Будни ветеринарного врача. Издание 2-е, исправленное и дополненное

Серёжа поднимает на меня глаза, и я тихо резюмирую очевидное за нас обоих:

– Пиздец.

Сергей кивает головой, бесспорно соглашаясь с окончательным диагнозом.

– Что-что? – девушка хочет услышать подробнее про не расслышанное, и я формулирую точнее, выражаясь профессионально:

– Прогноз осторожный, говорю. Острая почечная недостаточность, вызванная острой задержкой мочи. Почечные нефроны не восстанавливаются. Надо было катетеризировать мочевой пузырь ещё четыре… или сколько там… дней назад.

– Вот чёрт! – произносит девушка эмоционально. Кое-какие термины за время посещения клиники она уже выучила и знает, какие самые безнадёжные. Сейчас прозвучало целых два из них.

Да уж… Четыре дня задержки мочи… или сколько там он пролежал – это, определённо, смерть почек, которые старательно пытаются вывести из организма токсины через мочевой пузырь, но моча всасывается обратно, продолжая циркулировать по кругу. В итоге почки не выдерживают. Господи, бедное животное…

Ставим в спавшуюся вену катетер – кота не приходится даже держать. Не кот, а полутруп. Давление ниже плинтуса, и он так обезвожен, что из катетера не идёт ни капли крови, а должна бы. Подключаю капельницу. Грелка. Так, что дальше?

– А-а-ау, – отчаянно и громко плачет кот. – А-а-ау!

Внутренний голос щедро матерится четырёхэтажным. Алгоритм действия при трудных катетеризациях состоит в лёгком наркозе и, при необходимости, эпидуральной анестезии – это когда делается укол в область таза, раствор попадает в хвостовой отдел спинного мозга, и задняя часть туловища теряет болевую чувствительность. Эпидура, как сокращённо её называют врачи, к тому же расслабляет все сфинктеры, за счёт чего мочевой катетер проходит в разы свободнее; иногда даже камешки из уретры[29 - Уретра – мочеиспускательный канал, по которому моча вытекает из мочевого пузыря наружу.] проскакивают сами, без долгих мучительных матюгов и ковыряний в кровавом члене.

В этот раз наркоз грозится перейти в эутаназию даже при минимальной дозе, так что эта мысль отметается сразу. Надеюсь, что катетеризация не будет слишком трудной.

– Молитесь, – говорю куратору, что при иных обстоятельствах звучало бы предупреждением о возможной смерти животного в результате тяжёлого состояния.

Понимающе кивает, значительно грустнея.

Обезболиваю проводниковой анестезией – кот никак не реагирует на укол в промежность. При иных обстоятельствах мне было бы уже несдобровать! Местно – обезболивающий гель, который я также набираю в маленький шприц и потихоньку ввожу через мочевой катетер, старательно и аккуратно пихаемый в отверстие уретры.

Мысль про откачивание мочи через прокол живота никак не оставляет мою голову. К счастью, до этого не доходит – катетер, скрипя песком, потихоньку продвигается по уретре в мочевой пузырь, и вскоре нашему взору предстаёт то, что когда-то было светло-жёлтой мочой. Сейчас это нечто вишнёвого цвета и напоминает венозную кровь.

Что ж, самое сложное позади.

– Пойду стационарного гляну, – говорит с облегчением Сергей и уходит мониторить Лёлика.

Откачиваю шприцом двести миллилитров концентрированной бордовой мочи. Промываю опустевший мочевой маленькими порциями тёплого физраствора. Кот понемногу приходит в себя, умолкает.

…В камере капельницы медленно капают капли: кап… кап… кап… Скорость поставлена минимальная. Сижу за столом, в ожидании её окончания. Девушка-куратор придерживает кота. В ночной тишине кабинета время тянется медленнее обычного, ощущения нереальности происходящего, усиленные недосыпанием, возрастают, и внезапно я просыпаюсь от того, что с грохотом ударяюсь лобешником об стол. Бдымс! Резко пробуждаюсь от удара.

Чёрт. Потираю лоб рукой.

– У нас заканчивается, – отвечает девушка, показывая на капельницу и стоически делая вид, что не заметила моего вырубания. Киваю, мучительно протирая глаза. Времени едва ли прошло больше часа.

Не всегда, но алгоритм ведения такого пациента подразумевает подшивание мочевого катетера для ежедневного промывания пузыря в течение нескольких дней. Кот ходит в памперсе и защитном воротнике, и ему назначается курс капельниц в надежде спасти те почечные клетки, которые ещё остались в живых. «Раскачать почки», – говорят врачи, пока они не «схлопнулись окончательно».

Почки – очень скромные, терпеливые органы. Держатся до последнего, не жалуясь и почти ничем не выдавая своего состояния, разве что белок в моче может проявиться на начальных стадиях. А потом разом сдаются.

Нужно хотя бы пять процентов их живой ткани, чтобы кот продолжил жить дальше, а у него их, похоже, три с половиной.

Отключаю капельницу, подшиваю катетер – кот на прокол кожи даже не реагирует.

Помню, на физиологии мы проходили тему «Болевые раздражители». Суть была в том, что лягушка переставала реагировать на погружение лапки в стаканчик с кислотой, когда другую её лапку сильно сжимали пинцетом. Вывод делался такой: сильный раздражитель перекрывает собой более слабые.

