В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2

– Ох, батюшки светы, ох, голубчики мои! – заголосила старуха, – увозят, усылают!.. Ох, злочастная я, горемычная!

– Кого увозят? Куда?

– Да Дуняху, дочку мою… На Соколиный остров!

– С какой стати? Быть этого не может. Встаньте, пожалуйста, расскажите толком. Зачем ее увозят? Ведь ее срок через месяц кончается? Вздор это какой-нибудь, глупый арестантский слух.

– Нет, не слух, батюшка. Какой уж тут слух, – захлебываясь в горьких слезах, возразила Подуздиха, – еще третёводни на вечерней поверке смотритель гумагу вычитал. Всех, мол, холостых баб, кому только сорока годов от роду нет, генерал велел на Сахалин предоставить… А сегодня в одиннадцатом часу и отправка!

– Что это? – прошептала Таня, страшно побледнев и судорожно схватившись за мой рукав, точно опасаясь упасть. – Она бредит?..

Я вдруг вспомнил о давнем стремлении тюремного ведомства населить во что бы то ни стало остров Сахалин, вспомнил и о том, что подобные отправки туда каторжных женщин уже бывали в прежние годы; поэтому, как ни был я поражен неожиданной вестью, я молчал.

– Но ведь у нее жених, у нее мать! – ломала руки Таня. – Это невозможно, это бесчеловечно!

– Матушка ты моя, у Пелагеи Концовой трое детей от неродного мужа, а и ту вычитали в гумаге, потому по закону ты, говорят, холостая.

– Нет, этого нельзя допустить! Иван Николаевич сейчас же отправится к Кострову. Или нет, я лучше сама с ним отправлюсь… Тут, наверное; какое-нибудь страшное недоразумение… И подумать, что это я все наделала! Боже, боже, сколько я времени пропустила, и теперь – вот!..

– Благодетели вы наши, – бухнулась опять в ноги Подуздиха, – заступитесь за нас, сирот. Не на кого больше надеяться!

Но я не двигался с места. Таня вспыхнула.

– Ну что же ты словно пень бесчувственный стоишь? – сказала она, метнув на меня гневный взор. – Скорее, сию минуту пойдем!

Но не успел я высказать свое мнение о бесполезности всякого заступничества, особенно с нашей стороны (и перед кем же? Перед безвластным в этих вопросах смотрителем!), как дверь с шумом распахнулась, и в комнату не вошел, а влетел, в растерзанном виде, с расстегнутым воротом рубахи, без шапки, высокий бледный, задыхающийся человек. Я не узнал в первый момент Бусова и, сочтя его за какого-нибудь пьяного крестьянина инстинктивно поспешил навстречу.

– Иван Николаевич, не у вас ли?! – завопил Бусов хриплым, полным ужаса голосом и, оглядев присутствующих, опустился беспомощно на пол и, рыдая, стал рвать на себе волосы.

Пораженный этим взрывом отчаяния взрослого, сильного человека и еще не вполне понимая, в чем дело, я старался успокоить его, уговорить подняться и рассказать все по порядку.

– Что это вы, Андрей, точно по мертвой, по невесте своей плачете? Ведь не на тот же свет ее увозят. В конце концов разве не можете вы и сами перепроситься на Сахалин? С вашим мастерством вы нигде не пропадете. Стыдитесь так малодушествовать!

– Малодушествовать? – подхватил мое слово Бусов, перестав вдруг плакать и бросив на меня почти злобный взгляд. – Ведь ее в живых теперь нет уж! Поймите вы это! Или и вы, как господин Костров, скажете: бродяжить ушла? Полноте, господа, народ смешить. Не пойдет она бродяжить, не таковская. А я знаю теперь, где ее искать надо: в старых шахтах – вот где!..

И, проворно поднявшись, он хотел выйти вон; старая Подуздиха еле успела поймать его за рукав:

– Что ты, Андрюша, господь с тобой, опомнись! Я ведь сию минуту видала Дуняху.

Бусов сердито остановился на пороге.

– Когда ты ее видала? Где?

– Да вот как сюда побегла, к Ивану Миколаичу… Дай, думаю, схожу – люди они образованные, не наша темнота дурацкая, авось что и присоветуют… А Дуняха того ж часу в рудник пошла: надыть, говорит, в кузницу сходить, Андрея повидать – это тебя, значит, повидать.

– Да не была она в кузнице, не была вовсе! А сказывают которые из кобылки – вверх по горе, мол, пошла… Светличный сторож, сказывают, видел: "Ты куда, – спрашивает, – Авдотья, идешь?" "Цветочков, говорит, на прощанье Андрюше своему нарвать иду". С тем и ушла в сопку. Не поверил я втапоры: ботает, думаю, кобылка, галится надо мной, попужать хочет… Побег сначала сюда… Ну, а, видно…

Подуздиха заголосила, запричитала… Поспешно одевшись и сказав Тане, чтоб она оставалась дома, я отправился в тюрьму. Бусова уже не было на улице.

В квартире смотрителя я застал необычное движение. Голос Кострова, разъяренного как дикий зверь, гремел на весь дом. Он продолжал кричать на надзирателей и ругаться непечатными словами, даже когда увидал меня.

