Разбегающиеся миры, или Вселенская толкотня локтями

И она попыталась отступить назад. Ан не тут-то было!

– Куды! – рявкнул громила-мужик, по-медвежьи хватая ускользающую «добычу» за руку.

Не успела «столичная штучка» и рта раскрыть, как «рожа протокольная» втащила её в салон, завалила на дешёвое дерматиновое ложе, отработанным движением откинув спинки сидений, и уселась сверху. Спесивая девица попыталась спихнуть детину с себя и пнуть его в пах, да куда там – она и трепыхнуться не смогла! От злобы и бессилия, что какой-то скотник из сельпо беспардонно обращается с ней, будто с курицей на занюханном насесте, Диана не нашла ничего лучшего, чем заорать:

– Руки! Руки убери, сельпо немытое! Ублюдок! Да знаешь кто я?…Да тебе за меня твой поганый член отрежут! Я жена Лонского!

– Ну, если ты жена Лонского, то я…то я активный хахаль Рокецкого, – не растерялось «сельпо немытое». – Верно, Миха? Гы-гы-гы!

– Ага, Боцман! – хихикнул его напарник.

И Миха за компанию с Боцманом зашёлся в обидном жеребячьем гоготе. Девушка хотела, было, зубами вцепиться насильнику в кисть, но заполучила по уху такую увесистую оплеуху массивной пятернёй, что на пару-тройку секунд отключилась от реальности. Придя в себя, она ощутила, что плавочек-стрингов на ней уже нет, а Боцман, взгромождаясь на неё тушей, примирительно пыхтит:

– Ну, чего, чего ты, сучонка, брыкаешься? Впервой, чо ли? Щас

мы тебя с Михой отымеем, и вали в свою деревню.

– Я того…венерическая…У меня…У меня сифилис! – в лихорадочной спешке утратив способность к импровизации, «нащупала» довольно малодейственный аргумент студентка МГУ.

– А у меня СПИД! Гы-гы-гы! С ковидом на пару! Да и чё нам, колонистам, сделается? – развязно отмахнулся Боцман, ощупывая её промежность. – Гляди, сама от нас лобковых вошек не нахватай. Гы-ы-ы!

Однако, по мере пальпации рожа верзилы становилась всё напряжённее. От его развязности не осталось и следа. «Вслепую» он никак не мог разобраться в интимном устройстве пассажирки. И потому колонист поневоле отпрянул от неё, оглядывая «пикантное вместилище».

…Итить-колотить! – после длительной паузы вырвалось басовитое восклицание из его объёмистой груди. – Миха, гля-ка!

Шофёр-тракторист Миха тоже проявил свойственную мужчинам природную любознательность, с места водителя вытянув шею чуть ли не до заднего сиденья. Миха имел «кликуху». Звали его «Свет мой зеркальце». Характерное прозвище досталось ему не зря, ибо его впечатлительная и пластичная физиономия обладала редкой способностью приобретать формы того предмета, который он обозревал. Если, конечно, наблюдаемое явление чем-то его поразило. Например, в далёком детстве посещение собачьей выставки произвело на пятилетнего Мишу столь неизгладимое впечатление, что в течение недели при встрече с ним женщины непроизвольно вскрикивали: «Фу!», и пугливо огибали его по дуге.

Вот и теперь, когда Миха созерцал дивные женские прелести, а Лонская поневоле уставилась на его харю, ибо отвернуться было невозможно, то у неё сложилось полное впечатление, что она рассматривает в зеркало свои собственные, только несколько гипертрофированные и опошленные, гениталии.

… Энто я видал, – меж тем вернул Диану на грешную землю Боцман, с внезапной оробелостью трогая её сфинктер. – …Энто тоже…А вот энто…чё за…прелюбодеяние? – с опаской коснулся он раритетной детальки.

– Гав-гав! – зло трепыхнувшись, неожиданно залаяла Лонская. – Щас откусит!

– Бы-блин! – отдёрнул палец здоровяк.

– Слышь, – предостерёг его Миха, – когда в собаку пихаешь, то заклинивает! Туда суй, а обратно – фуй!

– Долбануться! Да пош-шли вы! – возмущённо заорала лощёная особа. – Давай, делайте своё дело – и разбегаемся.

– Шалишь, курвочка, – пропыхтел в ответ Боцман. – Ишь-ты, разбегаемся… Корову такую не дам никому, корова такая нужна…Придётся тебе мотнуться до колонии. Тама у нас есть свой…этот…гинеколог. Он разберётся. И станешь ты потеть на всю нашу братву…

8

Из леса осуждённые Боцман и Миха привезли Лонскую в сельхозучасток колонии-поселения, где они отбывали наказание. Была обеденная пора, и прапорщики уехали в посёлок «принимать пищу». Потому поглазеть на знойную красавицу и «помацать», как выражались колонисты, её интимную диковинку, сбежался весь так называемый спецконтингент. Даже столичной «эмансипэ» стало дурно, когда её «разложили» на большом столе в бараке, и тридцать пар глаз неофитов-гинекологов уставились на «восьмое чудо полусвета». Зеки восторженно матерились, охали, ахали, отведывали её на ощупь, словно редкий товар, и стонали в предвкушении «пробы на зуб».

