Одиннадцатое августа

– Это дано вам на целомудрие, – подумав, ответил батюшка Николай.

«На целомудрие? Тогда зачем вы жените меня?» – возмутился цинизмом благочестивого пастыря. Язык говорит одно, руки делают другое. За плечами пять лет терзаний насильственной женитьбой. Молча посмотрел на него и вышел из прихожей служебного корпуса.

Пасхальное ведро (Пасха 1992 года)

Вот уже почти два года, как я перестал посещать православные церкви. Вера как была, так и осталась, но идти вновь и вновь к священникам, которые отворачивались от тебя почти пять лет, не было сил. Четыре с половиной года я наблюдал, как почтенные пастыри делали всё возможное, чтобы студент советского университета не исповедался, не причастился и вообще не появлялся на моём (нашем или вашем) приходе.

Моего желания стоять и молиться в храме эти честные отцы не разделяли вовсе. Время-то какое – Кишинёв 1985 года. Лишиться регистрации сытым и обеспеченным «страдальцам за веру в годы советских гонений» не хотелось до звериной ненависти к таким вот «праздношатателям».

– Мама говорит, чтобы ты приехал на Пасху! – Жан в пятый раз повторяет мне одно и то же.

– Хорошо. И когда мы едем?

– Завтра на дизеле. Мама нас встретит.

– Зачем?

– Мэй, сапоги резиновые принесёт. У нас там столько грязи, что ты в городских башмаках утонешь. Она даже в жару не высыхает, а после дождей… Тут Жан привёл в подкрепление своих аргументов крепкое словцо.

Приехал к нему в гости 25 апреля, на Великую субботу – «да молчит всяка плоть человеча». Мы и молчали, пили и пили весь вечер самогон. Хороший свекольный самогон. Легли в час. А в половине пятого нас подняла мама Жана. Святить пасхи и всякую снедь. Вручили и мне корзину.

О! Как же раскалывалась моя бедная головушка в ту ледяную пасхальную рань. Поёжившись, решил положить большим прибором на весь поход. Вперёд, под тёплое одеяло. Вот и вся Пасха! Но Нина (отчество забыл) крепко взяла меня за руку.

– Ну уж нет! Домой не возвращаться. Не пущу. Только после церкви.

Пришли. Люди уже стоят вдоль храмовой дороги. Ждут. Холод невыносимый. Чтобы унять дрожь, иду в храм. Деревянные некрашеные полы, иконы по стенам, поющий хор и ни одного человека внутри! Так и стоял минут двадцать на пороге. Согрелся и вышел. Спустя десять минут вышел и батюшка. Жан дал ему характеристику: «Большой приколист» и «Батюшка у нас весёлый».

Церковь Успения пресвятой Богородицы в селе Тырнова Дондюшанского района Молдова. Насколько помню, ограды этой не было. Мы все стояли чуть ниже на дороге к храму.

Стоим, ждём, когда нас и вас обрызгают святой водой. Холод вновь пробирает меня до дрожи. Зуб на зуб не попадает. Батюшка уже совсем близко. Закончилась вода. Принесли новое полное ведро. До меня всего два человека. И тут, наконец, до меня дошло. Это что же, всё ведро сейчас обрушится на мою бедную голову после ночного бодуна? От ужаса замираю. Взглянув на мою опухшую рожу, поп всё понял и засмеялся. Сейчас я тебе сделаю «Антиполицай»!

– Xristos a ?nviat! (рум. Христос воскресе) – погрузив кропило поглубже, набрал литра два воды и поделился этим добром со мной.

Меня как током прошибло. Хотелось в этот миг треснуть попа чем-то тяжёлым и прекрасным по голове. Поделиться своей болью.

Но почему-то весь мой недосып с нервами и раздражением куда-то снесло. Злость на брыкливого попа ушла в первую очередь. И бодуна приятные сюрпризы. Всё! Аминь! Христос Воскрес! В одно мгновенье я стал молодым и здоровым, как Фэт-Фрумос на съёмках киностудии «Молдова-фильм».[4 - Фэт-Фрумос (рум. Fat-Frumos – рыцарь, молодец; от fat – юноша и frumos – красивый, прекрасный) – персонаж румынского и молдавского фольклора, обладающий качествами отважного богатыря и смекалкою народного героя.]

А дальше было продолжение ночного бодуна. Шашлыки. Озеро. Жан и его друг с юной женой. Литры свекольной отравы во всех её разнообразных вариантах и проявлениях. Молдаване к обеду сникли, выдохлись и сгорели. На меня они смотрели квадратными глазами. Пьет за троих и не пьянеет. Фокусник! Они стали моей копией к половине пятого утра. Пасха прошла мимо них. Фэт-Фрумоса они и в глаза не видели. Остановившись возле меня, Бог сказал то, что хотел давно сказать:

– Вернись обратно в храм!

Что я и сделал через год.

Покаяние (первый шаг)

А именно восьмого августа. Седьмого договорился в шуйском храме с отцом Варфоломеем. Мне и в голову не могло прийти, что меня будет исповедовать вчерашний советский психиатр. С лошадиной фамилией. И вскоре после Коновалова найдутся безжалостные кобылы, которые и затопчут меня. Но этот нюанс я узнал только двадцать три года спустя.

«Я пошлю тебя далеко на север. Там не будет таких священников (надушенных французским одеколоном). Они будут ходить в кирзовых сапогах», – сказал мне Господь перед переездом в Россию. Шуйский кафедральный собор. общественное достояние.

