Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

– Спасибо, товарищ капитан, – поблагодарил успокоившийся старшина, – доверие оправдаем. В плен больше не сдадимся – ни-ни! Немцы нас хорошо просветили – чудом живые остались. А одежку мы свою вынесли. О! Глядите. Сейчас переоденемся. Еще к вам просьба: два пораненных у нас, – он кивнул на «ханомаг», – там лежат. Им бы дохтора. А еще двоих мы, у немцев, на околице в кустах приховали. Не смогли унести. Может, еще дождутся, когда вернемся…

Утренний удар вермахта смял и разорвал на части оборону 45-й стрелковой бригады. Многие полегли, сражаясь против превосходящих сил врага, кто-то успел убежать, бросив даже оружие, кто-то попал в плен, но довольно значительная часть, организованно отступив в село и сгруппировавшись вокруг штаба, сумела закрепиться, заняла круговую оборону и держалась, потихоньку истаивая, но отбивая одну за другой атаки тоже притомившихся к середине дня немцев. Удалось отступить со своей изрядно поредевшей ротой и капитану Карпенко, два раза получившему повышение после боев в Польше.

Когда передовой отряд фашистов неожиданно прорвался к самому штабу, контратаку возглавил, вспомнив молодость и Гражданскую войну, сам Лисницкий. С фланга вовремя подоспел, мобилизовавший по своей инициативе кашеваров, обозников и прочих нестроевых красноармейцев батальонный комиссар Матвеев, чудом уцелевший после удара уланской саблей по голове в Польше. С трудом и с большими потерями, но «штыком и гранатой» отбились. Где-то там впереди немецкий прорыв удалось закрыть, а прорвавшихся фашистов разбушевавшиеся от пережитого страха не первой молодости и отнюдь не отменного здоровья бойцы перекололи и перебили всех до единого. Даже в плен никого взять не удосужились.

Одно плохо: пока отбивались, шальной шестидюймовый снаряд, пробив тройной накат бревен, разметал штабной блиндаж вместе с рациями, телефонами и людьми. Запасные рации погибли еще до этого, при налете «юнкерсов». Возможно, оставались еще рации в полках и батальонах, но отправляемые на передовую красноармейцы или пропадали или возвращались с известиями, что там уже немцы и нет возможности пробраться. Разметанная взрывами и посеченная осколками телефонная связь большей частью тоже приказала долго жить, а посылаемые на линию связисты гибли один за другим, не успевая ликвидировать порывы.

Выступление товарища Сталина в полдень в штабе бригады так и не услышали, о том, что Советский Союз официально вступил в войну против Германии и Венгрии – не знали. Но зато они хорошо видели массированные атаки родной авиации на прорвавшегося в нескольких километрах севернее противника, после которых вверх чуть ли не сплошной пеленой поднимались черные клубы дыма; видели в бинокли победные воздушные схватки, оставлявшие небо за эскадрильями краснозвездных самолетов. Чувствовалось, что немецкий успех в зоне ответственности их стрелковой бригады, вооруженной и укомплектованной еще по штатам старого образца, временный. Лисницкий и его старшие офицеры были в курсе, что ударные части Красной Армии располагают новейшей техникой и оружием. Эх, как там у замечательного детского писателя Аркадия Гайдара: «…день простоять, да ночь продержаться…» И они держались, теряя бойцов, экономно расходуя ограниченные боеприпасы и постепенно суживая кольцо своей обороны.

Во второй половине дня почти утихшие было звуки боя вновь усилились к югу от деревни. Ухали разные калибром пушки, рвались снаряды и мины, перекрывали друг друга стрекочущие пулеметы и разрозненная ружейная пальба. С востока опять налетали многочисленной саранчой авиаполки и отдельные эскадрильи «стальных птиц». Сыпали немилосердно на фашистов бомбы с большой высоты или штурмовали, каруселью пикируя друг за другом. Следом гулко заговорили, хотя и не так громогласно, пушки на востоке, аккурат за высоткой, где еще утром окончательно замолчала бригадная гаубичная батарея капитана Долгарева. Захватили ее немцы или артиллеристы успели отступить? Пушки на востоке умолкли. Через время снова заговорили, перекрикивая разгоревшуюся ружейно-пулеметную стрельбу. А там кто с кем воюет? Плохо без связи…

