительное время, когда перед нами открывается совершенно неожиданная ранее возможность познакомиться с хаосом напрямую. Опыт не для слабых духом. Ведь наша задача – построение философии хаоса»[40 - А. Дугин. Мыслящий хаос и «другое начало» философии.http://against-postmodern.org/dugin-ag-myslyashchii-khaos-i-drugoe-nachalo-filosofii].

Русский Хаос понимается А. Дугиным как более глубинная основа, нежели Логос любой культуры. Действительно, Хаос – порождающее начало, но это внешнее порождающее начало, подчиняющее себе Сознание. Овладение историческим процессом – не отмена правил и подчинение Хаосу, а Воля над Хаосом. Хаос либо укрощается правилами, либо управляется Волей.

Но пробужденная Воля – это пока удел немногих людей. Движение к Воле чаще понимается как реакция на искажения жизни, на «все не так, ребята». «Не так» становится мотивацией для прыжка в Иное, привнося в движение к Свободе привкус обусловленности. Эта обусловленность и есть зародыш возможного искажения волюнтаристского проекта.

Уверенная позиция-Над позволяет рассматривать чужие цивилизационные и культурные формы как исходное сырье для собственного творчества, но если эта позиция недостаточно сильна, то и трактовка культурного состояния России в духе шпенглеровского псевдоморфоза или дугинского археомодерна становится точкой опоры, от которой нужно оттолкнуться, использованием энергии искажения для выхода из этого искажения.