неОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

«Всё хорошо, Ильхамдулля (слава Богу – араб.)» – мне показалось, что мой ответ прозвучал несколько резко, но я старалась не затягивать паузу. «Тогда, может быть уже нам надо идти?» – последовало незамедлительно, и я почувствовала, что Саддам подбирает слова. Его тон стал заметно мягче, и я уловила, наконец, радость в его голосе. Кэп протянул руку и, не смотря на пару любопытствующих глаз, я откликнулась ответным жестом. После того, как я научилась плавать, он всегда держал меня под водой за руку именно так, только мизинцем, подцепив им мой, находясь на пол гребка впереди, слегка удерживая, не позволяя затеряться среди пёстрых рыб, которые сродни людской толпе норовили унести своим потоком в открытое море.

Пока мы шли по улице к дому, проходящие мимо нас арабы, здоровались, иногда мы останавливались и Саддам перекидывался парой фраз с соседями. Я старалась не думать о том, о чём они говорят, и ещё меньше размышлять, о чём думают, мне всё время казалось, что первой мыслью каждого проходящего было что-то типа «А куда и зачем они идут?» и потому мне поскорее хотелось закрыться в квартирный полумрак, где бы мы остались, в конце концов одни… без посторонних глаз. Но Кэп, казалось, никуда не спешил. Видимо, я непроизвольно сжала его руку, потому как он вдруг резко остановился, и, развернувшись спросил: «Что случилось?»

«Стесняюсь немного» – пробормотала я, на что получила в ответ потрясающе широкую улыбку и прилюдный поцелуй в макушку. Побагровев, как свёкла, я закрыла глаза и сквозь удушающую меня тошноту услышала долгожданное: «Мы пришли, дорогая». Пока Саддам ковырялся ключом в дверном замке, я зачем-то прошептала «Сим-сим, откройся», видимо процесс отпирания двери был для моей совести не менее мучителен, чем прогулка по улице до этой самой двери. Через пару секунд, словно, отреагировав на мои слова, дверь скрипнула и поддалась, я шагнула в долгожданный полумрак гостиной. Гостиная, прихожая, кухня… в одном лице; я обнаружила этот эклектический архитектурный жанр после того, как мои глаза попривыкли к полумраку. Было невыносимо душно и хотелось раздеться… хотя и не по одной этой причине. Раздался еле уловимый щелчок, и по квартире полилось мерное урчание кондиционера. Тошнота и сонливость постепенно начали отступать…

Откуда-то, судя по степени отдалённости – из ванной, раздался голос Саддама: «Хочешь чаю?»… большого труда мне стоило сдержать сарказм, чуть было не вырвавшийся из меня ответной фразой: «А может сразу?»… вместо этого я каким-то осипшим голосом ответила: «Нет, спасибо». Я сделала шаг вперёд и споткнулась о книжный развал на полу, где мой взгляд упал на потёртую обложку книги, в которой я узнала роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Не успела я испугаться недвусмысленному намёку-привету из России, как мне навстречу вышел из ванной комнаты Саддам. Спросив меня на ходу о том, не буду ли я против того, что он снимет штаны, потому что очень жарко, и, не дав мне шанса на какой-либо ответ, в следующее мгновение он уже небрежно швырнул бриджи на спинку единственного стула, стоящего одиноко на кухне. «Кстати», – добавил он, повернувшись ко мне, – «ты тоже можешь раздеться, если хочешь». Увидев мои испуганные глаза, он расхохотался и прокричал, что мне нечего бояться и, что женскими трусами его не шокировать. Мне порядком надоели его издёвки, и я швырнула в него подвернувшейся под руку подушкой. Он нанёс контрудар и сказал, что если я решила вступить с ним в бой, то прежде мы должны договориться о награде для победителя.

О, боже! Я старалась не смотреть ему в глаза потому как в ответ на то, что я в них видела, мне хотелось сдаться тут же, без всякого боя. Но это была моя игра и я должна была выйти из неё абсолютным победителем… или хотя бы попытаться это сделать. Мы немного поговорили на французском и о немецком, почитали друг другу А. П. Чехова, помечтали о светлом будущем… каждый о своём и я вдруг почувствовала, что кондиционер не помогает и что в комнате стало снова невыносимо жарко. И дело было вовсе не в полуденной жаре и не в неисправности функции обдува – градус поднимался изнутри… причём не только у меня и не только градус. И уже не хотелось изображать безразличие… уже просто хотелось… хотелось снять не только шорты, но и трусы… НО! Ведь это была моя игра, в которой мужчина должен был мне проиграть. Такова была расплата его, наказание за всю ту душевную боль, которую я с трудом пережила месяцем ранее. Главное, не смотреть в глаза… куда угодно, только не в глаза! Можно даже для разрядки напряжения злить Кэпа дурацкими вопросами, типа: «А ты меня любишь?» или «А сколько раз собирают урожай картофеля в Египте?»