Небольшое просветление в штабе бригады наступило, когда от капитана Карпенко привели румынского союзника и пленного немца. Особенно порадовали сведения сержанта-рошиора. Началась-таки настоящая война. Советский Союз – это вам не Западная Европа. То, что РККА за последние годы основательно возмужала, бывший зэк, а ныне генерал-майор Лисницкий знал не понаслышке. Не доверять сведениям румына повода не было. Его слова вполне подтверждала постепенно перемещающаяся вокруг канонада. Не сами же немцы стрельбой в воздух развлекаются и почем зря тратят порох. И вряд ли они это делают, чтобы остатки их бригады ввести в заблуждение. Не зря, по всей видимости, держимся. Однозначно, не зря. Скоро или немцы отступят, или наши с румынами пробьются…

И часа не прошло, как старшина Цыгичко со своей вырвавшейся из плена небольшой, командой влился в роту капитана Карпенко, а немцы, державшие перед ними оборону, непонятно засуетились. И без бинокля было видно, как то одна, то другая группа гансов покидала насиженные места в недавно отрытых окопах, за разбитыми и целыми деревенскими постройками и растворялась где-то в глубине еще зеленеющих садов и огородов. Совсем недалеко, за восточной окраиной села, неожиданно басом заговорили пушки. Не легкие противотанковые, а калибром покрупнее, как бы, не трехдюймовые. Дай бог, что бы наши. Длинно подключились пулеметы, добавились короткие автоматные очереди, застучали россыпью винтовки.

Неожиданно, еще остававшиеся немцы, торопясь и не скрываясь, подгоняемые офицерами, выделяющимися своими серебристыми погонами и кургузыми автоматами, дали организованного деру в северном направлении. Кое-кто из сержантов и красноармейцев не прочь был бы ударить им штыками вслед, но Карпенко запретил: всех немцев не перебьешь. Если действительно наши или румыны их из села выдавливают – то и без нас, похоже, вполне успешно справляются, а если это германская хитрость? Заманивают, а потом окружат, как в атаку поднимемся, и перебьют. Тогда врывайся через оголенный участок, что сейчас держит рота, и громи остатки бригады изнутри… И стрелять вслед запретил: патронов осталось буквально наперечет, только для отражения атак. А по отступающим… Если действительно бегут – то и хрен с ними.

Хрен действительно оказался с ними. С немцами. Меньше чем через полчаса с той стороны деревни показались настороженно перебегающие фигурки, одетые в защитного цвета форму. Красноармейцы, приняв их за своих, радостно завопили, стали подниматься из окопов, выходить из-за укрытий, размахивать руками и касками. Появившиеся солдаты сперва попрятались, выставив оружие, но не стреляли. А вглядевшись, опустили стволы, закричали и побежали на встречу. Румыны. Хоть это оказались и не свои, не красноармейцы, но все равно союзники, главное, немцев выдавили, разорвали кольцо окружения. Солдаты, одетые в почти одинаковой расцветки гимнастерки, радостно обнимались; галдели, не понимая друг друга; взаимно угощались куревом и содержимым фляжек (у румын вода в них присутствовала очень редко). По улице, где только-только пролегала линия фронта, прошла на рысях, неимоверно пыля, румынская конница. Не меньше эскадрона. Ретирующимся пешим ходом немцам, по-видимому, придется не сладко. Не все успеют добежать до венгерской границы, которую они сегодняшним ранним солнечным утром так бодро и беспардонно нарушили. Да и за границей теперь, когда война объявлена официально, спокойствие они найдут едва ли.

Ударные части танковой бригады полковника Персова, мало-мальски приведя себя в порядок после прорыва не успевшей окрепнуть немецкой обороны, двинулись дальше на запад в сопровождении румынской конницы, уменьшившейся (не считая убитых и раненых) на эскадрон рошиоров, посланный зачистить село. Следом за ударными частями постепенно подтягивались, вторые эшелоны. Так происходило не только на этом небольшом участке Румынского королевства. Еще до заката солнца совместным массированным применением на узких участках авиации, танков и кавалерии, были обрублены, окружены, пленены, а местами и чуть ли не поголовно уничтожены бронетанковые и моторизованные клинья вермахта, ранним утром, как они привыкли к этому в завоеванной Европе, рассекшие тонкую приграничную оборону чужой страны. Неумолимо накатывающиеся следом королевские пехотные части с праведным гневом зачищали собственную территорию, оскверненную наглым вторжением подлого врага.

