Истории-семена

Девушка отступила на несколько шагов и принялась творить в воздухе пасы руками, быстро тараторя вполголоса известные лишь ей одной слова.

В комнатке было довольно светло, несмотря на ранний вечер. Отходившее ко сну солнце напоследок сбрызнуло небо пронзительно алым золотом, отчего стены внутри помещения отливали красной медью. Но как только Рона произнесла последнее слово в длинной цепочке заклинания, воздух вокруг неё взорвался белым свечением. Даффу пришлось крепко зажмуриться, так ослепительно вышло сияние. Девушка, точно фитиль гигантской свечи, стояла посреди комнаты и звонко смеялась.

– Теперь убедился, Фома Неверующий?

Дафф отважился приоткрыть глаза и тут же пожалел, острая резь прошлась по ним, слишком ярок свет, призванный Роной. И как итог – досадные слёзы.

– Ладно, открывай, не бойся, – пожалела его девушка.

Его веки нервно дёрнулись и с опаской приподнялись: белоснежный светоч, что пылал вокруг Роны, стихал, угасал столь стремительно, что когда Дафф полностью раскрыл глаза, всё было по-прежнему. Он, она и бронзовые в закате стены.

– Ну как тебе? – спросила Рона, алые губки разошлись в самодовольной усмешке.

– Да фокус какой-то, – ответил Дафф, брови приподнялись чуть вверх, отчего уголки их стали ещё острее. – Что-нибудь с химией и физикой.

– А метафизики не хочешь? – фыркнула она в ответ, поджав губки и дёрнув кончиком носа.

Юноша пожал плечами. Во взгляде его промелькнули алые искорки – точно малюсенькие звёздочки вспыхнули и тут же потухли. Рона решила, что это ей привиделось в бликах закатного сполоха.

– Ну, хорошо, покажу то, что никому ещё не показывала, – бросила она сгоряча. Ещё никто её так не цеплял во всех смыслах этого слова.

А Дафф уже уселся в кресло, сложил руки на груди, изготовившись к новому выкрутасу подруги.

Щелчок её тонких пальцев и волосы, сплетённые в добротную тугую косу, рассыпались по спине мелкими волнами. Ещё щелчок. Свободный шёлк платья её затрепетал и вздулся изнутри, будто его, как воздушный шарик, наполнили воздухом. Третий щелчок – и ноги Роны оторвались от пола. Девушка плавно поднималась в воздухе, и когда её голова почти коснулась потолка, она повелительно изрекла:

– Довольно.

И застыла под потолком, ехидно взирая сверху вниз на, казалось, озадаченного кавалера. Дафф застыл со сложенными на груди руками и неотрывно следил за ней. Уголки бровей взлетели ещё выше, а вместе с ними изогнулась дугой вверх линия губ, чуть обнажая в ухмылке зубы. Изумруд глаз посветлел и теперь лучился медовым янтарём. Как странно, только теперь, с высоты потолка Рона уловила эту метаморфозу.

Впрочем, не такая уж это и странность. У многих в зависимости от настроения радужка обретает тот или иной оттенок, темнея или светлея. Девушка тут же постаралась выкинуть из головы это беспокойство.

– Ну? Что теперь скажешь? – пожелала она узнать.

– Иллюзия и только, – откровенно дразня её озорной улыбочкой, пролепетал Дафф, чуть откинув назад голову, отчего его лоб и глаза накрыла пыльная тень от верхушки кресла.

И вновь красные искры вспыхнули, замерцали и погасли в считанный миг. В этой накидке из тени на пол-лица эти вспышки в его глазах особенно отчётливо виднелись, на этот раз Рона не могла списать увиденное на бронзовые блики от окна – Дафф сидел спиной к закату.

– Да как же так-то?! – негодующе выдохнула девушка и, щёлкнув пальцами, плавно опустилась на пол.

Как же ему доказать? Как заставить поверить, что она говорит правду? Впервые она открылась, и нате – ей не верят! Чудная штука-жизнь: когда страшишься довериться кому-то, вздрагиваешь от любого придирчивого взора – тогда да, на тебе готовы выжечь клеймо: «Ведьма»; но вот ты творишь волшебство при дневном свете, и в тебе признают всего лишь фокусника-чудака, не более. Не понять ей этот мир, ей бо… тьфу, дьявола.

Она вздрогнула. Оказывается, пока она внутренне сокрушалась, Дафф, точно Чеширский Кот, возник подле неё и примирительно возложил ладонь ей на плечо.

– Не нужно ничего доказывать, красавица моя, – промурлыкал он томно. Половина лица отчего-то оставалась под покровом тени, только теперь красные огоньки в темноте глаз вспыхивая, разрастались. – Я давно всё о тебе знал, потому и пришёл тогда, когда вышел срок. Я бы раньше пришёл, но не мог, ты была не готова меня принять.