«Ты можешь сделать мне массаж, хабиби?»

«Что? Что ты сказал? Не расслышала, извини…» – я жёстко выпала из своих раздумий в реальность.

«Я попросил тебя сделать мне массаж. Вот и всё. Вчера я повредил спину на погружении. Как хочешь, конечно».

«Хорошо, почему бы и нет».

Крайне неромантично Саддам брякнулся на одну из кроватей и пробурчал в подушку: «Можешь сесть мне на спину, я выдержу». В отличие от… глаз, спина не представляла для меня откровенной сексуальной угрозы, поэтому я без лишних препирательств влезла на неё. Усердно растирая трапециевидную, я не особо вникала в суть вытворяемых мною массажных «па», а была опять озадачена мыслями и как настоящий полководец просчитывала в уме стратегию боя, который по моей оценке был в самом разгаре. Краем уха я едва уловила смысл сказанных Саддамом слов: «Теперь я перевернусь, потому что хочу видеть тебя». «Ох, нет-нет, ещё не закончила» – спохватилась было я, но мне парировали: «Я тоже… ещё не закончил» – на этой фразе я уже сидела на животе Саддама и, боясь пошевелиться, не моргая смотрела как поднимается его грудь под увеличившейся частотой дыхания.

Переведя фокус зрения вверх и наткнувшись на его взгляд, я инстинктивно вздрогнула, как-то резко подалась корпусом назад, видимо предпринимая попытку к бегству, но… попытка не удалась… позади меня ждало большое препятствие, которое я почувствовала при рывке. «Ты сдаёшься, хабиби?» – он спросил это так, словно у меня не было выбора. «Не сдаюсь…» – осипшим голосом прошептала я с трудом, но отчётливо получилось проговорить только сам глагол без частицы «не». Кстати, советую всем на будущее – учите синонимы, иначе рискуете быть не так услышанной и превратно понятой, как я тем днём.

А дальше было ответное слово… точнее два, которые я даже не услышала, а почувствовала и, скорее прочла, во взгляде Саддама… «Want u (хочу тебя)» – два слова, которые мне ни тогда, ни впредь больше не удавалось дослушать до конца, поскольку уже после первого произнесённого уши закладывало как в самолёте, влетавшего в зону повышенной турбулентности. Совершив молниеносный кульбит в стиле «а-ля дайвер» вокруг моей оси, Кэп оказался сбоку и, уткнувшись в шею, чуть щекотя меня губами, прошептал: «Я так скучал, так боялся, потерять тебя». Я не знала, какой процент искренности был в этой его фразе, но горячие слёзы тут же потекли из моих глаз, обжигая щёки и душу. Я импульсивно ещё крепче прижалась к Саддаму всем телом, словно пытаясь отогреться, потому что последние пару минут мой организм демонстрировал чудеса термодинамики: меня бросало то в жар, то в холод. Кэп отстранился и внимательно посмотрел мне в глаза: «Не плачь, хабиби» – напряжённо улыбнувшись, сказал он – «так что мне делать? Ты хочешь продолжать?» Когда он говорил по-русски, его речь была всегда так стилистически корява и скребла ухо, но слово «хочу»… оно в отличие от других слов звучало эмоционально, по-детски капризно и по-арабски взрывно, словно над ним стояла интонационная огласовка «хамзы».

«Признай поражение! Ведь ты и так уже на лопатках!» – прокричала я, неуклюже взгромоздясь поверженному на живот. Это греко-римская борьба начала меня порядком выматывать. Я сложила свои, трясущиеся от напряжения руки пистолетом и ткнула ими в сердце своего «противника»: «Теперь ты у меня на мушке! Попался?!». Кэп растянул в белозубой улыбке рот и посмотрел на меня взглядом абсолютного победителя: «Мэфиш мушкеля (нет проблем – араб.)! Хочу последнее желание!». Я прищурилась, ожидая подвоха: «Okay! Стакан чая? Звонок другу?» – «Дорогая, хочу, чтобы ты сняла трусы». После этих слов меня снова бросило в жар – чудеса термодинамики продолжались. Весь наш получасовой диалог напоминал мне процесс торговли на восточном базаре, где никогда до последнего не угадаешь наверняка – уйдёшь ли ты с большим куском бесплатной пахлавы или с кучей ненужного хлама, проданного тебе по космической цене.

