Сочинения

– А! А! – сказал барон, – Вот почему он стал пренебрегать охотой и верховой ездой.

– Нравственность ее на очень низком уровне и вдобавок она носит мужское имя, – продолжала г-жа дю Геник.

– Как все на войне, – сказал старик. – Меня звали Ответчиком, графа де Фонтена – Большим Жаком, а маркиза де Монторана – Мальчиком. Я был другом Фердинанда, который так же, как и я, не хотел сдаваться. Хорошее было время. Порой обменивались ружейными выстрелами, а порой и веселились.

Эти воспоминания, которыми отец интересовался больше, чем сыном, были не совсем приятны Фанни. Что касается до нее, то разговор со священником и недостаток доверия со стороны сына не дали ей уснуть всю ночь.

– Да, если г-н шевалье и любит мадемуазель де Туш, что за беда? – спросила Мариотта. – У негодяйки тридцать тысяч экю дохода и она к тому же красива.

– Что ты говоришь, Мариотта? – воскликнул старик. – Чтобы один из дю Геников женился на де Туш! Да они были нашими конюхами, когда дю Геклен считал за великую честь породниться с нами.

– Женщина, носящая мужское имя – Камиль Мопен, – сказала баронесса.

– Мопен – древняя фамилия, – сказал старик, – они из Нормандии, у них герб с тремя… (он остановился). – Но она никак не может быть и Мопен и де Туш в одно время.

– Она известна в театре под именем Мопен.

– Де Туш не может быть комедианткой, – сказал барон. – Если бы я не знал вас, Фанни, подумал бы, что вы сошли с ума.

– Она пишет пьесы, – продолжала баронесса.

– Книги? – переспросил он, посмотрев на жену с таким изумленным видом, точно она ему сообщила о каком-нибудь чуде. – Я слышал, что мадемуазель Скюдери и г-жа де Севинье писали что-то, но не хвалю их за это. Для этого нужен был двор Людовика XIV.

– Ведь вы обедаете в Туше, не правда ли, сударь? – спросила Мариотта появившегося в это время Калиста.

– По всему вероятию, – ответил молодой человек.

Мариотта была не любопытна и ушла, не дослушав, что говорила баронесса сыну.

– Вы опять идете в Туш, мой Калист (она сделала ударение на слове «мой»). А ведь это вовсе не приличный и не порядочный дом. Хозяйка его ведет бешеный образ жизни, она испортит нашего Калиста. Камиль Мопен дает ему читать разные книги; у нее было много приключений в жизни. И вы все знали это, злое дитя, и ничего не сказали об этом своим старым друзьям.

– Шевалье отличается скромностью, – сказал отец, – это считалось искони очень достойным качеством.

– Он уже слишком скрытен, – сказала ирландка, видя, что краска покрыла лоб ее сына.

– Дорогая матушка, – сказал Калист, становясь перед матерью на колени, – мне кажется, не к чему кричать повсюду о моей неудаче. Мадемуазель де Туш, или, если хотите, Камиль Мопен отвергла мою любовь полтора года тому назад, в последний приезд сюда. Она очень ласково посмеялась надо мной: она годится мне в матери, – уверяла она меня, – сорокалетняя женщина, полюбившая несовершеннолетнего юношу, по ее мнению, виновна в тяжком грехе, и на такой безнравственный поступок она ни за что не решится. Она всячески подшучивала надо мной, а так как она умна, как ангел, то шутки ее очень задевали и обижали меня. Наконец, когда она увидала, что я плачу горькими слезами, она предложила в очень благородных выражениях свою дружбу. У нее сердца еще больше, чем таланта, и она не менее великодушна, чем вы. Я теперь точно ее сын. Когда она приехала сюда вторично, и я узнал, что она любит другого, то я покорился своей участи. Не повторяйте же те клеветы, которые другие распускают про нее: Камиль – артистка, она необыкновенно талантлива и вся жизнь ее сложилась так, что ее нельзя подвести под уровень других.

– Дитя мое, – сказала религиозная Фанни, – женщине непростительно вести себя не так, как нас учит Церковь. Она не исполняет своего долга перед Богом и перед обществом, пренебрегая религией, которой должна дорожить всякая женщина. Женщина уже грешит тем, что посещает театры, но писать нечестивые вещи, которые потом играют актеры, странствовать по свету то с ненавистником папской власти, то с музыкантом – ах! Калист, вам много будет стоить труда убедить меня в том, что такие поступки достойны человека порядочного, надеющегося на загробную жизнь, человека, делающего кому-нибудь добро. Бог дал ей состояние, чтобы она имела возможность помогать ближним, а она на что тратит его?

