Истории-семена

Тёплый июльский день подходил к концу. Солнце наполовину шагнуло за горизонт, лениво волоча золотистую мантию. Воздух потихоньку остывал, насыщаясь янтарными тягучими сумерками. Тени удлинялись и срастались в одну. И вот бледно-голубое небо сделалось золотисто-розовым, когда дневное светило, наконец, целиком погрузилось в страну снов.

На небосклоне, чьё полотно гасло вместе со всем миром, распустилась первая смелая звезда. Её огненное свечение бесстрашным маяком будило и призывало дремавших в дневную пору сестёр, и те робко, по одной расцветали на тёмно-сером, чахнувшем небе.

Когда звёздных светочей зажглось вдоволь, и своими соцветиями они образовали затейливые рисунки-созвездия, один мальчик, не любивший рано ложиться в кровать, прильнул к окошку своей спаленки и обратил любознательный взор в затухавшую высь.

Вскоре небосвод набух и полностью пропитался чернилами ночи, звёздных цветов на нём распустилось ещё больше: точно некто рассыпал щедрые россыпи самоцветов. Мальчуган приметил: одни звёзды мерцали холодным белым светом, другие искрились голубоватым и лютиковым, но были и те, что изливали сверху рубиновый да изумрудный свет. Чудно, однако. Но любимицей была, безусловно, та, первая. Она, единственная, выдавала рыжину отваги и смелости, и другой такой во всей бесконечной вышине было не сыскать.

– Не спится?

Мама вошла в мальчишескую комнату тихо. Сынишка вздрогнул от её негромкого голоса, но не оторвал пытливого взгляда от окна.

– Не будешь спать, всё пропустишь, – ласково добавила мама, присев на край пустой кроватки. – И звезда к тебе не прилетит.

– Это как это? – удивился малец и обернулся.

В комнатке давно царил полумрак: при свете ночника так плохо видны звёзды с улицы. Мальчишка всмотрелся в материнское лицо, и тут же подметил: в звёздном свете, щедро сочившемся в спальню, мамины глаза горели точь-в-точь, как тот светоч-маяк за окном.

– Если ляжешь в постель и укроешься одеялом, я тебе расскажу, – пообещал мамин голос.

– Ладно, – согласился сынишка, однако, твёрдо решив, как только мать покинет спаленку, он стразу вернётся к наблюдательному посту у окна.

И вот мягкий матрац прогнулся под телом, коварная пухлая подушка заботливо обхватила голову, а невесомое одеяло накрыло сверху, точно сотканная из воздуха мантия. Наверное, у солнца такая же, подумалось мальчику. От этой мысли стало весело и уютно. Мама заботливо подоткнула концы одеяла.

– Знаешь, сына, – начал её мягкий голосок, – звёзды ведь разные бывают. Одни – цари, а другие – странники.

– Это как это? – пискнул изумлённый голосок сына.

– Цари – те, что ты каждый вечер высматриваешь из окна. Они правят ночью и одаривают мир светом, чтобы никто не потерялся во тьме. Цари-звёзды дают покой людским сердцам.

– А другие?

– Те другого полёта птицы, – нежно заметил мамин голос. – Странники и кочевники. Они никогда не сидят на месте, им некогда. Их свет тем ярче, чем быстрее их полёт. И эти звёзды одаривают людей вдохновением.

– А как они это делают, мам?

– Когда человек спит, – произнесла мать и обратила лицо к окну, – тогда-то к нему прилетает звезда-странница и дарит то, о чём он больше всего мечтает днём. А утром он просыпается счастливым и вдохновлённым внезапным озарением, даже не догадываясь, что это звездный свет внутри него горит.

– Значит, если я усну, ко мне спустится звезда?

– Только если ты будешь спать крепко-крепко, – уточнил мамин голос. – Если спать вполглаза, не подействует. К таким звёздные кочевники не приходят.

– Может быть, – донеслось с подушки.

Мама наклонилась и поцеловала сынишку в лобик. Когда она была на пороге комнатки, обернулась, собираясь попрощаться, но отчего-то не стала. Глаза её светились точь-в-точь как у той, самой смелой звезды, самой любимой.

Мальчуган хотел было исполнить намерение встать, но почему-то желание ослабло, а одеяло так ласково обнимало тело, как мамины руки. В окошко виднелся лоскутик неба и сверкавшие на нём бисеринки звёзд. Вскоре сон пробрался в тёплую мальчишескую постель и сомкнул упрямые любопытные глаза мальчика.

И во сне всё было именно так, как говорила мама. Были царственные, в красивейших диадемах звёзды-правители и те, другие, что не стояли на месте.

Они падали тысячами. Кометы с хвостами, черепами-звёздами. В глухую полночь. Идеи, гениальные и неповторимые, погружались в землю, искали души, в чьих уголках есть ниши-пустоты для новых идей. Они проникали во сны мечтателей и путешественников. Они влетали в приоткрытые рты спавшим садовникам и правителям. Они вкрадывались в уши художникам и поэтам, архитекторам и стеклодувам.

Поутру всё прояснялось. Кто-то, прислушавшись к чудному сну, шёл к холсту или нотной тетради и творил шедевр. Кто-то вдруг находил «то самое» верное решение в проектировании дома. А кто-то, наконец-то, решался на встречу, откладываемую годами.