4. Непрошеное освобождение.

Иоганн Шмидт после допроса в тогда еще окруженном штабе бригады Лисницкого был посажен в уцелевший от бомбежек и обстрелов сарай к остальным пленным немцам, а после появления в селе румын-спасителей, вместе со всеми отправлен под небольшой охраной пешим порядком дальше на восток. Но вели их недолго – до сидящей просто посреди голого поля большой группы таких же, как они везунчиков (или невезунчиков – это, с какой стороны посмотреть). С одной стороны, конечно, плен это все-таки плен, а не санаторий и даже не родная казарма или полевой лагерь, а с другой – многие их товарищи погибли или тяжело ранены, а те, что в рядах доблестного вермахта успели своевременно отступить – имеют очень большой шанс погибнуть немного погодя. А для пленных война, возможно, уже кончилась, едва начавшись…

Посадили их сюда явно временно, согнав на небольшой тесный пятачок несколько сотен, если не тысячу, солдат и офицеров. Чтобы они не разбежались, русские воткнули стволами в землю по четырем углам их же трофейные карабины без затворов, в полусотне метров от воображаемого заграждения поставили трофейные же пулеметы, а рядом расположили по нескольку солдат. Через одного обер-фельдфебеля, хорошо понимающего русский язык и ставшего при сержанте, командующем охраной, переводчиком, Советы пообещали без предупреждения расстреливать каждого, кто заступит ногой за эту условную черту. Охрана, конечно, не ахти: смять такую, если одновременно кинуться, – не проблема, пусть даже десяток-другой при этом от пулеметов и погибнет. А дальше что? И слева и справа в пределах видимости, и по грунтовым дорогам, и просто по полю, то и дело движутся, в основном на запад, и колонны техники, и конница, и гужевые обозы, и просто шагают пехотные маршевые роты и батальоны. Только рыпнись – еще не успевшие сегодня повоевать солдаты с превеликой радостью начнут веселую охоту за безоружной или даже легковооруженной (оружие охраны) «дичью».

Иоганн обратил внимание, что переводчик явно жался поближе к русской охране, не отходя вглубь импровизированного «лагеря». Сидевший перед ним уже повоевавший в прежних компаниях стрелок с двумя нагрудными знаками: черным «За ранение» и серебристым штурмовым, получив от него сигаретку, взамен пояснил на эльзасском диалекте, что эта вонючая вестфальская свинья помогла большевикам пленить собственных солдат, предательски застрелив лейтенанта и еще двоих, хотевших ему в этом воспрепятствовать. Еще потом и хвастался перед русскими, что, мол, он с ними вместе против поляков в 39-ом воевал. Солдаты решили – ему не жить – задушат при первой же возможности. Но этот вонючий ублюдок, видно, что-то пронюхал и не отходит далеко от своих новых «друзей». Ничего, время терпит. Но до завтрашнего утра он не доживет.

Услышав такое, и так пропотевший за сегодняшний нервный день до хлюпанья в сапогах Ковалев-Шмидт покрылся новыми каплями липкого пота. Как там покойный отец по-русски говорил? «Из огня да в полымя?» Если ему здесь встретится кто-нибудь, кто видел, как он помогал русским выбираться из плена… Иоганн посидел еще немного возле разговорчивого эльзасца и пошел «размяться». Протискиваясь между товарищей по несчастью, переступая через сидящих или прилегших прямо на земле, он, в конце-концов, приблизился к обер-фельдфебелю. Несмотря на общую тесноту, вокруг стоявшего спиной к запретной линии старослужащего, судя по нагрудным знакам и раненного, и в рукопашных два раза побывавшего, было небольшое свободное пространство.

Иоганн решил прикинуться наивным простаком и громко поинтересовался:

– Господин обер-фельдфебель, здесь не занято? Я могу присесть?