Калист быстро поднялся, взглянул на свою мать и сказал:

– Матушка, Камиль – мой друг и я не могу позволить говорить о ней таким образом, я за нее готов отдать жизнь.

– Твою жизнь? – с ужасом переспросила баронесса. – Твоя жизнь принадлежит нам.

– Мой племянник сказал много таких слов, которых я даже совсем не понимаю, – тихо промолвила, оборачиваясь к нему, слепая старушка.

– А где он им научился? – сказала мать. – В Туше.

– Но, дорогая матушка, ведь до нее я был совершенным невеждой.

– Ты знал все самое нужное, если знал твои обязанности, налагаемые на тебя религией, – возразила баронесса. – Ах! Эта женщина отнимет у тебя святую, благородную веру.

Старая девица вдруг встала и торжественно указала рукой на своего дремавшего брата.

– Калист, – сказала она прочувствованным голосом, – твой отец никогда не открывал ни одной книги, он говорит только по-бретонски, но сражался за короля и за Бога. А люди ученые только умели делать дурное, и все начитанные дворяне изменили своей родине. Итак, учись, если хочешь!

Она уселась затем и снова принялась вязать, быстро, с волнением, перебирая спицами. Калист был невольно поражен ее речью, сказанной по образцу Фокиона.

– Одним словом, ангел мой, у меня есть предчувствие, что тебе грозит несчастье в том доме, – сказала мать, еле сдерживая рыдания в голосе.

– Кто заставляет Фанни плакать? – спросил барон, проснувшись сразу при звуках голоса жены. – Что случилось?

– Ничего, друг мой, – отвечала баронесса.

– Матушка, – сказал на ухо своей матери Калист, – нам неудобно продолжать теперь разговор, а если вам угодно, мы поговорим сегодня вечером. Когда вы узнаете все, вы будете благословлять мадемуазель де Туш.

– Матери неохотно проклинают кого бы то ни было, – сказала баронесса, – и я не стану проклинать ту женщину, которая полюбит моего Калиста.

Молодой человек простился с отцом и вышел. Барон и жена его приподнялись с места и смотрели ему вслед, пока он проходил по двору, отпер дверь и скрылся. Баронесса была слишком взволнована и не стала продолжать читать газету. В их тихой, мирной жизни подобный спор казался большим событием и произвел такое же тяжелое впечатление, как настоящая ссора. Мать далеко не успокоилась. Куда приведет Калиста эта дружба, ради которой он готов на всякую опасность, готов отдать жизнь? И из-за чего ей придется благословлять мадемуазель де Туш? Эти два вопроса были так же важны для ее простой души, как какая-нибудь ярая революция для дипломатов. Камиль Мопен была такой революцией в их спокойной и мирной жизни.

– Я очень боюсь, что эта женщина испортит его нам, – сказала она, взяв газету.

– Дорогая Фанни, – сказал веселым голосом барон, – вы такой ангел, что вам таких вещей не понять. Мадемуазель де Туш, говорят, черна, как галка, толста, как турок, ей сорок лет и поэтому нет ничего удивительного, что Калист влюбился в нее. Он будет скрывать свое счастье под разными благовидными, лживыми уверениями. Пускай себе тешится этой любовной историей.

– Если бы это была другая женщина…

– Но, дорогая Фанни, будь эта женщина святая, она отвергла бы нашего сына.

Баронесса снова взяла газету.

– Я поеду к ней, – продолжал старик, – и расскажу вам, что она такое.

Прошу запомнить его слова. После биографии Камиль Мопен вам очень любопытно будет представить себе барона, беседующего с этой замечательной женщиной.

Город Геранда, уже два месяца видевший, как Калист, лучший цвет его и высшая гордость, ежедневно и утром и вечером отправляется в Туш, был уверен, что мадемуазель Фелиситэ де Туш страстно была влюблена в этого красивого юношу и всевозможными чарами приворожила его к себе. Не одна молодая девушка и не одна молодая женщина спрашивала себя, что такое есть в этих старых женщинах, что они могут так завладеть таким невинным ангелом? Когда Калист проходил по главной улице, по направлению к воротам, ведущим в Круазиг, на него устремились взгляды горожан.

