В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2

– Чего ревешь? – сердито спросил, приблизившись, плечистый урядник с неприятным багрово-угреватым лицом. – Кого тут нашел?

– Авдотью нашел, пойдемте.

Казаки молча переглянулись, и все мы последовали за Бусовым. Сквозь колючий кустарник боярышника и шиповника, через высокие кучи колчедана и забракованной старой руды, ярко блестевшей на солнце, он наконец привел нас к большой земляной выемке, усеянной камнями и поросшей бурьяном. Посредине валялись старые полусгнившие доски, и рядом зияло черное отверстие колодца с полуразрушенным срубом. Это была старая шахта…

Урядник первый нарушил молчание.

– Ты, собачья шерсть, не дури, – обратился он к Бусову, энергично потрясая перед самым его носом огромным кулачищем, – ты начальство со следов не сбивай! Какого лешего ты тут нашел? Где видишь?

– Лезьте туда, увидите, – спокойно ответил кузнец.

– Сам лезь, варначья душа! Нашел тоже дураков… Да тут и подступиться-то боязно, живой рукой вниз полетишь… Гниль ведь одна… А там теметь! Нешто тут можно что увидать? Десяток-другой сажен, поди, будет? А нанизу небось вода?

Казаки зашумели; на арестанта посыпались со всех сторон угрозы, брань.

– Вот что я скажу вам, господа служивые, – начал Бусов прежним ровным голосом (он только страшно был бледен, спокойствие же нашло на него удивительное с той самой минуты, как подошел конвой), – не серчайте лучше, а выслухайте. Я-то с утра еще знаю, что, Авдотьи в живых нет на свете; а теперь и вы приметы можете видеть, где искать упокойницу. Перво-наперво, вот вам ейный платок, я здесь его поднял, возле самой шахты.

Взоры всех устремились на красный платок, который он держал в руках и которым махал перед тем, точно флагом, над головою.

– Ну это, положим, ничего не обозначат, – начал было урядник после минуты общего молчания, – подшалок она обронить могла, а сама уйти…

– А доски-то? Ослепли? – с внезапным остервенением кинулся Бусов к лежавшим подле колодца доскам. – Ведь шахта-то, поди, закрыта была… Нешто старой шахте полагается раскрытой стоять?

На мгновение все опять замолкли, сраженные веским доводом.

– Для отвода глаз! – крикнул вдруг тоненьким голоском безусый казак с востреньким носиком и белобрысыми волосами. – Для отвода глаз сделано!

– Это надоть обследовать, – решил урядник, – коли отвод глаз, так ты, братец, по закону ответишь, а коли нет… Айда, ребята, кто-нибудь в светличку живым манером по веревку сбегайте. Да фонарь не забудьте. А ты, Пуговкин, за хорунжим айда поскорей! При этаком деле беспременно надоть, чтобы господин офицер присутствовал.

Пуговкин, тот самый белобрысый казак с востреньким носиком, что предполагал отвод глаз, подхватил на плечо берданку и стремглав кинулся вниз с горы; следом за ним побежали в светличку два других казака. Оставшиеся принялись обсуждать план действий. Они бегали кругом шахты, не решаясь впрочем, подступиться слишком близко к отверстию, топали ногами, испытывая прочность почвы, кричали без толку и перебранивались друг с другом. Бусов, апатичный и словно сонный, стоял в стороне, не принимая в общей сутолоке никакого участия… Я сидел поодаль на камне и наблюдал.

Не прошло и получасу, как посланные вернулись с канатом, а следом за ними верхом на белом коне прискакал молодой хорунжий. Рослый, румяный, с круглым, еще безбородым лицом, которое беспрестанно подергивалось капризными гримасами, с манерными телодвижениями и интонациями голоса, он принял от урядника рапорт о случившемся и стал распоряжаться.

– Ну лезьте, ребята… Обвяжитесь кто-нибудь веревкой вокруг шеи… то бишь вокруг туловища. А вы, другие все, держите крепче!

