В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2

– В чем дело у вас, Луньков? – не вытерпел я наконец, тоже поднимаясь со своего места.

Компания, очевидно, все время хорошо меня видела и нарочно говорила так громко, чтобы вызвать меня на разговор.

– Да в том дело, – закричали разом Луньков, Чирок и Железный Кот, – что не можем мы теперь мириться с вами, Миколаич! Потому с какими глазами пойдем мы к тебе мириться? У них-то бесстыжие шары, а мы совесть какую ни есть имеем. Никак, выходит, нельзя нам с тобой мириться.

Мы с Штейнгартом невольно рассмеялись.

– Ну полноте, мириться всегда можно… Если вы сами признаете теперь, что ссорились с нами по пустякам, что вас напрасно подзуживали иваны, так в чем же затруднение? Мы-то по крайней мере от души будем рады концу этих глупых историй.

– Ой ли? Так как же, ребята? Мириться, что ли? Брать табак?

– Брать!

– Мириться!!! – раздались неистовые голоса… Чирок, Водянин, Стрельбицкий, Луньков и другие со всех ног кинулись в коридор пропагандировать новое решение. Оставалось не больше пяти минут до поверки, во время которой староста должен был дать Шестиглазому, тот или другой ответ.

– Мириться!

– Бра-а-ать!! – доносились из коридора шумные голоса. Штейнгарт поглядел на меня с улыбкой.

– Ну, как можно сердиться на этих взрослых ребят? Настоящие, право, дети, да и только!

IX. История из Рокамболя[22 - Имеются в виду "Похождения Рокамболя" – "уголовный" роман французского писателя Понсон дю Террайля Пьера-Алекси (1829–1871).]

Не успели закончиться описанные треволнения столь блестящим примирительным аккордом, как однажды вечером, вскоре после поверки, в тюрьме случилось крупное событие, снова перевернувшее вверх дном обычное тихое течение жизни. Внезапно в одной из далеких камер послышался сильный шум, стук в двери, крик арестантских голосов в оконную форточку. В нашей камере все повскакали на ноги.

– Где это? Что-нибудь случилось… Звоните, ребята, – у них звонок, должно быть, оборван…

– Кричи громче надзирателя! О, чтоб черти его задавили, куда он девался?

– Чай, должно быть, ушел пить за ворота…

Наконец по коридору опрометью промчался дежурный. Один раз, и два, и три… Загремели ключи… Отомкнули какую-то камеру, и мимо нас надзиратели проволокли по коридору, с помощью арестантов, трех человек, похожих на трупы. К дверному оконцу нашей камеры теснилась куча народа, толкаясь и наперерыв силясь в него заглянуть.

– Что там такое? – Мертвяки…

– Из какого номеру?

– Из шестого. Вон Быков прошел…

Это был номер, где жил Валерьян. Мы с Штейнгартом страшно обеспокоились… Однако не прошло и десяти минут, как нашу дверь также отомкнули, и надзиратель позвал Штейнгарта в больницу. Все кинулись с расспросами…

– Дурно сделалось со Стрельбицким, Липатовым и Китаевым, до такой степени дурно, что, кажись, помирают.

– Ну, обожрались, должно быть, проклятые, баланды, – решила кобылка, сразу успокаиваясь. – Вишь ведь, дорвутся кажинный раз, словно два года крошки в рот не брали!..

А дело между тем было несравненно серьезнее. Штейнгарт всю ночь оставался в больнице. На следующее утро, только прошла поверка, по тюрьме пронесся слух, что Липатов, Китаев и Стрельбицкий отравлены и что отрава положена была в чай.

– Н-ну?.. Кем? Как? За что?

– Живы еще аль померли?

– Живы. Митрий Петрович отходил.

– Вот выдумают чепуху! Откуда здесь отраве в тюрьме взяться? – презрительно промолвил Юхорев. – Чешут язык до той поры, покаместь сами себе петли на шею не наденут.

– Прямо из Рокамболя история! – сочувственно поддержал его Тропин, скаля зубы.