Необходимо теперь объяснить, откуда шли все россказни о той особе, к которой шел Калист. Эти сплетни, все разраставшиеся, переходя из уст в уста, благодаря невежеству общества, готового верить всему, дошли до слуха священника. Сборщик податей, мировой судья, начальник С.-Нантской таможни и другие образованные люди этого округа своими рассказами о необыкновенной жизни женщины-артистки, скрывавшейся под именем Камиль Мопен, немало поразили его. Она еще не ест, правда, маленьких детей, не убивает рабов, как Клеопатра, не бросает людей в реку, как ложная молва рассказывала про героиню «Башни Несль»; но, по мнению аббата Гримона, это ужасное существо, что-то среднее между сиреной и атеисткой, это безнравственное воплощение женщины и философа нарушало все социальные законы, которыми были предусмотрены все слабости и все достоинства женщины.

Подобно тому, как Клара Газюль есть женский псевдоним умного мужчины, а Жорж Занд мужской псевдоним гениальной женщины, Камиль Мопен служил маской, за которой скрывалась очаровательная девушка, хорошего происхождения, бретонка, по имени Фелиситэ де Туш, та женщина, которая причиняла такое беспокойство баронессе дю Геник и доброму священнику. Эта фамилия не имеет ничего общего с Тушами из Турени, к которым принадлежит посланник Регента, и до сих пор более известна своими литературными заслугами, чем дипломатическими способностями. Камиль Мопен, одна из знаменитых женщин XIX столетия, долго считалась мужчиной по своему дебюту на литературном поприще. Всем знакомы два тома театральных пьес, которые были неудобны для сцены, написанные по образцу Шекспира и Лопе де Вега и изданные в 1822 г. Это сочинение произвело в литературе целый переворот: в это время повсюду – и в академии, и в кружках, и в газетах только и говорилось, что о романтиках и классиках. После этого, Камиль Мопен еще написала несколько пьес и один роман, которые имели не меньший успех, чем первое ее произведение, почти всеми теперь забытое. Как объяснить, вследствие какого сплетения обстоятельств молодая девушка приняла мужской склад ума, как из Фелиситэ де Туш образовался мужчина и автор; как она, более счастливая в этом отношении, чем г-жа де Сталь, осталась свободной, благодаря чему ей более прощали ее известность. Ответив на эти вопросы, можно было бы удовлетворить общему любопытству, и тогда понятнее был бы один из этих редких феноменов природы, которые тем более славны, что они очень редки, так что точно столпы возвышаются над остальным человечеством. За двадцать столетий можно едва насчитать двадцать знаменитых женщин. Итак, хотя оно не главное действующее лицо этого романа, но так как она имела большое влияние на Калиста и, кроме того, играла видную роль в современной нам литературе, то, наверное, никто не пожалеет, если бы мы остановились на ней несколько долее, чем велит нам современная пиитика.

Мадемуазель Фелиситэ де Туш осталась сиротой в 1793 г. Поэтому ее земли избегли конфискации, которой непременно подпали бы ее отец или брат. Первый умер 10 августа; он был убит на пороге дворца, защищая короля, на своем посту майора королевской охраны. Ее брат, молодой гвардеец, был убит при Карме. Мадемуазель де Туш было два года, когда умерла ее мать, убитая горем, после вторично обрушившегося на нее несчастья. Умирая, г-жа де Туш поручила дочь своей сестре, монахине в Шелле. Г-жа де Фокомб, монахиня, из предосторожности увезла сиротку в Фокомб, довольно значительное имение около Нанта, которое принадлежало г-же де Туш, и где монахиня поселилась с тремя сестрами из монастыря. Жители Нанта в последние дни террора разрушили замок, схватили монахинь и мадемуазель де Туш и посадили их в тюрьму на основании взведенного на них обвинения, что они принимали у себя шпионов Питта и Кобурга. 9-е Термидора спасло их. Тетка Фелиситэ умерла от страха. Две монахини совсем покинули Францию, а третья препоручила маленькую де Туш ее родственнику, теперь самому близкому ей, дедушке по матери, г-ну де Фокомбу, жившему в Нанте; исполнив это, она последовала за своими подругами. Г-н де Фокомб, шестидесятилетний старик, женился на молодой женщине, которая вела все его дела. Он сам был всецело поглощен археологией, одной из тех страстей, или, вернее сказать, маний, которые помогают старцам считать себя живым членом общества. Воспитание вверенной ему внучки было совершенно заброшено. Фелиситэ сама воспитала себя на мальчишеский лад, оставаясь почти без призора около молодой женщины, всецело предававшейся веселью в период императорской власти. Она сидела часто с г-ном де Фокомб в его библиотеке и читала все, что ей было угодно. Таким образом, она в теории хорошо узнала, что такое жизнь и, оставаясь невинной плотью, совершенно была развита умственно, и ничто не было тайной для нее. Ум ее был насыщен всем отвратительным реализмом науки, а сердце осталось чисто. Знания ее были необыкновенно обширны, потому что она до безумия любила чтение и наделена была замечательной памятью.

