Вибрация

– Биографий много, Дон Кихот один, – изрек Головин.

Хам… – подумала Маша. Набрав в рот воды, Андрей ходил от двери к окну, вытянув шею по-журавлиному. К икоте добавился кашель.

Головин рассказывал о Ландау. Дойдя до аварии, оборвавшей карьеру великого физика, начал осознавать, что теряет мысль.

Маша била Андрея по спине. Кашель перешел в надрыв.

Таня-Аня рассказывала о японском любителе овец Мураками.

Андрей делал дыхательные упражнения. Икота затихла, но вскоре возобновилась в новых версиях.

Головин перевел разговор с писателя-овцевода на японские мини-электростанции. Глаза Тани-Ани неестественно загорелись. – Элллектростааанции… – произнесла она. Звучание завораживало.

Андрей лежал на кровати, Маша читала заговор:

– Икота, икота, перейди на Федота.

С Федота на Якова,

А с Якова на всякого…

Закончив, поинтересовалась: – Ну как?

Андрей молчал.

Таня-Аня почувствовала, что не может выговорить элементарное слово «Фейхтвангер». Выронила бокал и покачнулась. Головин попробовал удержать ее, но она оказалась неожиданно тяжелой. Голова поплыла. Все относительно, – подумал он. Мысль была настолько глубокой, что заслонила собой все остальное.

Маша заметила, что глаза Андрея стали задумчивыми. Она покосилась на Головина. Покачиваясь, аспирант смотрел на стену. Таня-Аня лежала рядом.

Плохо… – подумала Маша. Мысли начали исчезать. Магнетизм, появившись внутри, притягивал. Глаза Андрея приблизились и растворились в ней. Тепло вошло и вернулось обратно.

Это была волна.

Волна качнула лодку и ушла дальше. Андрей перекинул снасть.

Жара доводила до помутнения рассудка. Ветра не было, но поверхность озера колебалась, соединяясь бликами с воздухом. Направление, в котором это происходило, указывало на юг – туда, где был город. От него отдавало непонятной тревогой.

Между зыбким маревом и появившимися вдруг эмоциями словно существовала какая-то связь. От неприятного чувства Андрей поежился.

Причина была в месте и времени, о которых он ничего не знал.

…Трое шли по ночному гулкому коридору. Не люди, а тени – зыбкие и колышущиеся в свете дежурной лампочки из-за спин. У последней двери одна из теней включила фонарь. Другая достала устройство размером с мыльницу и прислонила к замку. Девайс оживился и заработал. Когда мигания кончились, замок подумал и щелкнул. Отклеив бумажку с печатью, они вошли.

Помещение за дверью носило следы небольшого пожара. Один из вошедших направился в кабинет, двое остались в лаборатории и начали закрывать шторы на окнах.

Человек в кабинете вытащил из сумки два автономных светильника. Свет обоих был регулируемым и не очень понятного спектра: блеклого и почти невидимого. Его хватило, чтобы заметить – одет человек не в темную, как остальные, куртку, а в серый короткий плащ. Он достал телефон.

– Как?

Из «Жигулей», припаркованных напротив здания, отозвались:

– Щель в крайнем правом.

Штору заделали, телефон стал фотоаппаратом.

Пока шла съемка, из столов выкладывали содержимое – бумаги, папки, носители. Закончив, человек в сером достал считывающее устройство. Подключился по очереди к компьютерам и посмотрел на часы.

– Уходим.

Закрыв замок, они опечатали дверь заново.

Блики притягивали. О чем это я… подумал Андрей.

Все решил случай. Точнее предмет, оказавшийся в ненужном месте в ненужное время – кресло-качалка со впавшим в прострацию аспирантом.

Маша с Андреем молчали. Состояние близости захватывало их целиком. Они окунулись в собственный мир, где было все – бессонница, темнота, блуждание по ночам, ощущения, жар среди холода… практически Северный полюс… и почему-то подводная лодка.

Они не знали, что это было, выходом или входом. Лишь немногое портило плавание – остатком сознания они чувствовали чужого.

Паганель мешал. Мешал всем – нежеланием напиться, быть вменяемым, а точней невменяемым, и вести себя как человек.

Маша пошевелилась. Аспирант поставил на пол стакан, и его качнуло. Качнуло раз, когда он наклонялся, и два, когда возвращался в кресло.

После этого была пауза. А потом качание возобновилось.

Не теряя прострации, он смотрел на плоскость кровати. Двое в ней находились в покое – и вместе с тем двигались.

Теперь Андрей вспомнил всё. Всплывало много и лихорадочно.

– Этот тип, оказывается, не дремал. И началось все с Машиных шевелений. Как он потом объяснял, колебание кресла состыковалось с нашими. Только неправильно. Еще бы правильно.

Глаза Паганеля забыть было сложно.

– У гениев все как-то так и бывает. Упало на Эдисона яблоко, он и придумал электричество. Или не электричество… – Андрей задумался и посмотрел вокруг. Подсказок не было.

– Не важно, у него было яблоко, у аспиранта мы. Главное началось, когда он принес приборы, – он огляделся заново и никого поблизости не увидел. Он разговаривал сам с собой.

Ни с чем подобным они прежде не сталкивались. В воскресенье, еще не отойдя от субботы, влюбленные были разбужены грохотом. Шумел Головин, пытавшийся занести едва проходившие в дверь коробки. Выглядел он неважно.

Но то, что последовало дальше, было гораздо хуже. Пообщавшись на тему погоды и самочувствия, Паганель предложил повторить вчерашнее. Только под наблюдением приборов.

Андрей мало что понял, а Маша не смогла даже возмутиться. В голове пронеслось лишь что-то невнятное.

– Всё вчерашнее?

– Только последнюю часть.

– Ты что, биолог? – она осмотрела коробки. – Вуз у нас вроде технический.