Остальные обитатели нашей камеры имели растерянный вид и не знали, что думать и говорить. Я поспешил к Башурову, и вот что Валерьян рассказал мне:

– Я пришел вчера вечером, перед самой поверкой, в кухню заваривать чай. Азиадинов в последнее время ужасно за мной ухаживал, небывалую любезность обнаруживал. "Не хотите ли, – спрашивает, – Валерьян Михалыч, ложку-другую молока, у меня от больничных порций осталось?" И почти насильно всучил мне котелок – на дне две ложки молока; признаться, мне не хотелось и обидеть его отказом после всех этих историй… Как вдруг подлетает Карпушка Липатов: "Господин, вам ведь ни к чему эти две ложки, а у меня в спине косточка вырасти от питья может". Посмеялся я и отдал ему, на свое счастье, на его беду. После поверки вынимает Карпушка из-под халата котелок и торжественно провозглашает: "Кто Карпушке поклониться хочет – чай сегодня молосный пить?" Стрельбицкий с Китаевым тут как тут: "Мы самому богу кланяться не любим, а коли хочешь нам товарищем быть, наливай по чашке". И стали чаевать. Через полчаса и схватило всех троих. Карпушка, должно быть, больше выпил – повалился как мертвый, и глаза даже закатились. Китаев же все время стонал, хватаясь за живот. Странно даже видеть было, что такой здоровенный мужчина хныкал, точно баба: "Ох, братцы, смертонька моя подошла! Ох, обкормили варвары!" Стрельбицкий тоже все время находился в сознании и хоть выносил, по-видимому, не меньшие муки, не терял мужества. Только грозился все сломать шею Азиадинову и Юхореву, когда выздоровеет.

– Юхореву? При чем тут Юхорев?

– А кто же, как не он, сволочь? – заголосила вся камера, слушавшая рассказ Башурова. – Он, гадина, отраву у нас в тюрьме развел, некому больше! Одна их шайка: Юхорев, Землянский да Азиадинов!

– Ежели я заступался за их, так нешто я знал за имя этакое дело? – Зарычал, поднимаясь с нар, смущенный донельзя Быков, обращаясь в мою сторону, – Я за правду только стоял, за свою обиду.

– А все же, ребята, надо раньше обследовать это дело, – заговорил мой горный начальник Пальчиков, тоже принадлежавший втайне к почитателям Юхорева. – Может, другие виновники сыщутся, черная их немочь побери! Как можно с бухты-барахты на человека этакую вину возводить? Пущай настоящие врачи обследуют и скажут; может, это и не отрава еще вовсе, чтоб ее язвой язвило!

– Это само собой, – подхватил и Быков, – можно человека и. без вины завинить, мало разве примеров… Сразу так нельзя говорить: Юхорев, Юхорев… А может, и другой кто.

Я вполне согласился с этим мнением и отправился в лазарет узнать о состоянии здоровья больных и расспросить обо всем Штейнгарта. Последний не сомкнул глаз в течение ночи и еле стоял на ногах от утомления. Ночью в больнице происходило следующее. Явившись осмотреть больных, он нашел ясно выраженную картину болезни: рвота, судороги, расширенные зрачки, жжение в горле, томительная жажда… Конечно, не будь предшествовавших разговоров о яде, о мечте арестантов обокрасть больничную аптеку, Штейнгарт, несмотря на все эти яркие признаки, бродил бы как впотьмах, но теперь ужасное подозрение пришло ему в голову. Тотчас же послал он за Лучезаровым. Последний явился немедленно, сильно взволнованный и встревоженный.

– Что тут такое? Неужели и к нам забралась азиатская гостья? Ведь не было еще случаев холеры в Забайкальской области.

– Это не холера, но не лучше холеры, – отвечал Штейнгарт, – это отравление…

С бравым капитаном чуть не случился апоплексический удар.

– Невозможно… В моей тюрьме? Вы ошиблись.

– Смотрите сами.

И Штейнгарт показал ему медицинский учебник с подробным описанием симптомов отравления атропином.

– Откуда же они достали, мерзавцы, яд?

– Об этом вы подумаете после. А теперь, если желаете спасти отравленных, вы должны принять на свою ответственность способ лечения. Средство должно быть употреблено героическое: тоже яд – морфий.

– Но так ли уж плохо их положение?

Штейнгарт повел его в комнату, где лежали больные. Карпушка уже начинал хрипеть, Стрельбицкий еле поворачивал головой, а Китаев жалобно стонал:.

– Батюшка начальник… Спаси… Будь отцом родным!..

– Делайте все что хотите, только спасите их! – круто повернулся Лучезаров к Штейнгарту в сильном волнении.

Последний тотчас же приступил к работе. Землянский был в отлучке – он накануне уехал в завод, отпущенный Лучезаровым на три дня в гости.