Вслед за тенью. Книга вторая

«Почему?»

«Потому что массы Михаило Потапыча и воздушного шара никогда не войдут в соответствие», – объясняет учительница.

«Почему не войдут в соо…тетствие?» – снова звучит настойчивый детский голосок.

«В со-от-вет-стви-е, – повторяет по слогам строгий женский голос. И объясняет. – Всё просто! Михайло Потапыч – слишком тяжелый. Шар – слишком легкий».

«А если привязать к мишке сто пятьсот мильёнов шариков, то взлетит?» – не сдается настойчивый девчачий голосок.

«Нет, – категорично заявляет учительница, – все равно не взлетит!»

«Почему?» – голосок рядом начинает капризничать.

«Хотя бы потому, что такого числа не существует, – отвечает ей наша учительница, – Запомните: ваши утверждения должны быть логичны. Всегда и во всём!»

«Не понимаю», – разочарованно вздыхаю я и слышу:

«Что именно?» – обращается ко мне учительница.

«Что значит «ут… утрежденя»? – лепечу я, не уверенная, что правильно произнесла незнакомое слово. – «И ещё: «логичны»?»

«Так. Запоминаем новое слово, девочки. «У-твер-жде-ни-е», – по слогам произносит женский голос. Мы хором за ней повторяем. – Утверждение – это то, что вы говорите».

«А мы никакие утвер… жжения не говорим, мам. Мы просто хотим, чтобы Михайло Потапыч полетал», – слышится мне все тот же дерзкий голосок. Девчачий. Отдаленно знакомый.

«Не время умничать, Кейси! Запомните: во всем, что вы говорите, должна присутствовать логика».

«Что такое логика?» – спрашиваю я.

«Логика – это умение связно мыслить, Катя. И логика должна быть железной».

«Железной?» – переспрашиваю я, – Как палка дедушки Арта?»

«Не палка, а трость, – поправляет меня женский голос, – Да, логика может быть железной или никакой».

«Как это никакой?» – спрашиваю я.

«Так бывает, Катя. Мыслить и рассуждать связно дано не всем».

Очень хочется спросить, что значит это «связно».

«Как это «дано не всем»? – вместо этого спрашиваю я, сидя за столом и попивая новую вкусняшку из белой чашки. Вкусняшка называется «горячий молочный шоколад» и очень мне нравится. От нее я в таком же восторге, как и от моего любимого черничного мусса.

«Бывает, что человек не может в логику», – слышу я.

«Не может? Почему?» – огорчаюсь я.

«Почемучка», – снова звучит рядом тот же насмешливый девичий голосок.

«Не дано, – отвечает учительница, – Хорошо, что тебя заинтересовало слово «железная», Катя. Оно – смысловое в этом словосочетании», – строго хвалит меня женский голос.

«Слово… слово-четании…» – пытаюсь выговорить я и слышу тихое «хи-хи».

Хочу рассмотреть хихикающую особу, сидящую за столом напротив меня с такой же белой чашкой, стоящей прямо напротив моей, как два кораблика на рейде. Хочу, но не могу – мешает странный туман. Он стелется перед глазами мутной пеленой. Поэтому я не вижу ничего дальше наших белых чашек с маками на боковинках. А та, кто хихикает, сидит дальше. К тому же меня отвлекает строгий тон женщины:

«Ничего смешного, Кэйси. Она проявила интерес хоть к чему-то из того, что я сказала. Тогда как ты снова занимаешься саботажем!»

Слово «саботаж» я уже знаю, учительница часто так говорит Кейси. Но мне совсем не хочется, чтобы ее ругали. Я знаю, что это ей не понравится. И тогда, после занятий, она будет ходить чернее тучи, не будет со мной играть и даже спрячется в пещере. Я боюсь спускаться в ту пещеру. Там песок и я однажды застряла. «Крепко застряла», как сказал дедушка Арт. И чтобы не идти в пещеру, а отвлекаю внимание учительницы от той, кто сидит напротив меня за столом.

«Не расстраивайся, Кейси, мы запустим мишку на воздушном шарике. Но только моего плюшевого, хочешь? – робко предлагаю ей я.

«Глупая! – слышу в ответ, – Зачем твоему мишке летать? Он все равно не будет рад».

«Почему?»

«Потому что он не настоящий! Не живой, понимаешь?» – объясняет она мне.

Когда она мне что-то объясняет, мне всегда кажется, что она старше. Но ее мама говорит, что мы одногодки.

«Может, и Михайло Потапычу не понравится летать на шариках…» – обиженно предполагаю я.

«Понравится!»

«Почему?»

«Потому что летать нравится всем!» – заявляет уверенный девчачий голосок.

«Ну… не знаю… Мне не понравилось».

«Потому что ты – трусиха!» – заявляет она.

Я на нее не обижаюсь. И не спорю, хоть и не трушу лететь самолетом. Просто, когда мы с дедушкой недавно летели к ним в гости, я все время искала маму в облаках. Искала, но так и не нашла. Значит, Полина сказала неправду о том, что мама переехала туда жить. А понимать, что Полина соврала, мне неприятно. Поэтому и вспоминать о полете – неприятно. Вернее, неприятно вспоминать о разочаровании… Но об этом я сейчас не хочу с ними говорить. И объяснять ничего не хочу. Поэтому спрашиваю о другом:

«А как ты узнаешь, что Михайло Потапыч будет рад полетать? Спросить ведь у него нельзя».

«Конечно нельзя! – отвечает мне девочка. И я отчетливо слышу ее усмешку. – Мишки ведь не разговаривают. Они только рычат!»

«Да. Михайло Потапыч сначала рычал по-доброму. Когда медвежат лизал. А потом: сердито. Когда нас заметил. Вот если ему шарики показать и послушать, как он порычит…»

«Глупая! Он сначала порычит, а потом тебя съест!»

«Зачем?»

«Он же хищник! Забыла, что дед Арт сказал, когда мы его встретили?»

«Помню… А как ты на него шарики повесишь, чтоб он взлетел и порадовался?»

«Никак! Вешать буду не я. Это другие люди сделают. Как их дед Арт назвал? Дрезировчики! А я буду просто смотреть».