«Ну, уж нет! Только после вас, мой сеньор», захохотала я, и, по-прежнему угрожая «пистолетом» обернулась назад в твёрдом намерении не упустить возможность и съязвить по поводу яркого кричащего лейбла Кевина Кляйна на нижнем белье Кэпа, который я заприметила ещё в первом раунде нашего эротического поединка.

Не зря афоризм житейской мудрости гласит: «в щекотливой ситуации самое главное не делать резких движений». Это я к тому, что мудрость никогда не была моим коньком и посему, совершая резкий манёвр разворота по животу Саддама, моё тело взяло неожиданной широты угол. Дабы противостоять центробежной силе, несущей меня к полу я попыталась найти опору, удержавшую бы меня «на коне». Конечно, безусловно, я рассчитывала на брендовые трусы от Кляйна; единственным спасением было так легко и просто ухватиться руками за их широкую резинку, что я и поспешила сделать. Однако, уже пролетая рубикон, краем глаза я отметила отсутствие всякого белья.

Ох уж это чувство самосохранения! Как же я люблю его за оперативность и непоколебимость изначально принятых решений! Благодаря ему, уже через мгновение мои руки крепко сжимали внушительных размеров мужское достоинство необычного шоколадного цвета. «Ну, вот» – возмущенно подумала я – «больше никакого горячего шоколада и особенно по-венски!», а вслух воскликнула: «O, mine God! (О, Бог мой)”. Кэп расхохотался: «Надеюсь, это комплимент, хабиби!?»… после этих слов…, уважаемый читатель, кажется, я уже говорила тебе что-то на счёт свёклы, да?…

«А ты, знаешь, это нечестно!» – с досадой в голосе выкрикнула я, словно мне на рынке всё-таки подсунули огурец вместо ожидаемой пекинской капусты.

«Но, чтоооооо?» – он словно нарочно протянул слова, и, продолжая поддразнивать, демонстративно показывал мне язык.

«Пускать в ход тяжёлую артиллерию, вот что! Мы условились на дипломатические переговоры. Ты солгал!»…

Я всё болтала и болтала без умолку до тех пор, пока наши взгляды вновь не пересеклись. Тогда я увидела это выражение глаз у Саддама впервые, но сразу поняла, что он давно уже не слушает меня. Поняла это по расширенному зрачку, по горячему дыханию, которое я ощущала кожей, по напряжённому рту… Уже пару секунд, как я молчала, но стук моего сердца, казалось, был слышен на соседней улице. Время остановилось… хотя нет, оно всё-таки медленно, но тянулось… подобно растаявшей на солнце ириске; было таким же сладким и липким. Не отводя взгляда, Саддам нежно, но настойчиво гладил мою спину, и руки его спускались всё ниже, а сердце моё при этом стучало всё чаще. Я понимала, что в этой игре от декаданса мою жизнь отделяет всего лишь скромный кусочек чёрной вискозы, кокетливо приспущенный с бёдер. Но Кэп смотрел не на полоску сексуального нижнего белья, он по-прежнему смотрел мне в глаза, потому что преграда была отчётливо видна именно там. Мы оба знали, что стоит мне разрешить ему войти, всё в моей жизни станет иным… Логично ситуации назревал вопрос, типа «Что дальше?», потому как наше обоюдное молчание становилось категорически невыносимым. Но больше вопросов не хотелось, потому что каждый вопрос снова и снова толкал меня на сопротивление. Хотелось вовсе не гласности, а того, чтобы Саддам взял меня молча; уже не было никаких сил продолжать борьбу… я решила сдаться. Словно уловив моё состояние, Кэп рывком приподнял меня, обхватив за бёдра, а я, закрыв глаза, почувствовала, как в меня требовательно и настойчиво входит счастье, не оставляя ни малейшей возможности для ремарки ни голосу разума, ни мукам совести. К тому же я даже не подозревала, что проигрывать будет так невыносимо приятно.