– Сволочи, черти! Всех в кандалы закую! В карцере сгною, за-по-рю!.. Ах, не до вас мне теперь, – грубо отмахнулся он в мою сторону, понижая, впрочем, охрипший голос и не глядя прямо в глаза. – Вы не знаете, что творится здесь. Они под суд меня упечь хотят, негодяи! Я, видите ли, по простоте душевной раньше срока объявил об отправке на Сахалин. По настоящему-то надо было в самое утро отправки, сегодня прочитать бумагу и сейчас же после того арестовать кого следует. Оно так, по правде сказать, и предписано мне было сделать… А я думаю себе: люди ведь тоже… Надо им дать приготовиться, собраться… По человечеству-то лучше… А они вот, мерзавцы, какое человечество мне преподнесли! Представьте себе, две девки сегодня ночью бежали со своими любовниками! Ну, а кто теперь, позвольте спросить, ответит за это? Я, один я! Но только я на дне морском разыщу негодяек и. шкуру спущу со сволочей! В свою голову запорю… Ей-богу, запорю сам, собственными руками!

– Аи вы тоже хороши! – вдруг накинулся Костров на оробевшую толпу стоявших кругом надзирателей. – Вы-то чего же глядели? За что вы жалованье получаете? Я всех вас под суд отдам, вот что! В Сибирь отправлю!..

Тут Костров, однако, сообразил, что зарапортовался, грозя сибирякам ссылкой в Сибирь, и поспешил поправиться:

– Всех до одного рассчитаю, всех! Черти, сволочи!

– Позвольте доложить, господин смотритель… – заговорил было кто-то из надзирателей, заикаясь от страха, но Костров гаркнул во всю глотку:

– Мельчать! (по-сибирски выговаривая слово молчать). Мельчать, коли вас не спрашивают!

И тут же прибавил с любопытством:

– А в чем дело?

– Позвольте доложить, господин смотритель, Андрей Бусов не бежал.

– Бусов? Не говорите вздора. Я вполне уверен, что эта хитрая цыганская морда бежала вместе с Дунькой.

Тут я счел возможным вмешаться в разговор и рассказать про свое свидание с кузнецом и про его опасения. Костров разразился насмешливым хохотом:

– Ха-ха-ха! Ловко придумал бестия – в старую, мол, шахту бросилась. Нашел дуру! Так я и поверил! Глаза хочет отвести. Спрятал ее сам, чтоб потом вместе убежать, когда партия уйдет на Сахалин и розыски утихнут. Ну, да не на того простака напали… Сейчас же извольте арестовать этого мерзавца и держать под строжайшим караулом! Нет, лучше всего в тюрьму отвести. Собственной головой мне за него отвечаете. А Дуньку продолжать разыскивать. Коли Бусов здесь, значит и она неподалеку. Ну, а про другую пару не слышно ль чего? Где Сенька с Катькой?

– Не могим знать, господин смотритель, – отвечали надзиратели, – те, надо полагать, действительно убегли…

– "Действительно, действительно"… – передразнил Костров со злобой. – По мордасам действительно следовало бы кое-кого отхлестать. Чего ж вы торчите тут? Ступайте делать, что вам приказано!

Надзиратели моментально скрылись.

– Что же, однако, теперь будет? – жалобно застонал тогда смотритель, обращаясь ко мне. – Что я заведующему донесу? Из пяти баб, которых я должен сегодня доставить, целых двух недостает… Черт знает что такое! Да еще третья – вообразите, какие нежности! – горячкой внезапно захворала… Само собой, притворство. Дрянью какой-нибудь облопалась – это они умеют. Мастера на всякие каверзы! Только мне до этого нет дела. Эту-то госпожу я все равно в Горный отошлю, а там пускай доктор как знает разбирается.

Я наконец тоже оставил Кострова. Мне хотелось поскорей повидать Бусова.

Стояло ясное теплое утро. Сопки, одетые едва начавшей блекнуть зеленью, утопали в солнечном блеске. Светличка в руднике ослепительно ярко сверкала порыжелыми стеклами своих окон. По какому-то инстинкту я направился вверх по горе. Там вдали блеснули на солнце штыки быстро двигавшегося отряда казаков.

От рудника вдруг послышался громкий, звавший кого-то голос:

– Сюда! Сюда!

Я невольно ускорил шаги и на одном из утесов увидал человеческую фигуру, неистово махавшую красным флагом. Находившиеся дальше меня казаки, очевидно, тоже его заметили: они вдруг остановились, точно совещаясь о чем-то; еще раз сверкнули штыки, и отряд повернул к не перестававшему кричать человеку. Это был Бусов. Я первый к нему подбежал. С ног до головы он был мокр от лившего рекой пота, и мне показалось даже, что черные как смоль волосы кузнеца слегка покрыты белой пеной, как у взмыленной от долгой и быстрой езды лошади.

– Ну что, Андрей? – спросил я, задыхаясь.

– Нашел… Сюда! Сюда! – закричал он опять, возбужденно размахивая своим флагом..

Я недоумевал: если он нашел Авдотью живую, то с какой стати призывать конвой?..