Клоцше окинул его недоверчивым пристальным взглядом и устало кивнул, не сказав ни слова. Иоганн уселся лицом к нему, с наслаждением вытянул вперед ноги и оперся на выставленные за спину руки. Прямо через поле, переваливаясь на рыхлых ухабах, к ним направлялась крестьянская телега с большой пузатой бочкой, лежащей на боку. Понурой усталой лошадью управлял немолодой вислоусый румынский солдат. Русский сержант переговорил, в основном на пальцах, с ездовым и пропустил подводу к пленным, крикнув своему переводчику, чтобы тот организовал порядок при «водопое»: если устроят свалку – охрана откроет огонь без предупреждения. Клоцше громко повторил это по-немецки и истомившиеся под жарким августовским солнцем пленные, послушно начали выстраиваться в очередь. Румын развернул свое транспортное средство задом и, взяв лошадь под уздцы, сдал телегой назад, за границу охраняемой зоны. Пока Клоцше организовывал выдачу воды из вбитого в дно бочки деревянного крана, ездовой повесил на плечо винтовку, лежащую до этого в телеге, выпряг лошадь, и повел ее обратно, помахав караульным на прощание заскорузлой рукой. Немного отойдя, он что-то вспомнил, вернулся вместе с послушной лошадью, полез за пазуху и передал сержанту мятый пакет.

Прочитав послание, сержант громко позвал обер-фельдфебеля:

– Эй! Клоцше. Собирайся. Тебя приказано отправить в штаб. Тебя и если еще кто из ваших по-русски разговаривает – тоже.

– Я! – быстро вышел вперед из очереди за водой Иоганн. – Я тоже говорю по-русски. Возьмите и меня. Ну, пожалуйста…

Обер-фельдфебель критически оглядел с ног до головы молодого солдатика и ничего не сказал. Знание русского языка у вызвавшегося Шмидта быстро проверил русский сержант. В штаб немцы отправились под охраной лишь одного ездового. Очевидно, никто не думал, что пленные, в окружении многочисленных масс советских и румынских войск, попытаются убежать. В голове у Иоганна крутились вопросы: в какой штаб их ведут? В русский или в румынский? Румынского языка они не знают. А, если в русский, то почему их ведет румын? Ладно, дойдем – узнаем. Главное – подальше от соратников из его батальона, которые могли видеть, как он помогал убегать переодетым русским.

На робкие вопросы Иоганна, суровый обер-фельдфебель отвечал довольно скупо и неохотно. Конвоир, ведя в поводу коня, спокойно шел на небольшом отдалении сзади, его винтовка, устаревший манлихер, висела за плечом. Немолодой вислоусый дядька, одетый в военную форму, даже не находил нужным держать ее в руках наперевес: справа, слева то и дело попадались спешащие и не очень рвущиеся в бой свои и русские подразделения. Куда этим безоружным швабам бежать?

Прямо навстречу пропылила небольшая танковая колонна: несколько десятков легких русских танков с сине-желто-красными эмблемами уже румынского королевства на башнях. Из открытых люков выглядывали в характерных крупными ребрами черных русских шлемах румынские танкисты и что-то, наверное, обидное, радостно насмехаясь, выкрикивали пленным немцам. Не все румынские танкисты смеялись и радовались: в конце поля, в тени, под длинным холмом, поросшим лесом, одиноко и жалобно распустила лопнувшую гусеницу отставшая бронемашина. Экипаж дружно суетился рядом, с помощью монтировок протягивая ее конец поверх широких обрезиненных катков.

Конвоир жестами и непонятными словами велел пленным немцам идти по узкой дороге, заползающей между деревьев на пологий холм. Велит – надо идти. В лесу русских и румын стало поменьше. Колесной и гусеничной техники не случалось вовсе, разве что обозные подводы и малочисленные пехотные подразделения изредка попадались навстречу или просматривались на поперечных просеках.

Внезапно сзади раздался придушенный вскрик, сопровождаемый звуками борьбы, – пленные молниеносно обернулись – их конвоиру зажимал сзади рот кто-то в черной одежде, похожей на форму танкистов вермахта. Так и есть: на голове, видневшейся из-за румына, узнаваемо чернела пилотка с серебристым орлом родного Рейха. Танкист еще раз ударил обмякшее тело длинным штыком в спину и, схватив под мышки, поволок в сторону кустов.