Совсем недавно я признала для себя одну очень важную вещь – каждому человеку рано или поздно просто необходимо, жизненно важно хотя бы раз с самим собой сыграть в декаданс… ну не может человек жить в одном ритме, одними мыслями всю свою жизнь… не способен он быть всегда на «чересчур» – чересчур вежливым, чересчур добрым, чересчур правильным, наконец! В один прекрасный момент этого самого «чересчур» станет вдруг чересчур много… и придётся сливать лишнее, чтобы уменьшить давление жизни…

И абсолютно прав был уважаемый мною, талантливый психотерапевт В. Леви, который сказал: «Кошмар возрастает в пропорции к сумме развеявшихся иллюзий, Ты это предвидел, ты благоразумен, ты взгляд своевременно сузил».

С иллюзиями больно расставаться всегда и всем и если вы встретите человека, который скажет вам: «У меня всё в порядке с этим, друзья! Я не питаю ни на чей счёт никаких иллюзий!» – просто аккуратно улыбнитесь ему в ответ – ибо ощущение отсутствия иллюзии и есть самая большая иллюзия и больнее всего переживается разрушение таковой в отношении себя самого – мыслей, поступков…

Обычно это происходит примерно так: Я совершаю какой-нибудь отвратительный с точки зрения морали (совпадающей с моей собственной) поступок и если мне хватает сил и храбрости взять ответственность за содеянное в свои руки, а не пихать её в руки прохожих или, что ещё более глупо, в лицо своей судьбе, то я встаю перед зеркалом и говорю, глядя в глаза собственному отражению: «Эй, подруга, как ты могла, я была о тебе лучшего мнения!» вот как раз под этим «лучшим мнением» и скрывалась иллюзия, самое великое заблуждение в отношении того, перед чем я могу устоять и на что я способна в принципе, ради достижения собственной цели.

О чём это я? Раскаяние… похоже, что нет… робкое «прости» и только лишь, неслышно, про себя… шёпотом… «прости» – это слово, сорвавшись с губ, растянулось на тысячи километров в последнем слоге… замерло в воздухе, вместе со временем.

Не знаю, сколько прошло его в секундах, минутах, но по моим ощущениям – то была вечность. И пребывая в этом бескрайнем временном пространстве, полностью абстрагировавшись от реальности, я чувствовала лишь сладкую ноющую боль где-то в самом низу живота и руки, ставшие уже давно такими родными, которые удерживали меня в горизонтальной плоскости, не давая провалиться в тридесятое королевство.

«Тебе хорошо, дорогая?» – теперь к рукам добавился ещё и голос. Я с трудом разомкнула веки и увидела довольное лицо Саддама прямо перед собой. «Очень» – опять прошептала я одними губами.

Изнуряющая жара комнаты делала наши и без того разгорячённые тела обжигающими до предела. На секунду я представила море… скалистый берег Рас-Кати, манящую глубину бездны и ощутила, как тоска словно иглой кольнула в сердце. Да! Море! Вот чего мне не хватало сейчас для полноты картины под названием «Счастье есть». Играючи, я подцепила кудряшку с шевелюры Саддама и начала мечтательно и увлечённо наматывать её себе на палец.

«Lets go take shower (пойдём-ка, примем душ – англ.)» – Кэп энергично повертел головой из стороны в сторону, стряхивая мою руку.

Вот так всегда – на самом интересном месте! Да ещё и не по-русски!

«Мяу! Разве мы торопимся?» – попыталась я изобразить раздражение.

«Я хочу немножко сделать тебя холодной и потом подогреть снова» – хохоча, как мальчишка, Саддам начал затаскивать меня в шатающийся поддон для душа.

«Не уговаривай меня, не уговаривай!» – я упиралась, скользя босыми ногами по плитке пола – «я не хочу в душ, я хочу в море… в море… мы должны сделать это в море! Ты же обещаааааааааал мне!»

«Хабиби, успокойся, это будет наша с тобой генеральная репетиция» – Кэп резко притянул меня к себе и, развернув спиной, крепко обнял сзади.

Труба в ванной комнате заурчала и душ разразился струями бодрящей воды; я почувствовала, как она прохладной змейкой потекла между лопаток и тот час же по всей коже поползли от холода мурашки, минуя лишь то место, в котором соединялись наши с Кэпом тела. В какой-то момент я услышала дыхание Саддама уже очень близко; оно стало настолько громким, что заглушило шум воды. Руки Кэпа так бесстыже и откровенно касались моих бёдер, что от нахлынувшего нестерпимого желания у меня закружилась голова, и цветной кафель ванной комнаты начал складываться в калейдоскоп ярких фантастических узоров Камасутры.