По всей вероятности, коту так плохо, что прокола кожи он даже не чувствует.

Те занятия по физиологии никого не оставляли равнодушным. Первая половина урока происходила под эгидой выпускания, а затем поиска и поимки лягушек, которые начинали скакать по всему классу. На фоне всеобщего веселья и кипиша, у препода случалась истерика, он грозился всех отчислить, стучал кулаком по столу, брызгал слюной, вспоминая всуе декана, и только после этого, в напряжённой тишине, лягушки возвращались на столы, чтобы умереть во имя и на благо.

Чтобы избежать их убиения, я воровала отработанные лягушачьи трупики, которые выбрасывались в конце занятия в стеклянную плошку, и хранила их в холодильнике у Настеньки. Светловолосая, с огромными синими глазами и пушистыми ресницами – словом, представляющая собой сказочную нимфу и фею одновременно, – помимо хрупкой обманчивой внешности, Настя обладала суровым, хриплым, прокуренным басом, которому позавидовал бы любой, даже самый пьяный прапорщик. Жили мы в многоэтажной общаге, и она – прямо надо мной. Её соседка по комнате, Наташа, с утра пораньше выходила в коридор, рьяно трубила в надыбанный где-то пионерский горн и затем громогласно кричала: «Па-а-адъё-о-ом!», чтоб на лекции никто из их отсека не проспал. И у них был холодильник.

Настя позволяла мне проникать в него, класть свой пакетик и забирать его перед занятиями. Трупики, которые за неделю неизбежно начинали попахивать тухлячком, я выдавала на очередном занятии по физиологии за только что умерщвлённых лягушек. Препод ходил кругами, не понимая, откуда взялся вполне определённый запах, а я, с вымученным лицом, делала вид, что мышцы на лапках сокращаются.

Однажды Настя не смогла сдержать своего любопытства, залезла в холодильник и развернула таинственный пакетик, источающий откровенно сомнительный аромат. Это стало ясно по дикому челябинскому крику, прогремевшему на полобщежития, а затем и на весь район. Потому что Настя вышла на балкон, склонилась через перила и, пока я не прибежала, многократно орала прокуренным хриплым басом одно и то же:

– О-о-оля-я-я! О-о-о-оля-я-я!

Было очень сложно объяснить ей, что я не француженка. По ходу, она мне так и не поверила…

…Возвращаюсь мыслями к настоящему времени и коту, который продолжает оставаться полутрупом, но уже молчаливым.

– Его нужно оставить на стационар, – предлагаю очевидное девушке-куратору.

Та согласно кивает. Вместо назначения хочется распечатать молитву…

Серёжа в стационаре мирно спит на стуле. Мне нужна помощь, поэтому жестоко бужу его. Он смотрит на меня, как на привидение, встаёт, покачнувшись, и идёт следом, в кабинет. Кофейку бы нам сейчас обоим, а то глаза словно мёдом намазаны.

Следующий по очереди – кот-донор.

– У этого нужно взять кровь, – поясняет девушка, доставая его из переноски, – и перелить вон тому котёнку, – указывает на другую переноску.

– На спид и лейкоз[30 - FIV, FeLV.] проверяли? – уточняю на всякий случай: оба эти заболевания являются частыми спутниками котов, подобранных на улице.

– Ага, – кивает головой девушка. – И отрежьте ему заодно яйца, под одним наркозом.

Донорство – это хоть и безопасная, но кровопотеря, а тут ещё и… с позволения сказать… яйца? Высказываюсь, но проигрываю в своём мнении: нет возможности привезти кота ещё раз, а кастрировать надо.

Набираем шприцы с антикоагулянтом.

Кот, удивлённый полуночным бдением, с удовольствием выходит из переноски, щурясь от яркого света и с любопытством оглядывая пространство вокруг. Он так рад выходу наружу, что спокойно поддаётся на наши манипуляции. Заворачиваем его в большое махровое полотенце, наркозим. Пока я беру из ярёмной вены кровь, стоя у головы спереди, Сергей оперирует кота сзади.

Затем из переноски извлекается бледный истощённый котёнок с мутными глазами. Похоже на герпес – бич бездомных котят, из-за которых они лишаются зрения. Переливаем котёнку кровь.

На переливании он начинает громко мурчать, лёжа в гнезде из рук куратора. Это можно было бы назвать картинкой из серии «ми-ми-ми», если бы безнадёжные коты не пытались таким образом себя вылечить: мурлыканье у них – это один из способов самолечения. Вибрации там лечебные, то сё. Почти физиотерапия.

Наконец, куратор уезжает, забрав две переноски: кошек на стерилизацию мы оставляем дневной смене. На часах семь утра: в окно, сквозь жалюзи щедро светит яркое солнце…

…Кот с ОЗМ переворачивается на живот, но он всё равно никакущий. Оставляю его на грелке, накрыв полотенцем. Ни фига там не четыре дня, похоже.

Котёнок с сотрясением мозга стабилен.

Прямо перед приходом дневной смены в холле появляются вечерние щенки-дристуны, – те, которых двое. Живые. Овощ после переливания воспрял. Оставляем их так же дневной смене.