– Вы когда-либо исповедовались? – спросил меня монах.

– Нет, – отвечаю.

– Постарайтесь вспомнить все свои грехи, начиная с семи лет. Возьмите ручку и тетрадь, посидите, подумайте, что и когда вы сделали плохого. Вспомните, запишите. Утром приедете на службу.

На утро с тетрадью грешника приехал в храм. Восьмое августа, память преподобного Моисея Угрина (то есть венгра). Он пострадал от графини польских кровей. От кишинёвской полячки с колдовскими приворотами и футбольными корнями сбежал и я. Одна история на двоих с интервалом в девятьсот лет.

Вначале мне объяснили, что опыт церкви – это прежде всего опыт мистического богословия. На исповеди невидимо стоит Сам Господь Иисус Христос. Он и только Он Своей властью принимает и отпускает грехи.

Исповедь шла около часа. Священник стал белее первого снега. Он просто потерялся из-за особенностей моей психики. Я помнил практически всё, что произошло со мной, начиная с трёх лет.

В конце концов он принял мою исповедь, отпустил грехи, долго читал какую-то молитву и выразил надежду, что я буду ходить в храм и что мне обязательно нужно готовиться к причастию. Всем остальным он просто сказал:

– Сегодня исповеди больше не будет.

Священник быстрыми шагами уходил в алтарь. На его глазах стояли слёзы. Я понял, что сегодня мне здесь больше делать нечего и пошёл на автостанцию.

Невозможно описать состояние человека, которому реально простили все его грехи за двадцать лет жизни. Солнечный свет стал другим. Он ожил и согревал, ласкал лицо и руки, хотя день был на удивление холодным. Я мгновенно попал в другой мир. Мир, где нет вражды и ненависти, лжи и зависти, гордости и растления.

Другими стали и люди. Они приветливо, не понятно от чего, улыбались мне краешками губ. Несмотря на ледяной ветер, изнутри шло ласковое тепло. Все прохожие вызывали у меня чувство радости, как будто навстречу шли очень близкие люди. Внимательность и забота ко всем переполняла сердце. Я понимал, что это результат чистосердечной исповеди и долго такое состояние мне удержать не удастся.

Ко мне возвратилась Пасха 1992 года. Таким я себя давно не чувствовал. С плеч упала тяжесть зла и грязи весом в тонну.

Если Бог прощает, то падшие ангелы не забудут такого вовек. Вся работа вражьей силы за двадцать лет полетела коту под хвост. И война началась. Война за возврат потерянных кандалов.

Ожоги

Конечно, мстят не только невидимые миру духи, но и люди. Особенно те из них, что быстро нашли общий язык с Велиаром.

В конце июня 1992 года под эгидой мэрии Санкт-Петербурга на Кировском стадионе в течение пяти дней проходил Всемирный конгресс Свидетелей Иегова.[5 - Данная религиозная организация запрещена на территории России (примечание автора).]

Меня занесло туда по одной причине – немецкая семья «старших братьев», принимавшая меня в Германии, назначила мне встречу на «нейтральной территории». Они очень хотели меня видеть.

Не прошло и трёх дней, как все участники всемирного шабаша «от Иеговы» были в волдырях, ожогах и просто покраснениях от поцелуев злого питерского солнца. Тридцатиградусная жара, тончайший, приполярный уровень ультрафиолета и вот итог. Мы все красные как раки, а те, кто просто жил, учился и работал в городе на Неве, купались, загорали, ходили в майках и летних рубашках, ничем подобным не отметились.

И, что самое интересное, все делали вид, что с ними ничегошеньки не произошло. Как будто так и надо. «Пошёл первый Ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его». (Откр. 16: 2). Лицемерие – пудра дьявола, а свидетели Иеговы без неё ни шагу.

Уже в поезде эти ожоги на руках стали нестерпимо ныть, горело обожжённое лицо. Пришлось всю дорогу прикладывать тампоны с лекарством. После них боль стала быстро уходить. Меня такое избирательное действие солнечных лучей очень удивило. Настолько, что спустя три года рассказал эту странную историю тёти Наде, соседке с восьмого этажа. А была она «коллегой» моих немцев по цеху веры – старшая сестра-проповедник Свидетелей Иеговы. Очень хотелось, чтобы её глаза открылись на ту прорву, в которую она попала и вылезти из которой без посторонней помощи невозможно.

Мне она поверила. Её сын был моим приятелем с детства. Попросив меня наклониться к её инвалидной коляске, требовательно приказала.

– Никому и никогда не говори об этом случае.

– Но это чистая правда. Бог отвернулся от всех, кто был на том конгрессе. Поэтому ожоги. Я сам мучился от них.

– Нам не нравится подобная информация. Ещё раз говорю, если об этом кто-либо узнает кроме тебя и меня, то мы будем мстить.

В ответ я только рассмеялся, что и стало объявлением войны. К нам, как мухи на мёд, на долгие годы прилипли посланники тёти Нади. По выходным в квартиру стали ломиться Свидетели Иеговы. Предлагали поговорить о «спасении», «спастись» прямо сейчас, рвались в квартиру, кидали в почту листовки, оставляли их в двери, передавали соседям для заблудших «братьев». Нашествие зомби кончилось тем, что я просто облил их святой водой и отключил входной звонок.