Диана от ужаса прикрыла глаза ладонью, услышав, что осуждённые деловито загомонили, вставая в очередь на неё. А дежурный по кличке Шнырь поставил у девушки в изголовье кружку с чаем и положил три куска ржаного хлеба, поскольку зеки справедливо рассудили, что от «секс-променада» она проголодается и захочет есть. Чтобы не распылять время, толково решили они, «пусть хавает, не отходя от станка».

Прелюдией к началу «сеанса» послужил прижившийся для таких казусов «слоган» колонистов, начало которому басом положил Боцман:

– Сеять разумное, доброе, вечное…

– …в каждую встречную, в каждую встречную! – дружным хором закончили клич «лесные братья».

Лонская всегда была охоча до адреналиновой встряски, но в колонии она нарывалась на такой экстремум, что ей от одного его предвидения стало тошно. Позорное надругательство надвинулось на москвичку и стало неминуемым, когда над ней «по праву первооткрывателя и первопроходца» занёс ногу Боцман…

Но нежданно-негаданно «рыбка сорвалась»…Детину оттолкнул «бугор» – бригадир сельхозучастка Пихтовар по прозвищу Первое чувство. Бригадира так обозвали потому, что от него вечно исходили непереносимые тошнотворные миазмы. А как известно, обонятельные рецепторы, в отличие от иных внешних органов чувств, с мозгом связаны напрямую. Потому-то люди реагируют на запах острее и непосредственнее, нежели на иные раздражители. По крайней мере Лонская, уже на стадии приближения к ней Пихтовара, ощутила позывы к опорожнению желудка. «Сейчас меня вывернет! – подумала она. – Ёп-перный театр, что же тогда дальше-то будет?!»

«Первое чувство» меж тем резонно заметил Боцману, что «своё надо было в тракторе хавать». Половина «честных мазуриков» с ним согласились. Зато остальные, вкусившие, чем пахнет кулак Боцмана, сгрудились за его широкой спиной. Они, в пику сторонникам Пихтовара, одобрили справедливый возглас Боцмана: «Кто первый встал – того и тапки!»

В данном месте повествования требуется ремарка в том ракурсе, что колонисты разделились на две партии не столько по принципу личной преданности Боцману или Пихтовару, сколько потому, что первая половина из них относилась к «ссучившимся старикам», а вторая половина – к «гопоте». И сейчас ещё раз появился повод «навести разборки» в борьбе «за верха».

«Ой, ща метелить друг дружку зачнут», – испуганно прошептал зек с «погонялом» Чухан, «под шумок» удосужившись «помацать» Лонскую мизинчиком. И колонистская «шестёрка» на четвереньках шмыгнул под стол, на котором возлежало «яблоко раздора». Пускай Чухан был трус, размазня и грязнуля, да зато не дурак – он прозорливо «прочухал», во что выльется перебранка.

Чухан как в воду глядел: слово за слово, и между расконвоированными осуждёнными вспыхнула драка. Нет, то вовсе не было классическое мужское побоище в виде чисто кулачного мордобоя. Колонисты равным образом успешно орудовали и ногами, и руками, и ногтями, и зубами, и «горлопанскими» средствами устрашения. Причём многоэтажный мат, изощрённые угрозы и проклятия всего рода людского (от Адама и Евы и до матерей Боцмана и Пихтовара) в арсенале воздействия весили не меньше рукоприкладства.

В ассортименте воюющих сторон значились также табуретки, тумбочки, бачок с питьевой водой и портрет Сталина в массивном деревянном окладе…Зеки не брезговали и предметами помельче. В разгар битвы «за клубничку», когда виновница раздора вслед за Чуханом уже эвакуировалась под стол, мимо неё так и летали, так и порхали: окурки, пачки папирос «Беломорканал», ложки, кружки, издающие убийственное амбре носки, портянки и прочие дурно пахнущие нестиранные мужские аксессуары. И коль уж в ход пустили самые экстремистские «козыри» в виде вонючих носков, то неудивительно, что дальше братве не оставалось иного выбора, как схватиться за вилки, заточки, топоры, вилы, грабли и прочие сельскохозяйственные орудия…И пошёл скотник на дояра, полевод на пасечника, а реповод на редисочника…

И обагрился бы пол барака кровью Боцмана, ни разу в жизни на море не бывавшего, и Пихтовара, кроме чифира сроду ничего не варившего, а также иными, менее благородными, выделениями Чухана или Шныря, если бы в апофеозе уголовной разборки пресловутый Шнырь, словно угорелый, не заорал от входа: «Атас! Кончай махаловку! Мля буду, менты позорныя канают!…На машинах! На вертолётах!…Уй-ё!»

Такими вещами в зонах не шутят. Потому криминальные элементы, как культурно выразились бы «менты позорныя», скоропостижно побросали подручные средства, сгрудившись на крылечке барака. На счёт вертолётов Шнырь, «так его разэтак», поднаврал: в небе над колонией-поселением кружил всего-то один десантный «Ка-102», выбирая место для посадки. Зато в отношении машин всё оказалось правдой: по ближнему полю мчались целых три «воронка» и автомобиль администрации исправительно-трудового учреждения.