Клоцше встревожено оглянулся вокруг – никого кроме них на лесной дороге, делавшей в этом месте поворот, не наблюдалось. Он негромко скомандовал Шмидту: «Стрелок, за мной» и, пробежав назад несколько шагов, успел схватить под уздцы лошадь, пока она, лишившаяся хозяина, не ускакала прочь. Клоцше слегка похлопал животину по длинной морде, успокаивая, чтобы не ржала, и потянул за уздечку следом за проломившимся через кусты танкистом, с усилием тащившим по земле расслабленное смертью тело; а слегка растерявшийся, уже, было, совсем смирившийся с русским пленом Шмидт поднял с земли упавшую с плеча зарезанного конвоира винтовку, пугливо оглянулся и, еще не зная: радоваться ему нежданной перемене в судьбе или расстраиваться, побежал следом.

Углубившись в лес, подальше от дороги, все остановились. Больше всех запыхавшийся от физического напряжения танкист устало бросил убитого на траву и выпрямился, вытирая окровавленной рукой пот со лба.

– Спасибо, товарищ, – первым нарушил молчание Клоцше. – Выручил. Ловко ты его зарезал. Не побоялся.

– Пожалуйста, господин фельдфебель, – ответил танкист, вытирая липкую от чужой крови ладонь о траву.

– У тебя есть какой-то план? – спросил Клоцше. – Что ты теперь думаешь делать?

– Пока еще не знаю. Русские кругом. И румыны. Сам я танкист. Механик-водитель. Шварц. Дитмар. Мой экипаж погиб. Весь. Прямо в танке. Нас подбили – взорвался боекомплект. Машина уже была не на ходу, поэтому я снаружи наблюдал за приближением русских. Так и уцелел. А весь наш батальон или тоже погиб, или, может, кому посчастливилось убежать. Не знаю. По-моему, и от всей нашей танковой дивизии практически ничего не осталось… А вы что вокруг видели?

– Да, то же самое. Кругом противник. Вермахт, кто уцелел в этой мясорубке, или отступил, или пленен. Я слышал, что Советы первые объявили нам войну. Теперь уже полноценную. Говорят, их Сталин выступил по радио.

– Что-то наши генералы с этим наступлением не продумали, – покачал головой Шварц. – Зачем нам нужно было в Румынию лезть?

– В Берлине виднее, – пожал плечами обер-фельдфебель. – Мы всего не знаем. Я русский язык понимаю. Слышал, о чем они сегодня говорили. Большевики ударили везде. От Румынии до Польши. От моря до моря. Явно заранее готовились. За дурачков нас считали, когда объясняли концентрацию своих войск на наших границах подготовкой к нападению на Японию.

– А ты, парень, чего такой хмурый? – спросил Шварц присевшего на корточки Шмидта. – Не рад, что я вас от конвоира избавил? Думал в плену отдохнуть?

– Да нет, Дитмар, – не очень натурально возмутился Иоганн. – Что ты! Спасибо тебе, конечно. На свободе всегда лучше, чем в плену у Советов. Вот только, что дальше делать будем? Как из леса высунемся – моментально попадемся. Здесь будем отсиживаться, пока наши снова в Румынию не ворвутся? И сколько может понадобиться ждать?

– Наших можем ждать долго, – покачал головой Клоцше. – Думаю, сейчас в Венгрии сил для борьбы с Советами недостаточно и о наступлении на Румынию думать явно не приходится. А значит, придется нам самостоятельно выбираться обратно, если опять в плен не хотим, где, если узнают, могут не простить смерть конвоира. Заберите у него, – кивнул на мертвого румына, – все, что может нам пригодиться. Труп забросайте ветками. И отойдем еще глубже в лес. Пока. И подождем темноты. Если нас рядом с ним найдут – могут и расстрелять прямо на месте.

– С лошадью пойдем? – спросил танкист.

– Нет. Просто отведем подальше от трупа, разнуздаем и отпустим.

– Господин обер-фельдфебель, – обратился Иоганн. Глядя на мертвого румына, на обмякшем лице которого уже деловито копошились муравьи и мухи, он вспомнил переодетых русских пленных. – А что, если кому-нибудь из нас его форму одеть? И сделать вид, что румын-конвоир по-прежнему ведет пленных немцев?