Но охотников обвязаться и лезть не отыскивалось.

– Чего же вы жметесь, трусы этакие? – рассердился хорунжий. – Коли приказывает офицер, должны в огонь и воду лезть! Вообразите, что перед вами находится неприятель.

– Они боятся, ваше благородие, – вступился урядник, – что там воздух душной. Задохнуться, говорят, можно…

– Чепуха, братец… А впрочем, бывает, – согласился тотчас же офицер и принялся плясать на сердито ерзавшем под ним сухопаром иноходце. – Ну так как же?

– А вот его бы прежде послать, – указал урядник на Бусова, – потому как он жених… Да он же и показание на эту шахту дает.

– Дело, дело! – обрадовался начальник. – Ну так ты, братец, того… Изволь-ка туда спуститься… Да поживей у меня! Не сметь отказываться!

Но Бусов и не думал отказываться. Проворным движением обмотал он вокруг себя веревку, схватил в руки фонарь и, едва-едва успели казаки опомниться и подхватить свободную часть каната, – очертя голову ринулся в темную шахту.

– Прямо шамашедший какой-то, – буркнул себе под нос урядник.

– Молодчага, дух, значит, в себе имеет! – громко похвалил хорунжий, красиво гарцуя вокруг.

Веревка опускалась быстро и долго.

– Сажен двенадцать, коли не боле, ушло уж, – переговаривались между собой державшие.

К компании присоединились в это время два запыхавшихся надзирателя, посланцы Кострова. Урядник шепотом посвятил их в положение вещей.

– Стоп машина! На твердую почву стал, ослабла веревка.

Все затаили невольно дыхание.

– Ну, чего там? – гаркнул урядник, осторожно подходя к краю шахты.

Даже молодцеватый хорунжий прекратил на время свои прыжки и гримасы.

– Ну? – протянул он нетерпеливо.

На дне шахты царило молчание. Урядник еще несколько раз крикнул туда – ответа не было. Так прошло минут десять в томительном ожидании.

– Видно, привязывает.

– Кого?..

– Да упокойницу-то… Сперва ее, должно, подымет, а потом уж сам.

– Дергайте же, что ли, канат! Чего он прохлаждается там, скотина? – скомандовал, наконец, офицер.

Казаки энергично задергали… Снизу, как бы в ответ, веревка тоже слегка дрогнула.

– Тащить велит, тащить! Пошел, паря, поливай! – И человек пять казаков, ухватившись за канат, начали изо всех сил тужиться; к ним присоединились и надзиратели.

– У, какая чижолая, варначка!

– Недаром, говорят, вашего Кострова стряхивала. Авторы этих грубых шуток, по-видимому, самих себя подбадривали ими: они, очевидно, порядком трусили, ожидая, что вот-вот вытащат наверх изуродованный труп самоубийцы… Хорунжий, делая со своей стороны вид, что не слышит разговора подчиненных, ухарски подбоченясь, по-прежнему плясал на коне.

– Ну-ну-ну, паря, еще разик… У-ух!

И из колодца вынырнула черная голова Бусова. Все удивленно вскрикнули. Хорунжий побагровел от злости, и румяное, упитанное лицо его искривилось детски-капризной гримасой.

– Ты это что же, братец, а? Ты надо мной смеешься, что ли? Вот я нагайками велю тебя отодрать, собачьего сына. Я тут время из-за тебя даром теряю… Ты почему не тащил, коли нашел?

– Тащите сами, ежели вам нужно, – глухо, едва слышно отозвался Бусов. И, не сбрасывая намотанной вокруг туловища веревки, уселся на срубе шахты.

На мгновение ответ этот ошеломил всех; но затем молодой офицер, забыв всякую осторожность, сделал к шахте гневный прыжок и, нагнувшись, с коня, ударил арестанта нагайкой по лицу. Ярко пунцовый след обозначился тотчас на щеке, и из нижней губы засочилась кровь…

– Так-то ты отвечаешь, мерзавец, офицеру? Рассказывай, что видел?