В восемнадцать лет она была так начитана, как желательно было бы видеть нынешних молодых авторов. Чтение всевозможных книг помогло ей гораздо лучше обуздать свои страсти, чем монастырская жизнь, где только хуже разгорячается воображение молодых девушек. Ее ум, наполненный массой не переработанных и не классифицированных сведений, руководил ее детским сердцем. Ее воображение было загрязнено, но не повлияло на чистоту ее плоти, это обстоятельство, конечно, крайне удивило бы философа и наблюдательного человека, если бы кто-нибудь в Нанте мог заподозрить, что за личность была мадемуазель де Туш. Результат был совершенно неожиданный: Фелиситэ не имела никакого влечения к чему-нибудь дурному, она довольствовалась тем, что знала об его существовании. Старика Фокомба она приводила в восхищение тем, что помогала ему: она написала под его именем три сочинения, которые он всецело приписывал себе, в своем ослеплении. Такой усиленный труд, несоразмерный с ее физическим развитием, привел к тому, что Фелиситэ заболела; кровь слишком сильно закипела в ней, и с ней чуть не сделалось воспаление в груди. Доктора предписали ей ездить верхом и разные другие развлечения. Мадемуазель де Туш вскоре стала очень искусной наездницей и совершенно поправилась несколько месяцев спустя. Восемнадцати лет она стала выезжать и произвела такой фурор, что в Нанте ее иначе не называли, как красавицей; но восторг, который она возбуждала, нисколько не радовал ее и оставлял совершенно равнодушной. Она стала ездить в свет под минутным влиянием совершенно женского чувства, от которого, как-нибудь умна женщина, ей почти невозможно избавиться. Чувствуя себя обиженной насмешками тетки и ее кузины над ее занятиями и их уверениями, что она ведет такой уединенный образ жизни потому только, что не имеет надежды нравиться, Фелиситэ решила сделаться кокетливой и ветреной, т. е. стать вполне женщиной. Она ожидала встретить обмен мыслей, ожидала увлечь всех своим умственным развитием и обширными познаниями и с отвращением увидала, что в свете ведутся только самые обыкновенные разговоры и говорят самые пошлые комплименты; особенно ее поражало царство военных, перед которыми все преклонялось. Понятно, что она вовсе не занималась никакими искусствами. Видя, что ей приходится стушевываться перед разными куклами, которые играли на рояле и кокетничали своим платьем, она также захотела быть музыкантшей. Она снова уединилась и усердно принялась учиться под руководством лучшего учителя в городе. Будучи богата, она, к великому удивлению всех, выписала для полного усовершенствования Штейбелта. До сих пор этого не может никто забыть. Учитель этот обошелся ей в двенадцать тысяч франков, но зато она стала прекрасной музыкантшей. Позднее, в Париже, она стала брать уроки гармонии и контрапункта и написала две оперы, которые имели большой успех, хотя автор их остался для публики неизвестен. Все считали автором их некоего Конти, одного из самых известных артистов наших времен; но тут замешан роман, и мы остановимся на этом обстоятельстве позднее. Ничтожество интересов в провинции до того опротивело Фелиситэ, а сама она мечтала о таких грандиозных вещах, что вскоре она перестала появляться в свете. Добившись своего – затмив всех своей красотой, своей игрой, доказав своим кузинам, на что она способна, и отвергнув двух влюбленных, она снова вернулась к своим книгам, к роялю, к творениям Бетховена и в своему старику Фокомбу.