– А это мысль, – поддержал танкист. – Молодец, парень. Тебя как звать?

– Иоганн.

– А я Рауль, – в свою очередь представился и Клоцше, решив не настаивать на жестком соблюдении субординации, и кивнул на мертвое тело с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами. – Хорошо, разденьте его.

Небольшая по размеру форма больше всего подошла Иоганну – «конвоиром» стал он. Чтобы скрыть разрезы и кровавые пятна на спине чужой гимнастерки, Иоганн, как он видел, это делали русские, скрутил в скатку свою снятую солдатскую куртку с брюками и закрепил хомутом через плечо. В довершении маскарада Шмидт, опять же по примеру захвативших его русских, обвязал себе щеку бинтом из индивидуального пакета, найденного в вещах у румына – теперь с полным правом можно мычать в ответ на все вопросы мамалыжников. Танкист распоясался (пленный, как-никак) и отдал свой поставленный на предохранитель люгер с патроном в патроннике Раулю. Хорошо послуживший штык от карабина, оттертый от липкой крови втыканием в землю, он оставил себе. Попробовав разные места, Шварц, в конце концов, просто вложил клинок в левый рукав куртки, придерживая не вмещающуюся под обшлагом рукоятку рукой. В его широкой, черной от въевшегося масла ладони, железная оконечность рукоятки скрылась полностью. Автомат танкиста достался «конвоиру», ничего подозрительного в повешенном на грудь трофее нет.

Предзакатное солнце уже скатилось за длинную вершину вытянутого с севера на юг невысокого холма, время неотвратимо приближалось к сумеркам, еще от силы полчаса и окончательно стемнеет. Решили этого не ждать, а сразу двигаться на запад. Плутая в редких зарослях, выбрались на тропинку, ведущую в нужном направлении, и настороженно зашагали по ней. Сначала вверх, а потом вниз. Уже при выходе на опушку леса, переходящую в хорошо знакомое Клоцше и Шмидту поле, лежащее между высоткой и деревней, остановились. Впереди, недалеко от конца тропинки, призывно горел костерок. У него спиной к ним сидели трое в грязных замасленных комбинезонах. Отдыхали и ужинали. Рядом лежали русские танкистские шлемы. Шварц, шедший первым, замедлил шаг, но Клоцше тихо велел ему двигаться дальше.

Неподалеку от костерка, уже на поле, стоял давешний отставший румынский танк, с уже натянутой обратно починенной гусеницей. Кружили они по лесочку на холме, кружили – и вышли к тому же месту, откуда в него и зашли. Клоцше надеялся спокойно пройти поле и, обогнув виднеющуюся вдалеке деревню стороной, пробраться в темноте к границе. Но, как на грех, у одного из отдыхающих (и слегка подвыпивших) после удачного ремонта румынских танкистов возникла настоятельная потребность пообщаться еще с кем-нибудь, кроме своих привычных товарищей. Он встал, широко улыбаясь: в одной руке грязная измятая кружка, в другой – длинногорлая бутылка местного молодого вина.

Доброжелательный румын что-то, непонятное немцам, затараторил, щедро плеснул в кружку и на свой и без того перемазанный комбинезон и приглашающее протянул угощение Шмидту. «Пленные» немцы прошли вперед, а «конвоир» тщетно пытался избежать общения, мыча и показывая на забинтованную щеку. Подвыпивший шумный румын не отставал. Он стукал Иоганна полной кружкой в плечо, обливая вином и его, лопотал все громче и громче, постепенно переходя с добродушного на явно обиженный невниманием и неуважением тон. Иоганн не останавливался и продолжал упрямо крутить головой. Второй подвыпивший румын поднялся от костра, что-то выкрикивая, и потянулся к кобуре. Шварц, шедший первым, не стал ждать продолжения – шагнул к нему, выхватил правой рукой из левого рукава длинный плоский штык и удачно воткнул его не успевшему достать пистолет танкисту между ребер. Танкист, до упора насаженный на штык, захлебнулся в дикой разрывающей внутренности боли и только кроваво захрипел, ухватившись руками за кулак своего убийцы.

Успел вскочить на ноги и побежать к танку третий сидевший у костра румын.