Холодок пробежал по спине Роны, она оцепенела. Пальцы Даффа ласково поглаживали тонкое девичье плечо. Его смуглое лицо оказалось к ней так близко, что она уловила запах его волос, чёрных, чернее Ведьминой ночи. От вороновых прядей исходила тьма и пепел. И ещё совсем чуть-чуть, едва заметно – щепотка копоти.

– Ты?! – округлились её глаза, но не от испуга, скорее от изумления. – Так давно… слишком давно я звала тебя. И ты… ты услышал меня?

Искорки умножившись, слились, заполнив тьму его бездонных очей красным золотом – совсем как закатная бронза, только с алой горчинкой. Ухмылка сошла с его точёных губ, теперь уста несли сожаление и нежность, на которую не способен ни один небесный ангел.

– Я всегда тебя слышал, моя красавица, – серьёзно и в то же время мягко выговорил юноша. – Это наверху слышат выборочно, а внизу внемлют всем, без разбора. Я ждал, когда ты вырастешь, когда дозреешь.

– Значит… значит, время пришло, – затаив дыхание, выдохнула Рона, придвинувшись к нему. Страх, что вспышкой ошеломил мгновение назад, ушёл. Адское пламя очей завораживало, подчиняло.

Пшеничные локоны соприкоснулись с угольными прядями. Дыхание жаркое, подобное огню, в очах Даффа обдало её лицо. Другое плечо накрыла его горячая ладонь. Нестерпимо жаркая, жгучая, как жаровня в аду. Кожа горела, издавая дымный запах, но Рона не сбросила рук с плеч, недвижно, едва дыша, стояла. В глазах её боль и ужас полнились слезами, но чары, держали тело намертво, равно, как и уста, лишь уголки их едва дрожали.

– Увы. – Кавалер с наслаждением втянул аромат жжёной кожи и улыбка, расцветшая на его красивом лице, исказилась в плотоядный оскал.

В тающем свете тень всё глубже наползала на его лицо, пожирая человеческий лик, высвобождая лик истинный.

То, что было Даффом, властно притянуло Рону, сократив то немногое, что оставалось меж ними. И когда его тонкие, раскалённые добела уста припали к её губам, бронза на стенах комнатки погасла. Её сменила аспидная тьма.

– Время вышло, – изрёк хриплый, незнакомый и прежде столь желанный голос.

И тьму разорвал крик.

Свет во мраке

Сумерки

На закате в малиновом угасании неба кружили несносные чайки. Их пронзительные крики раздражали её. Отчего они постоянно вопят? К чему призывают? А может, оплакивают кого?

Они мешали, отвлекали её от созерцания отмиравшего дня. Ворох белогривых облаков хороводил низко, отдавая прощальные поклоны уходившему на покой дневному владыке. А чайки не унимались. Они словно устали не ведали, сновали под облачными телами, ныряли в их недра и выныривали с оглушительным кличем.

– И чего вам неймётся? – рыкнула она на них.

Раскатистое эхо разошлось по Дивной долине. Вздрогнули деревья, замерли травы, рябью пошла вода меж камней у её ног. Но чайки будто не замечали того, они кружили с прежним рвением в последних золотистых лучах заката.

– И чего вам не угомониться? – рявкнула она во второй раз.

От её мощного окрика содрогнулись Железные горы. Огонь, мирно дремавший в глуби самой большой из них, проснулся и устремился наружу, изливаясь пламенной рекою. Напуганные твари в ужасе бежали от гор, силясь найти спасение в другом месте.

А чайки, как ни в чём не бывало, рассекали остывавший воздух и что есть мочи кричали.

– Да что же с вами не так? Устанете ль вы когда-нибудь? – сотряс долину её яростный вопль.

Мигнул и растаял малиновый отсвет. Темнота заволокла небосвод тёмно-синей шалью, сбрызнув темень десятком серебряных звёзд. Ветер, что вольно носился по Дивной долине, затерялся в потёмках и остался до утра на постое у ящера в глубокой пещере, всё равно ночью тот бодрствует. Так что ж ночлегу простаивать зря?

Она смотрела в ночное небо на расцветавшие созвездия, чаек она не видела, но они были там. Дерзкие птицы бесстрашно резали крыльями высь и кричали.

Тогда она смирилась и, подобрав лапы, что вековыми столпами давили землю долины, удобно устроилась на камнях.

– Вы умрёте, верно? Если прекратите и сдадитесь?

В ответ небо огласилось зычным, надрывным кличем. Чайки кружили над ней за неимением облаков и солнца.

Яснопад