В 1812 г. ей исполнился двадцать один год, и археолог отдал ей отчет по опеке. С этого времени она сама стала заведовать своим состоянием, которое составляли: пятнадцать тысяч ливров дохода с Туша, отцовского имения; двенадцать тысяч франков с земель Фокомба; доход этот увеличился на одну треть при возобновлении аренды, и, наконец, капитал в триста тысяч франков, накопленный опекуном. Из своего пребывания в провинции Фелиситэ вынесла только уменье разумно обращаться с деньгами, составлявшее противовес стремлению помещать свои капиталы непременно в Париж. Она вынула свои триста тысяч франков из конторы, куда поместил их археолог, и поместила их на текущий счет, выбрав минуту, когда царила паника после неудачного похода в Москву. Она сразу получила на тридцать тысяч франков в год больше. За вычетом всех расходов, у нее оставалось свободных пятьдесят тысяч франков в год. Девушка двадцати одного года с такой энергией может считать себя равноправной с мужчиной тридцати лет. Развитие ее ума достигло между тем еще больших размеров, а вследствие ее склонности к анализу она очень здраво могла судить о людях, об искусстве, о политике, одним словом, обо всем. Ей очень хотелось уехать из Нанта, но старик Фокомб заболел и более не выздоравливал. Она в продолжение полутора года заменяла жену у изголовья больного и ходила за ним, как ангел-хранитель. Он умер у нее на руках в то время, как Наполеон сражался со всей Европой, стоя на растерзанном трупе Франции. Она отложила свой отъезд в Париж до конца войны. Как только Бурбоны вернулись в Париж, она, роялистка в душе, поехала туда приветствовать их. Там ее приютили Гранлье, дальние ее родственники; затем наступили события 20 Марта, сильно взволновавшие ее. Она была свидетельницей последних минут существования Империи, она видела, как великая армия выстроилась на Марсовом поле, точно некогда в цирке гладиаторы, и приветствовали в последний раз своего Цезаря, отправляясь насмерть под Ватерлоо. Благородная, высокая душа Фелиситэ была глубоко потрясена этим драматическим эпизодом. Политические волнения, феерия, длившаяся три месяца и известная в истории под названием «Ста Дней», все это так занимало ее, что ей было не до сердечных увлечений: вся партия роялистов, к которой она принадлежала, распалась. Гранлье последовали за Бурбонами в Гент и оставили свой отель мадемуазель де Туш. Но Фелиситэ, не желавшая ни от кого зависеть, купила за сто тридцать тысяч франков один из лучших отелей в улице Монблан и поселилась в нем в 1815 г., когда была реставрация Бурбонов. Теперь один сад этого отеля ценится в два миллиона. С детства привыкнув к самостоятельности, Фелиситэ любила быть вечно занятой чем-нибудь, как мужчины. В 1816 г. ей минуло двадцать пять лет. Она оставалась девушкой и смотрела на брак, как на большое неудобство, теоретически обсуждая его в своем уме. Фелиситэ, благодаря своему феноменальному умственному развитию, никак не могла примириться с тем, что замужняя женщина отрекается от личной жизни: сама она слишком высоко ценила свою независимость и к материнским обязанностям чувствовала отвращение. Необходимо объяснить, почему в Камиль Мопен было столько аномалий. В детстве она была лишена и отца, и матери и рано стала зависеть от себя одной. Так как опекун ее был археологом, то судьба натолкнула ее на путь научных и литературных занятий, вместо того, чтобы ограничить ее образование общим женским узким кругозором, вместо того, чтобы научить ее тому, чему учит мать дочерей, т. е. заботам о туалете, уменью лицемерить и искусству пленять сердца. Ввиду такого воспитания, еще задолго до того, как она стала известностью, всякий, увидав ее, сразу мог понять, что она в детстве скоро забросила свои куклы.

К концу 1817 года Фелиситэ де Туш заметила, что красота ее, хотя и не пропала еще, но начинает как будто увядать. Она поняла, что скоро подурнеет, если не выйдет замуж, а красотой своей она тогда еще очень дорожила. Наука говорила ей, что природа одинаково беспощадно относится к людям, незнакомым с ее законами, и к людям, которые чрезмерно злоупотребляют ими – в результате получается быстрое увяданье. Перед ней ясно встало изможденное, старческое лицо ее тетки, и она вся вздрогнула от ужаса. Ей пришлось выбирать между браком и свободной любовью – она предпочла остаться независимой и не с прежним равнодушием принимала ухаживание своих поклонников. В описываемую нами эпоху она очень мало изменилась в сравнении с 1817 годом: восемнадцать лет пролетели, почти не коснувшись ее наружности. Хотя теперь ей было немало лет, ей было уже сорок лет, но ей свободно можно было дать двадцать пять. Если бы кто захотел описать ее, какова она была в 1836 г., тот мог спокойно изобразить ее такой, какова она была в 1817 г. Те женщины, которые знают, какова должна быть красота и какой надо иметь темперамент, чтобы время оказалось бессильно наложить на женщину свою роковую печать, из описания ее наружности, на которое мы не пощадим красок, чтобы сделать его вполне блестящим, поймут, что Фелиситэ де Туш обладала всеми теми свойствами, которые нужны для того, чтобы не бояться губительного времени.