Я знала, сейчас последует всего один поцелуй, от которого я снова сойду с ума… Бог мой, что происходило со мной?…

«Хочу в тебя, хабиби» – слова слышались словно откуда-то из моей собственной головы и были в этот момент единственными, которые я была способна воспринимать. Вода, льющаяся сверху, словно смывала мои собственные мысли; меня по отдельности больше не существовало. Я снова почувствовала невыносимо приятное мне вторжение и прежде, чем сознание нажало кнопку «turn off» яркой вспышкой мелькнула мысль о том, что прошлая жизнь моя ушла безвозвратно и что сейчас, рядом со мной был человек, встречи с которым я ждала миллион световых лет.

В суровую реальность неизбежных расставаний меня вернул телефонный звонок, на рингтоне которого заливался голосистый арабский тенор. Саддам потянулся за трубкой, мимоходом чмокнув меня в щеку. Кэп заговорил по-арабски, и я поёжилась от удовольствия. Мне нравилось слушать арабскую речь; я испытывала эстетическое наслаждение от процесса. У самой же у меня фразы получались ещё не так певуче; им не хватало того грудного придыхания, с которым произносилось полюбившееся мне слово «хабиби».

«… Мэфиш мушкеля! Мэши, мэфиш мушкеля!» – ооооооо, это было любимое выражение Саддама. «Нет проблем!» – его жизненный постулат. Кэп всё говорил, говорил и, утеряв нить перевода, я стала с интересом следить за движением губ, словно что-то надеясь распознать в общем потоке слов лично предназначенное мне.

Я смотрела и размышляла, что, пожалуй, его сексуальные руки, от которых я была в неописуемом восторге, способны проиграть только разве что его губам. Рот Кэпа был большим, а губы всегда чуть припухшими от солёной воды, попадающей под загубник маски, всегда чуть воспалены, и это не могло оставить меня равнодушной. Саддам поцокал языком в ответ на какую-то реплику собеседника и мне почему-то припомнился наш первый поцелуй на Эль Фанар. Я вздрогнула от сладкого воспоминания и в сотый раз покраснела.

Глава 8. Хаяти (жизнь моя – араб.)

Нужно ли говорить о том, что мне не хотелось возвращаться домой, что хотелось остаться там, где жизнь моя приобрела новую тёплую палитру песка и солнца? Никакой вины, никаких угрызений совести и принятое решение подать на развод. Кстати, вряд ли я посвящу своему бракоразводному процессу главу в этой книге, а потому скажу, забегая на пару месяцев вперёд – развод состоялся. В отличие от полноценных новых отношений. Но, в любом случае, ни тогда, ни сейчас я не жалела о принятом решении.

Снова неизбежно наступил этот пугающий меня день возвращения домой. Хотя, странно называть домом место, в котором ты отказываешься жить, в котором нет ни моря, ни лета, ни твоего безумно счастливого лица в зеркале каждый день. Отельный трансфер должен был доставить нас в аэропорт в четыре вечера, и запланированная встреча с Саддамом перед отлётом хоть как-то согревала сердце. Но, как это часто бывает сюрпризом у чартерных программ, наш рейс перенесли на час дня, и по этому поводу всё утро на ресепшен я прорыдала в надувную подушку, чем до жути раздражала свою попутчицу.

«Может хватит реветь так, словно кто-то умер?» – вопрос Ольги был больше похож на приговор, который я старалась опротестовать: «Да что ты понимаешь в моей истории?». «Участие с выбитым суставом в соревнованиях, вот это была история! А сегодня у тебя фигня на постном масле. Прекрати, сказала, истерику!» Ответила я уже из туалета, потому как то ли от съеденной вечером пахлавы, то ли от нервного перенапряжения меня периодически мутило.

«Счастливого пути! Ждём вас снова!» – крикнул отельер и автобус мягко покатил к воротам. Я жадно провожала взглядом SunSet до тех пор, пока он не превратился в облако пыли за окном. Так эпично названием отеля заканчивалась первая глава моего романа.

В те минуты сентября я ещё понятия не имела, каким страшным временем обернётся для меня ноябрь, на который возлагалось куча надежд и очередной отпуск. Пока же я утешалась недалёким будущим и воспоминаниями пролетевшей недели.

Часть II

Сквозь «закрытое» небо

Глава 1. Моменто море

«Ад – это когда ты больше не можешь видеть тех, кого любишь»