А кометы неслись по космосу, линовали огненными хвостами черноту вселенных, озаряли звёздными черепами тьму и осеняли иных спящих.

Оконный кот

Сегодняшней ночи Рони еле дождался, терпеливо выслушав мамину сказку до конца и едва не задремав. Столько раз выпадала такая удачная возможность, и как назло всякий раз глаза подводили его снова и снова, слипаясь в самый неподходящий момент как раз, когда появлялся Кот.

Силуэт чернее ночного неба, – квадратного лоскута напротив кровати, что был виден Рони из окна, – возникал ниоткуда за четверть часа до полуночи, накануне полнолуния, и исчезал в безмолвии. Так продолжалось обычно трижды ночи подряд, в самый пик полной луны – масленичного блина в чернильном квадрате оконного проёма. Странное создание объявлялось на подоконнике меж двух цветочных горшков, невозмутимо сидело, словно то была египетская статуэтка, и пялило на мальчика свои глазищи, прожигавшие темень почище фонарика.

Кот предстал пред ним, когда сладкая дрёма подступила уж совсем близко, накатив тёплой, уютной волной от кончиков ног до глаз. Ресницы, и те, уже предательски залегли, легонько трепыхаясь, точно крылья мотылька. Но что-то в воздухе комнаты переменилось, тишину нарушил легчайший, еле слышный треск электрического раската. Ресницы Рони тут же взметнулись вверх, и взгляд выхватил непроницаемо-тёмную кошачью фигуру. Кот сидел на привычном месте, меж цветочных горшков, и буравил взглядом лежавшего напротив мальчика. Рони замер, затаил дыхание, дремоту как рукой сняло.

Напротив окна, позади кровати Рони, высился платяной шкаф с зеркалом во всю дверь. Если отвернуться от окна, то Кота можно запросто наблюдать и в зеркальном отражении. Мальчик так и сделал, обратил взор к высокому зеркалу. Вроде бы всё привычно по ту сторону зеркальной глади, тот же Кот, словно страж меж горшочков, луна в ореоле тонких облаков в окне за ним. Всё обыкновенно, но в то же время, будто что-то ещё, неуловимое, существовало там. Так удивительно поблёскивали крохотными серебристыми звёздочками очи Рони, да взгляд Котовых медово-леденцовых глаз как-то уж странно зыркал по ту сторону.

Рони давно жаждал спросить Кота: для чего, а, главное, как тот появляется в детской спаленке, да ещё при плотно закрытом окне? У мальчика давно укрепилась уверенность, что усатый гость поймёт его, Рони, и даст ответ совсем как человек, потому что обычные кошки сами собой не возникают в доме (где кошек нет!), на окнах, да ещё на три ночи. К тому же, кроме самого Рони Кота никто не видел, и не слыхивал о нём.

Мальчуган лежал, не отводя взгляда от янтарных глаз таинственного незнакомца, решаясь и одновременно боясь заговорить с Котом. Уж больно пугал и зачаровывал его лучистый свет кошачьих глаз, да и сам Кот сидел столь недвижно, что казался ненастоящим, каким-то нереальным. А латунный круг луны прямиком за Котом в окне, лишь усиливал эффект. Но вот Кот пошевелился. Оцепенение спало, и Рони осмелился.

– Привет, кис-кис-кис, – дрожащим, слабым голоском прошептал он. – Как дела?

От взрослых Рони уразумел, что любую беседу лучше начинать с вопроса: как дела? Это какая-то простая, но вместе с тем магическая фраза, практически всегда располагающая собеседника в твою сторону. Хотя, со Стивом, мальчиком, который ходил с Рони в одну группу детского сада, такой приём не прокатывал: этот задавака либо язык выставлял в ответ, либо демонстративно вскидывал кверху нос и напускал на себя важный вид, дескать, не Рониного ума дело, как у него дела.

Кот не ответил, тогда мальчик позвал чуть громче, решив, что его не расслышали.

– Кис-кис-кис! Привет!

Не мигавшие глазища Кота моргнули.

– Кис-кис…

– Не кискай, тошно слушать, – раздалось недовольство со стороны оконного квадрата.

Рони обомлел: говорил, безусловно, Кот, хоть и не видно было, как раскрывалась его пасть.

– А…э… ки.. ой, привет! – замялся мальчишка, вцепившись в края одеяла, которым он укутался до подбородка.

– Ну, привет, – в виде одолжения отозвался зверь с подоконника. – Дела, как дела. И впредь не смей звать меня «кис-кис». Это оскорбительно для любого кота, а для меня вдвойне.

– Почему? – искренне удивился Рони.

Сколько он себя помнил, все люди вокруг, будь то дети или взрослые, все обращались к кошкам только через «кис-кис», и возражений с кошачьей стороны не наблюдалось. Во всяком случае, Рони не замечал.

– Это то же, если я тебе скажу: «у-лю-лю, малыш, иди ко мне, у-лю-лю, я почешу тебе за ушком, у-лю-лю», – едко пояснил Кот тягучим, гортанным голоском. – Продолжать?

– Нет, мне не нравится, это неприятно.

–Вот. И нам ваше «кис-кис» неприятно. Оскорбительно.