Консолидация колонистов восстановилась моментально. Упустить «восьмое чудо полусвета»? Отдать на поток злейшему врагу? Да ни за какие домашние шанежки! Век свободы не видать!

Осуждённые заткнули рот Лонской кляпом, связали и завернули её в три одеяла, после чего утащили к скотному двору. Там они засунули свёрток в схрон, выкопанный изнутри под завалинкой, куда обычно «ховали» от контролёров фляги с брагой. Оставалось лишь обеспечить дельное алиби, что, по изуверской, но уместной подсказке Шныря и исполнили, жертвенно вылив на пол барака остатки браги из бидона.

Реабилитирующая инсценировка сработала безукоризненно. Теперь любой колонист на вопросы проверяющего: «Чё за бардак, етивошу мать?! Чё у всех рыла набок?», не моргнув глазом, отвечал: «Дык, ить, брагу пролили! Ну и пошло-поехало…» И в подтверждение опускал руку долу, то есть к полу, залитому не то бормотухой, не то табуретовкой. Аналогично и на расспросы о посторонней особе женского полу, осуждённые дружно мотали головой и глуповато таращили глаза: дескать, что за странные новости.

Полицейские, контролёры и десантники из вертолёта устроили на лесной заимке «шмон на полную катушку», который успехом не увенчался. К вечеру внеплановая инспекция убыла восвояси.

С отъездом «ментов позорных» обстановка в лесной зоне изменилась. В настроении зеков произошёл перелом: массовость облавы, дотошность «силовиков» и утечка кое-какой информации при опросах круче любых доводов убедили «уркаганов» в том, кого (!) они столь опрометчиво «мацали». Охотников «удеять подлянку» самому Лонскому не находилось. «Ссучившиеся» Боцман и Миха в раскаянии рвали волосы в подмышечных пазухах и на других «дикорастущих плантациях» своих татуированных тел.

Эти двое, после отъезда проверяющих, первыми ринулись к скотному двору «на раскопки». К их восторгу YIP-персона была цела (в некотором смысле этого слова) и невредима. Незадачливая парочка бережно «почистила пёрышки» Диане, под белы ручки привела её в барак и водрузила на самое почётное место: в единственное кресло перед телевизором.

Во внутрилагерном обороте мобильные телефоны категорически запрещены. Но блатные на конспиративных началах ими обладали. И «сука» Боцман во избежание неприятностей по своей линии позвонил видному авторитету Зубу. Однако Зуб не принял на себя единоличную ответственность за Диану, выйдя на столичную верхушку «воров в законе». Прописная истина: бюрократизм заражает не только официальную власть, но любую загнивающую структуру. Так и криминалитет старой формации был поражён этим недугом, надолго задумавшись по поводу Лонской.

Тем временем «гопник» Первое чувство, отчасти в пику Боцману и Михе, связался с крупным уголовным авторитетом «гопоты» Паразитологом и изложил тому вводную. Паразитолог на «рекогносцировку пасьянса» взял всего минуту, по истечении которой повелел: «Тёлку стерегите, аки вертухаи смертника!»

Минутная стрелка не отсчитала и трёх делений циферблата, как преисполненному важности Пихтовару позвонил Паразитолог и сообщил, что «за бабой едут пацаны Змея Вована».

9

Вот так Диана попала в «мохнатые лапы» Палача. Тому было глупо бояться мести Лонского – он и без того был «подписан» за Лёху Авиатора. Следовательно, руки у Пакостина были развязаны.

Вован, наслышанный о потрясающем воображение анатомо-физиологическом своеобразии девицы, в «зиндан» прибыл в экстренном порядке. Как он язвил, «вскрывать лохматый сейф». В пыточной он «раскрутил» сексапильную красотку на последний писк блатной похабщины – половой акт «валетом» («Камасутра» отдыхает).

Заковыристая любовная поза и дурное любопытство Змея (про таких говорят: «На любую дырку затычка») повлекли за собой то, что нечто тайное стало явным. Прежде женские финты, трюкачество, а то и просто фарт, как сказали бы Боцман с Михой, уберегали «Сезам-2» Дианы Лонской от досмотра. Увы, её изощренные уловки и хитрости «не проканали» с Пакостиным. Вован «влёт» уловил фальшь в поведении «столичной штучки»: уж больно та пеклась о некоторых интимных предметах дамского туалета. И главный «гопник» (кто бы сомневался!) «раскопал» ту вещицу, что лакомая стервочка стерегла от чужих глаз.

Завладев гигиенической прокладкой, в которую была упрятана диковинная мушка-дрозофила, Змей подключил к разгадке «технаря» Шранка. Тот мигом распознал в «насекомом» микропроцессор и на компьютере произвёл с ним нужные манипуляции. И удостоверился, что овчинка стоила выделки, поскольку в накопителе электронной информации хранилась видеозапись важной деловой встречи Лонского.